Читаем без скачивания Соната незабудки - Санта Монтефиоре

— Итак, вернемся к юному Сесилу Форрестеру. Уж он-то никого не разочарует, — сказал полковник со сдавленным смешком.

— Сейчас нет, — угрюмо произнесла Шарло. — Но в будущем, возможно… Сердечные дела всегда таят в себе некую степень разочарования. Чем выше парит сердце, тем с большей высоты ему предстоит упасть.

— Молодость… — вздохнул он. — Наивность — чудесное блаженство, так же как и неведение.

— Вот именно. С возрастом человек становится циничным.

— Только если он сам позволяет себе стать таким, старушка.

Прошло совсем немного времени, и вот уже все члены общины судачили об ухаживаниях Сесила. Девушки покровительственным тоном одобряли выбор Одри, испытывая скрытую зависть, что из всех потенциальных невест он выбрал именно ее.

— Так естественно для Одри влюбиться в Сесила, — злословили Агата и Нелли, маскируя свою ревность за слащавой добротой. — Одри так благоразумна! Они отличная пара.

«Крокодилицы» обсуждали отношения Одри и Сесила за партией в бридж, и, к своему разочарованию, вынуждены были признать, что им не к чему прицепиться. Только тетя Хильда выражала свою горечь узкой линией рта, который, казалось, стал еще более тонким, чем обычно. Она так хотела, чтобы Сесил стал мужем одной из ее дочерей!

Одри была в отчаянии — все говорили о том, что у них с Сесилом роман. Девушка избегала появляться в клубе. Роуз сожалела, что именно она Дала толчок этой лавине сплетен. Всеобщий интерес к делу, которое никого не касалось, пугал ее. Поэтому она старалась сделать все возможное, чтобы успокоить дочь. Одри же в назначенный день чувствовала себя так плохо, что готова была отказаться от ужина с Сесилом, сославшись на головную боль. Но Айла помассировала сестре виски лавандовым маслом и напомнила причину, по которой та приняла приглашение Сесила.

— Завтра ты снова окажешься в объятиях Луиса, и, если будешь умницей, сможешь еще какое-то время держать Сесила в неведении, — говорила она.

— Думаю, я больше не смогу притворяться, — попробовала протестовать Одри. — Я поговорю с Луисом завтра. Продолжать эту запутанную игру больше нет сил. Я считаю, мы должны рассказать родителям правду и быть готовыми ко всему. В конце концов, что такого плохого может произойти?

— Плохого? — резко переспросила Айла. — Имей в виду, если бы я была на твоем месте, я бы не раздумывала. Я бы с самого начала не скрывала своих чувств. Но ты слишком хорошо воспитана и слишком боишься огорчить родителей. У тебя слишком мягкий характер. Будь я на твоем месте, я бы уже давно сбежала с любимым. Ты всегда была покорной и несмелой, Одри, поэтому все тебя и любят. А я от своей взбалмошности, наоборот, когда-нибудь пострадаю, и стану объектом ненависти для целой общины. Я точно это знаю.

Айла была права. Одри была покорной и ласковой. Была такой всегда. Она не могла причинить боль матери. Как бы ей хотелось быть похожей на сестру! Но, тем не менее, чем чаще она терзала себя мыслью о необходимости начать готовить почву для неприятного признания, тем яснее понимала всем сердцем, что это не приведет ни к чему хорошему. Счастье родителей всегда было для нее превыше своего собственного.

Когда настал злополучный вечер, Сесил появился в дверях аккуратный и наглаженный, как офицер на параде. Запах его одеколона был таким резким, что Одри позабыла о головной боли и страдала теперь от накатывающих приступов тошноты. Сесил очень нервничал: руки его стали липкими от пота, а выражение лица было таким трагичным, словно он собрался на похороны. Он знал, что переборщил с одеколоном, но уже ничего нельзя было изменить. От этого он начал заикаться. Он сделал комплимент длинному лиловому наряду Одри и терялся в догадках, почему красноречие и выдержка покинули его именно в тот момент, когда он в них больше всего нуждался.

Айла сидела на ступеньках и грызла ногти, в то время как мама и тетя Эдна, выглядывая из-за штор в гостиной, внимательно следили за тем, как пара покидает дом.

— Он ужасно красив, — прошептала Роуз, глядя, как Одри и Сесил садятся в машину.

— Да, настоящий джентльмен, — подтвердила тетя Эдна. — Такие молодые люди не часто встречаются в наши дни.

— Я вовсе не думаю, что он подходит Одри, — сердито отозвалась Айла с порога.

Роуз и тетя Эдна обернулись. На их лицах было написано удивление.

