Читаем без скачивания Менуэт святого Витта, Властелин пустоты - Александр Громов

Свет всегда означал появление великанов. Чаще великан приходил один, иногда их являлось несколько. Джекоб знал, когда его будут кормить, а когда нет. Добрая великанша подносила к его рту податливый колпачок, из которого текла сладкая белая кашица, он мусолил мякоть деснами, сосал, глотал, пил. Случалось, пище предшествовала смена кокона. Это вызывало раздражение, и он протестовал.

Его мир был велик, но имел вполне конкретные очертания. Сверху находился источник света в виде цветных квадратов, послушных приказам великанов. Эта граница проходила сравнительно близко — всего в двух ростах самого крупного из великанов и не более чем в шести ростах самого Джекоба. Он понял это давным-давно, еще тогда, когда учился считать, рассматривая свои пальцы. Он подсчитал также количество квадратов того или иного цвета на верхней границе мира. Ее он видел чаще других, потому что почти всегда лежал на спине, лицом вверх. Нижняя граница его не интересовала вовсе.

Владения Джекоба были лишь малой частью его вселенной. Когда кокон бывал неплотен, Джекобу удавалось выбраться из него и обойти их от края до края. Правда, это всегда требовало много сил: владения были обширны и назывались словом «кровать». На такой кровати вполне мог бы спать великан.

Сколько Джекоб себя помнил, он понимал язык великанов. Так он услышал, что существуют и другие миры, называемые «каютами», «блоками», «палубами» и скоро постиг существование Большого мира, вместилища множества малых, одни из которых были похожи на его мир, а другие нет. Память сохранила воспоминание об одном из таких внутренних миров, который был светлым, просторным и назывался «медотсек». Труднее оказалось принять ограниченность Большого мира — Джекоб помнил потрясение, испытанное им, когда узнал о существовании еще одного, пожалуй, самого огромного, Внешнего мира, наделенного особыми и таинственными свойствами. Из разговора великанов он понял, что уже однажды побывал в нем, но это произошло, когда ему было всего три месяца от роду, и Джекоб, конечно, ничего не помнил. В конце концов он смирился с существованием Внешнего мира, приняв его как должное. Почему бы нет? Мать он совсем не помнил, но знал о ее существовании в прошлом.

Был ли у него отец? Вероятно, был. Это роднило его с великанами: у каждого из них когда-то были мать и отец. Кроме Главного великана. У того был только отец.

Иногда светлый период в жизни Джекоба продолжался дольше обычного: добрая великанша разговаривала с ним. Она огорчалась, когда Джекоб ее не понимал. На самом деле не понимала его она. Одним из самых сильных потрясений в жизни Джекоба было открытие, что великаны могут общаться друг с другом только при помощи звуков, издаваемых ртом. Следовательно, он был не таким, как они. У доброй великанши, наверно, была плохая память. Говорить вразумительно и подолгу она могла лишь в том случае, если в этот момент смотрела в раскрытую кипу скрепленных по краю белых листов, испещренных рядами знаков весьма убогого количественного набора. Эти листы назывались «книгой». Чтение книг, на взгляд Джекоба, было довольно бессмысленным занятием, но иногда в них попадались интересные картинки.

Когда Маргарет читала про себя, он понимал ее не хуже, только быстрее уставал. С дискомфортом он боролся так же, как и сорок лет назад, — жалобным плачем.

Его успокаивали.

Потом наступал период тьмы. Добрая великанша уходила.

Иногда появлялись маленькие великанчики. Их было четверо: двое мальчиков и две девочки. Они были небольшие, особенно Юта, которая не умела правильно произносить звуки. Лучше других ее понимал Джекоб, и он знал это. Мешали слова. Из-за них понимание было неполным. Слова искажали смысл.

Джекоб пускал пузыри и слушал. Он стремился уловить все. Случалось, за словами не оказывалось образа. Это было — непонимание. Непонимания он не любил. Случалось и так, что слова не соответствовали образу. Это была ложь.

Большая великанша — не та, не добрая, а другая, поменьше, бледная — тоже приходила, но она побаивалась Джекоба. Бледная великанша не умела с ним обращаться, хотя в этом не было ничего сложного. Ее интересовал лишь Большой мир и то, чего она о нем не знала, но пыталась понять, подолгу читая книги и рассматривая огромные, покрытые линиями листы, разложенные на полу. Большой мир был болен. Джекоб знал, что такое болезнь.

Неожиданно для себя он понял, что ему многое известно о Большом мире. Это было открытие! Иногда ему очень хотелось помочь великанам. Но они не понимали его, как он ни старался. Они даже не пытались понять. И он разражался ревом.

Его успокаивали.

Джекоб догадывался о причинах непонимания. Однажды добрая великанша подумала о том, что все грудные младенцы — бессознательные телепаты и только потом развитие речевых центров заглушает природный дар. Малыш обрадовался, но Маргарет, как будто испугавшись этой мысли, перечеркнула ее и больше к ней не возвращалась. Джекоб обиделся на нее и опять заплакал.

Его успокоили.

Он спал и видел сон Дэйва. Бой шел при ярком дневном свете. Королевская пехота трижды бросалась на приступ крепости и трижды откатывалась, оставляя лежать десятки тел. Арбалетчики метко били со стен. Минуты затишья сменялись грохотом катапульт, гудением камней. Пролом в стене рос, как дупло в гнилом зубе, — и снова пронзительно ревел на той стороне рва сигнальный рог, вдохновляя войско на штурм.

В этом сне Дэйв представлял себя в образе самого Бернара де Куси, гордого сеньора, восставшего против ничтожного, упрямого короля, притащившего сюда целую армию, чтобы уничтожить своего непокорного вассала. Ха! Разве де Куси можно уничтожить! Глупый король с гнусавым рогом! Парламентер дал понять: отец и брат мятежника будут пощажены, если выдадут разбойника Бернара. Так и сказал: разбойника, церкви-де грабил, бесчинствовал, повесил кого-то. Велика важность! Удавленного парламентера отправили назад при помощи баллисты: де Куси пощады не просят! Особенно у малодушного скопидома, которому лучше бы родиться не королем, а менялой!

Стая стрел прошлась по зубцам, и арбалетчики попрятались. В пролом ломились спешенные рыцари, увлекая на штурм отхлынувшую было пехоту. Первого Бернар обманул ложным выпадом и рассек ему шлем ударом сбоку. Второй надвинулся рьяно, но младший брат Бертран де Куси расплющил его голову, вовремя приняв из рук оруженосца тяжелую боевую палицу. Третьего они искрошили вдвоем. Удар!.. От боли потемнело в глазах, он пошатнулся, но уже в следующую секунду королевское войско уменьшилось еще на одного бойца. Бернар сорвал с себя помятый шлем, отбросил пробитый щит. Враги попятились, как псы перед разъяренным львом. Они знали, что в ярости он неудержим. Он крушил, сбивал с ног. Верные оруженосцы прикончат упавших. Вот-вот дрогнут эти королевские прихвостни, вот-вот побегут, а в спины им ударят арбалеты… Но снова, снова ревет проклятый рог, и свежий отряд рвется к пролому, кто-то предостерегающе хватает за плечи. Пелена бешенства спадает с глаз. Он уже почти один и остается либо погибнуть, либо отступить, укрыться, уйти тайным ходом…