Читаем без скачивания Шаг за край - Тина Сескис

Бен бросил взгляд через стол и вновь подивился, как это Кэролайн удается казаться такой нормальной: сучка, конечно, и в большом подпитии, но — и умом не тронута, и к еде отвращения не испытывает. Она перехватила устремленный на нее взгляд Бена и подняла навстречу ему свой бокал.

— Чин–чин, — произнесла. И сделала долгий глоток.

13

Открывая ведущую к дому калитку, заметила, что, должно быть, приходил мусорщик: палисадник убран. Остались только мусорные баки на колесиках да поломанная мебель, вот тут–то я и вспомнила, что позабыла про мешки для мусора. Черт, какой тирадой разразится Бев, я не представляю, но даже подумать не могу о том, чтобы снова отправиться в магазин — у меня много покупок и огромная картина в руках, а потому набираюсь решимости и вхожу. Из кухни доносится смех, похожий на громкую пулеметную стрельбу, — я такого прежде не слыхивала. Бросаю пакеты с продуктами в прихожей и стремительно поднимаюсь наверх с плакатом. Укладываю его на кровать, он еще больше мне нравится: рабочие выглядят такими беспечными, обедая в небесах, ведут себя так свободно, словно на лавочке в парке расположились, — и от этого мне хочется еще больше походить на них и меньше ужасаться жизни. Спускаюсь вниз разобраться с покупками, вижу на кухне кудесника по части сборной мебели Джерома с чужеземной девицей, в которой чувствуется испанская кровь, явно это она палила тем смехом, какой я, войдя, услышала. Вся она — огромная грудь, накладные волосы и массивные золотые украшения. Вид у нее приветливый, дружелюбный, произносит с жутким непонятным акцентом:

— Драстуй, дарагушка.

Она смеется чему–то, только что сказанному Ангел, которая сидит в уголке и выглядит такой нежной и розовой в своем белом пушистом домашнем халате. Волосы у нее еще влажные, должно быть, душ только что принимала, а выглядит куда как чистенькой для той ванной, что в этом доме.

— Слышь, Долорес, это и есть та самая девушка, о какой я тебе рассказывал, это она попробовала прибить меня летающим матрасом. — Джером подмигивает мне, Ангел прыскает, а Долорес выпускает очередную очередь пулеметного смеха. У плиты Смугляк Номер Один или Номер Два, на этот раз тушит что–то, расточающее едкую вонь.

Играет музыка — «Потанцуем». Было время, я эту песню обожала, про себя замечаю, что уже не один месяц игнорирую музыку. Тут полно народу, и я безнадежно смущаюсь. Смотрю на часы: почти шесть часов, — куда сегодня время подевалось? Открываю холодильник, он до отказа набит банками, бутылками и бог весть чем еще, кажется, места для всего купленного мною не найти. Об этом я даже не подумала, однако слишком жарко, чтоб оставлять продукты неубранными. Пытаюсь перетасовать все находящееся в холодильнике, чтобы высвободить хоть сколько–то места. Пока копаюсь, натыкаюсь на потекшие цукини, завернутые в липучую пленку, четверть банки бобов, покрытых толстым слоем прорастающей зеленой плесени, наскоро сваренную сосиску невесть какого возраста и голую среди печального вида овощей в лотке для продуктов в пакетиках, а еще спиралью свернувшийся ломтик ветчины. На всех поверхностях толстый слой грязи, на когда–то белой задней стенке расползлось застарелое пятно цвета темного бургундского. И пусть эта грязь неприлична, мне кажется, что получится грубо, если я примусь выбрасывать ее, особенно после того, что я сотворила у себя в спальне, так что я просто укладываю как можно более компактно свои продукты и с силой закрываю дверцу.

— Ты чего это хлопочешь, детка? — спрашивает Ангел, и я рассказываю, как провела день, стараясь, чтобы получилось поинтереснее, но меня одолевает робость, присутствие всех остальных меня стесняет.

— Так что сегодня у меня был день отдыха, завтра надо начать искать работу, — говорю под конец, смущенная, что сделалась центром внимания.

— А какая у тиибья занятья, Китти Кэт? — спрашивает Долорес.

Все это у меня продумано и подготовлено, я даже еще в Чорлтоне тайком себе резюме составила, только не распечатала: тогда, понятно, еще не знала своего нового адреса или номера телефона.

— Я референт, в приемной сижу, — говорю. — Раньше работала в юридической фирме, теперь задумала сменить это занятие на что–нибудь, будем надеяться, более вдохновляющее.

— Долорес тоже в приемной сидит, не так ли, детка? — говорит Ангел. Смотрю на Долорес, на ее обтягивающий сексуальный наряд, вижу, какая она живая и по натуре солнечная, и никак не могу вспомнить, с чего это я решила, что работа референта в приемной для меня сгодится. Как–то это связано с тем, что ее легко освоить (наверняка), что думать много не придется, что в глаза не буду бросаться. И будет трудно найти меня.

— А то! Абажаааю это дело, лючче работа в мире нет… Ха–ха–ха.

Интересно, думаю, насколько на деле хороша Долорес как референт с ее–то акцентом, какой и разобрать–то трудно, и своеобразными познаниями в английском языке. Тем не менее она радушна и забавна, на вид симпатична, и я начинаю понимать, что на самом деле не выгляжу референтом из приемной, нет у меня того лоска. Мой наряд для собеседования строг, если не по–адвокатски чопорен, я не очень пользуюсь косметикой, и у меня теперь нет никаких украшений, ни единого — с тех пор, как я оставила свое обручальное кольцо в вокзальном туалете Кру.

Смуглый малый отходит от плиты и достает из посудной сушки две мисочки, я и впрямь надеюсь, что — для его же пользы — Бев исполнила обещанное и хорошенько все отчистила после того, что случилось с ее обувкой. Малый половником накладывает в миски зловонное зеленовато–коричневое варево. Достает две вилки из ящика и два стакана из шкафчика, наполняет стаканы водой из–под крана, сует вилки зубцами вверх и в стороны в карман джинсов, помещает (на манер официанта) одну миску на правую руку, прихватывает оба стакана большим и указательным пальцами левой руки так, что его длинные грязные ногти уходят в воду, и наконец подхватывает вторую миску свободной правой рукой. Осторожно шагает из кухни, зацепляет правой ногой дверь, тянет ее, открывая на себя, варево падает на пол, малый размазывает его подошвой. К тому времени, пока он проделал все это, я успеваю подумать, не быстрее ему было бы отнести миски, а потом вернуться за водой и вилками, а еще увериться: в чем–то тут кроется урок, — но не могу сообразить, в чем именно. Заканчивается последняя песня, под конец раздается громкий треск, которого я раньше не слышала (айпод, думаю, должно быть, чудит или список воспроизведения составлен с бору по сосенке), а потом звучит «Ты солнца свет жизни моей» и, когда Стиви Уандер поет вторую строку, глаза мои полны слез, что замечает Ангел, и я сразу опускаю взгляд, упираюсь им в руки, в то место, где когда–то было кольцо.