— Да, не подходит. У них нет ничего общего. Одри любит поэзию и музыку, а Сесил — армию и шахматы. Они — плохая пара. И уж что Одри точно не нужно, так это чтобы в ее жизни появился еще один человек, который будет навязывать ей свою волю!

— Что ты такое говоришь, Айла? — спросила Роуз в замешательстве.

Тетя Эдна нахмурилась, глядя на Роуз, но та лишь неодобрительно покачала головой.

— Закончится все тем, что Одри выйдет за него, только чтобы доставить удовольствие тебе и папе! — закричала Айла в отчаянии. Она хотела добавить: «И она вовсе не любит его», но вовремя остановилась и побежала вверх по лестнице в свою комнату.

Когда за младшей дочерью захлопнулась дверь, Роуз в недоумении пожала плечами.

— Боже мой, — вздохнула она, — что происходит с моей дочерью?

Тетя Эдна многозначительно взглянула на сестру.

— Зеленоглазое чудовище? Ревность? — заключила Роуз, прочитав по выражению лица мысли сестры.

— Боюсь, что да, — ответила тетя Эдна. — Как бы то ни было, но все внимание вы сейчас уделяете Одри, а малышке Айле не достается ничего.

— Ты права, Эдна. Но не беспокойся, я все исправлю, — сказала Роуз, почувствовав облегчение от мысли, что гневные слова дочери не имеют под собой оснований.

Сесил сел в машину и опустил стекло. Порывы свежего зимнего ветра помогли Одри справиться с приступом тошноты. Как только первая неловкость исчезла, разговор начал складываться и Сесил вновь обрел уверенность. Зная, что за ней не наблюдают полные надежды глаза матери и тети, Одри почувствовала себя спокойнее. Скоро она пришла к выводу, что ее страхи были преувеличены, и продолжала глядеть в окно, вспоминая полные тайны волшебные ночи в Палермо. Ее сердце принадлежит Луису, но почему бы ей не получить удовольствие от дружеского общения с Сесилом?

Одри была очарована красотой театра «Колон», выделявшегося на фоне других домов широкой Авенида де Юлио. Он был похож на огромный, богато украшенный дворец из мира сказок. Подсвеченный золотыми огнями, мерцающими в зимней темноте, его фасад соединял в себе элегантность и вычурность архитектурных памятников Парижа, навевал мысли о романтических дворцах Рима. Для Одри театр стал воплощением культуры и искусства того далекого мира, которым она однажды будет наслаждаться с Луисом. Одри и Сесил вышли из машины и медленно направились к театру. Сесил набрался смелости и приобнял Одри, желая поддержать ее при переходе через скользкую мостовую. Город Одри очень нравился, и она чувствовала, как приятное волнение охватывает ее, нетерпеливо проникая в каждую клеточку и поднимая настроение. Радуясь происходящему, она начала смеяться и болтать без умолку, давая оценку людям, их одежде и украшениям, великолепию театра и своему собственному безудержному веселью.

Сесил был очень счастлив. Все в Одри казалось ему прекрасным, особенно ее умение восхищаться миром, которое он открыл для себя в этот вечер. Глубоко тронутый тем, что девушка чувствует себя рядом с ним совершенно комфортно, он смотрел на ее оживленное лицо и думал о том, что видит ее такой, какой никто другой никогда прежде не видел.

Они заняли свои места в одной из многочисленных лож, висевших по периметру театра, словно позолоченные спасательные шлюпки на борту корабля, и стали наблюдать за бесконечным потоком сопровождаемых кавалерами женщин, плавно двигавшихся по проходам в блестящих нарядах, жемчужных ожерельях и бриллиантах. Гул восторга поднимался к потолку, смешиваясь в жарком воздухе с тяжелым запахом духов и шампанского. Одри положила руки, обтянутые перчатками, на перила перед собой и стала разглядывать музыкантов в оркестровой яме, которые настраивали инструменты. Сесил открыл программку и передал Одри маленький театральный бинокль.

— Боже мой, как красиво! — восторженно воскликнула девушка, наводя бинокль на музыкантов. — Посмотри, вон стоит дирижер, — прошептала она, когда публика в зале перестала шуметь и чинно зааплодировала.

Дирижер поклонился, сделал эффектный жест. Удержав внимание музыкантов на какое-то время, он опустил руки, и полилась прекрасная трепетная музыка.

С этого момента взгляд Одри был прикован к сцене. Танцоры двигались с грациозностью газелей, и она в восхищении следила за ними. Сесил, которому балет не нравился, смотрел в темноте на Одри, получая удовольствие от созерцания ее лица, выражение которого менялось по ходу действа.