Читаем без скачивания ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2) - Пантелеймон Кулиш

универсалов, ни коммиссаров к войску не пошлет.

Чтоб успокоить шляхту, король несколько раз призывал сенаторов к себе, и уверял

их дружески, что сделает все, чего государство от него домогается.

Между тем ноября 27 пришло в Посольскую Избу известие, что распущение войска

секретно приостановлено. В страшном волнении умов, начались об этом совещания, и

когда один из послов намекнул слегка, что все сделанное до сих пор ни к чему не

приведет, Посольская Изба вдруг постановила несколько

.

81

пунктов, и с этим постановлением двинулась „наверхъ" в Сенат, где король

отправлял правосудие.

Станкевич представил Владиславу следующие требования: чтобы действие

универсалов о распущении жолнеров наступило немедленно; чтобы король назначил

коммисеаров для распущения войска; чтобы Козаков приудержан, дабы они не давали

повода к войне с Турцией; чтобы гвардию уменьшил, новых патентов на вербунки не

выдавал, и согласился на братскую беседу с Сенатом в своем отсутствии, с целью

выговора сенаторам за недосмотр и невнимание.

На это требование Оссолинский вовсе неожиданно отвечал коротко, жестко и

неучтиво (niedyskretnie), не пригласив даже, как велел обычай, сенаторов к аудиенции;

что универсалы посланы; что гвардии будет король держать столько, сколько ему

понадобится; относительно Козаков снесется с гетманом; новых патентов пе выдаст, а

на беседу пе согласен.

Дело в том, что король всё еще полагается на свое личное влияние, поддерживаемое

раздачею дигнитарств, надеялся склонить на свою сторону панов, располагавших

значительными боевыми средствами, и, с помощью сторонников войны, подавить

партию мира. Но в Шляхетском Народе распространились уже опасения на счет его

автократических замыслов. Боялись не одних военных тягостей, неразлучных с войной

утрат и бедствий, боялись, и самого торжества над неприятелем.

„Теперь мы свободны в нашем отечестве" (разсуждали республиканцы); „теперь мы

знаем принадлежащие нам права и имеем все средства их отстаивать. Но предположим,

что король, с помощью чужеземцев, завоюет себе Константинополь. 1Иья это будет

собственность? самого ли короля и его союзников, или же Речи Посполитой? Если это

будет королевская собственность, будем ли мы довольны тем, что наш король

усилится? А еслибы король поделился добычею с народом, то какая была бы разница

между Поляками и народами присоединенными к Польше? Новые подданные,

привычные к рабству, повиновались бы королю во всем, а нам достался бы жребий тех

Македонян, которые, бывши свободными, пошли за Александром Македонским па

войну, и вернулись бы рабами, еслиб Александр не умеръ".

В то время победителям на Солопице, в Медвежьих Лозах, под Переяславом,

Кумейками, на Суле и на Старце—не могло прийти в голову, что своим террором над

благодушнымъ

т. и.

11

82

.

хоть и беспутным, королем они напоминали ему те счастливые моменты жизни,

когда козаки, в широковладычной Московии, бросались перед его глазами в быстрые

реки, обращали в забаву страшные морозы, играли смертью и жизнью безразлично, и

своим боевым энтузиазмом увлекали в опасные сражения рыцарскую шляхту. Польское

самомнение, польская кичливость не давали сеймующим Станкевичам приписать

победы под Москвой и под Смоленском тем „хлопам козакамъ“, которые, по

признанию одного из участников голодной Хотинской войны, помогли шляхте отразить

Ксеркса Османа, и сделались „розовым венкомъ" на её голове. Но король Владислав

был выше шляхетской надменности. Ленивая, мечтательная и беспорядочная жизнь,

часто весьма скудная, ставила иногда его самого в положение бездомовного козака.

Любил он бивуак, охоту, отсутствие царственной обстановки, и часто проводил

запросто время в мужицкой хате с простолюдинами гораздо веселее, чем у себя во

дворце с магпатами. В его глазах, как и в глазах Станислава Конецпольского, козаки

были такие же рыцари, как и паны, с важным преимуществом беззаветной

преданности, которой отсутствие сеймовые паны давали ему теперь так горько

чувствовать; и если он мечтал о восстановлении Восточной Империи, то 100.000

„козаков-серомахъ® в его надеждах играли весьма важную рол,— быть может, гораздо

важнейшую, нежели все „королята" с их многочисленными хоругвями. Самое имя

хлопы, даваемое козакам в смысле юридическом, никло в уме короля, от которого

зависело снять баницию и инфамию с преступной шляхты, ворочавшей козацкими

делами, и наградить поместьями тех, которых нужда и беспомощность прогоняли из

общества кармазинной шляхты в серые козацкия купы. Не принимали Станкевичи в

рассчет „дикой милиции днепровской" и на сердце своего короля, поражаемом

беспощадно, как наковальня, патриотически выковывали близкую к яим уже

Хмельнитчину. .

Получив неожиданпо гордый и полный решимости ответ, земские послы вернулись

в свою революционную Избу смущенными. Брацлавский подсудок Николай

Косаковский затормозил законность дальнейших совещаний своим veto (нис

pozwalam), посредством которого каждый земский посол делался могущественным

народным трибуном. В устах Косаковсгеого veto состояло в заявлении, что не

приступит ни к чему, доколе войско не будет распущено. Краковский подсудок

Хрпюпстовский и Малорусс Обухович предложили братнюю беседу хоть бы и в

присутствии короля. Они со-

,

83

ветовали идти к королю еще однажды и, в случае отказа в беседе, оставить сейм.

Краковский стольник, Корыцииский, предложил послать к примасу, чтобы назначил

беседу с Сенатом. Некоторые советовали отправить беседу в жилище самого примаса.

Понснтовский пошел дальше всех: он выступил с постановлением о неоказании

повиновения (dc non praestanda obedientia). По ero мнению, надобно было взять с собой

избирательные условия (pacta conventa) и, ставши перед примасом, призвать его в

свидетели нарушения королем прав и пактов, а потомъ—отказать клятвопреступнику в

повиновении. Большинство послов рукоплескали его словам. Обороняли короля

Шумский, Яблоновский, Остророг (имена почтенные в польской анархии, которая

вызвала торжество руинников над строителями). К ним присоединилось много и

других земских послов, советуя просить еще раз о беседе, тем больше, что

приближался уже конец сейма. Не согласились на это земские послы. „Не просить

больше! переговорить с примасомъ*! горланил Шлнхтинг. Корнцинский сравнивал

Владислава с Ксерксом. Понентовский кричал, потрясая над головой рукою: „Кто

отвергает лекарства, тот готовит гибель (qui negat remedia, procurat interitum)*...

Вообще, не было ниодного посла, который бы не сказал какого-нибудь сарказма против

короля, а все королевские замыслы толковали самым злобным образом. Проклинали не

только сенаторов и министров, секретарей, резидентов королевских, князей

итальянских, но „и самого папу*; а один староста грозил публично, что убьет графа

Магни, хоть за это положит головою. Бешенство душило разъяренных. Отворяли двери,

разбивали окна для воздуха; терзали заподозренных; грозили рассекать противников...

Маршал отложил заседание до утра.

А в это самое время Хмельницкий, не зная, что делается с королем, открыл реестр

для 20.000 Козаков, за которыми стояло еще 80.000 готовых на все доброе и на все злое

для Польши, смотря по тому, кто будет ими гетманить: сам ли король Владислав, или

наследник Царя Наливая.

Вечером того же зловещего 15 ноября шляхта совещалась об отказе в повиновении.

Послы грозили, что, если король но распустит войска, они не разъедутся до тех пор,

пока их собратия п избиратели не прибудут в столицу с оружием в руках, чтоб изгнать

из государства непрошенных гостей. Королю грозил шляхетский рокот.

84

.

„Если домашняя война не вспыхнула, и потом не раздвоил нас на нашу гибель

какой-нибудь посредникъ* (писал Обухов), „то за эго мы должны хвалить милосердие

Божие*.

„Чтобы в коротких словахъ* (писал прусский резидент) „представить образ того,

что здесь делается, довольно сказать, что ни 1618 год в Чехии, ни начало английского

парламента не посеяли столько вражды, как ныне посеяно здесь. Обе стороны были

готовы броситься в драку, когдаб у одной были деньги, а у другой голова*.

„Все в великом лабиринте* (писал Тьеполо), „из которого, без домашней войны, а

может быть—и потери свободы, не выйдут. Король, невыразимо смущенный, не знает,

что делать*.

Кареты сенаторов летали из Уяздова в замок и обратно. Одни молили короля