Читаем без скачивания Туннель во времени - Гарри Гаррисон

В поезде присутствовали также и печально униженные в правах работники прессы, весьма немногочисленные вследствие недостатка мест, но буквально раздувающиеся от сознания собственной необходимости — ведь им надлежало поведать о великом событии всему мировому сообществу. Какой-то оператор снимал буквально все без разбору, чтобы мир мог тут же увидеть эту неразбериху на экранах своих телевизоров — хотя, разумеется, зрители Би-би-си должны были увидеть все первыми; газетам мира надлежало удовольствоваться тем, чем снабжал их джентльмен из Рейтер, но с французами дело обстояло иначе, им суждено было читать то, что писал низкорослый темноволосый джентльмен, которого, правда, его более грузные англосаксонские коллеги так и норовили оттеснить за свои спины, — он попал на поезд благодаря взятке, и из-за нее в Трансатлантической компании еще предстояло скатиться, по крайней мере, одной голове. Конечно, был здесь и джентльмен из «Тайме», много сил положивший на то, чтобы добиться благосклонного внимания громовержца с площади Печатного Двора, и представители прочих ведущих изданий, среди которых, преодолев сильное сопротивление посредством постоянных напоминаний, что это вам не какой-нибудь, а Трансатлантический туннель, маячила квадратноплечая махина человека из «Нью-Йорк тайме».

Все они хотели беседовать с Вашингтоном немедленно, ибо среди пассажиров поезда он был самым лакомым кусочком для читателей всего мира; и понятно — еще не унялась дрожь после того, как читатели с замиранием сердца следили за перипетиями его путешествия. Теперь, когда до финиша оставался лишь один шаг, несколько часов и не более, они требовали, чтобы он описал все предшествующие этапы вплоть до мельчайших подробностей. Неторопливо потягивая шампанское, он отвечал, особо расцвечивая моменты, от которых кровь леденела в жилах, геликоптер, ракета, безумная гонка к Лондону, прибытие в последний миг. В ответ ему рассказали, что водитель Ламбретта отделался синяками, ни о чем не жалеет и весьма воодушевлен тем, что одно из самых популярных ежедневных изданий на корню купило его описание гонки за сумму, обозначенную пятизначным числом. Гаса допрашивали с пристрастием о каждом футе дороги в Пензанс, и спасло его лишь то, что журналистам приспело время сдавать свои репортажи редакциям. Поскольку они могли полностью перекрыть все телефонные и телеграфные линии поезда, журналистам ими пользоваться запретили — лишь джентльмен из «Тайме» получил разрешение передать один коротенький репортаж; поэтому были сделаны специальные приготовления для снятия с поезда в Пензансе репортерской добычи. Гигантский брезентовый мешок с броской наклейкой «Пресса» стремительно был заполнен отчетами и репортажами, жестянку с кинопленкой уложили сверху. Был предпринят и ряд других остроумных мер, так что газетчики разошлись, чтобы продолжить работу.

Скоростные автомобили с флажками определенных цветов дожидались в заранее оговоренных местах в полной готовности подобрать сброшенные контейнеры; какой-то мотоциклист на гоночном мотоцикле целый участок дороги мчался бок о бок с поездом — пассажиры видели, как он закончил свою гонку в пруду, продолжая сжимать кольцо схваченного им тюка; и не один оборудованный сетью быстроходный катер дожидался в водах, которые поезду предстояло пересечь.

Освободившись на какое-то время от интервьюеров, Гас добрался-таки до купе с отведенным ему местом и там принял поздравления от соседей, сдобренные очередным бокалом шампанского. Но тут ему удалось отделаться от внимания публики — поезд замедлил ход, проезжая Пензанс, где многотысячные толпы ожидающих приветствовали его буйными криками, размахивая британскими флагами с таким воодушевлением, что те напоминали мечущихся ярких птиц. Мешок «Пресса» сбросили на платформу, и поезд, вновь набирая ход, помчался через город к черной пасти туннеля, мимо подъездных путей, на которых, пропуская его, стояли битком набитые людьми другие поезда — и люди все как один провожали взглядами этот праздничный пробег. Все быстрее и быстрее летел «Корнуоллец», чтобы наконец с ревом нырнуть в темное отверстие; женщины возбужденно завизжали, когда внезапно настала ночь. Гас, неоднократно бывавший в туннеле, закрыл глаза, едва они расстались с поверхностью, и к тому времени, когда все пресытились удовольствием вглядываться туда, где смотреть было совершенно не на что, и отодвинулись от окон, он сладко и шумно спал. Понимая, как он устал после только что завершенного вояжа, все понизили голоса, так что он спал сном праведника; его разбудили, лишь когда поступило сообщение, что до прибытия к Отметке 200 осталось десять минут.

Волнение переполняло путешественников, заставляя их трепетать как под ударами электрического тока; даже самые скептичные и приземленные натуры были охвачены им — напряженно вглядываясь в темноту, вставая и вновь садясь, они, как и все остальные, обнаруживали тот самый восторг, над которым обычно посмеивались. Все медленнее двигался гигантский поезд, пока где-то впереди не появился тусклый свет — и вот, пугающе внезапно, ударило сверкание солнца: они выехали из туннеля наружу. Через пустое депо, неспешно прогрохотав по стрелкам, поезд подполз к станции, где ожидавший его оркестр разразился милейшей мелодией «Туннель через глубины»; эта песня специально была заказана сэру Брюсу Монтгомери к сегодняшнему событию и сейчас исполнялась впервые. Широкой, чистой и просторной была эта станция и казалась безжизненной, пока пассажиры не высыпали из поезда, охая и ахая по поводу всего, на что ни падал их взгляд. Высокий потолок станции был целиком смонтирован из больших стеклянных панелей, сквозь которые виднелось голубое небо и парящие чайки. Потолок удерживали стальные колонны, покрытые белой эмалью и украшенные на сочленениях и капителях стальными изображениями рыб, кальмаров и китов, хитроумно вплавленными в тело самих опор. Эти фигуры были исполнены в голубом; сочетание белого и голубого соблюдалось по всему громадному помещению станции, придавая ей воздушность и легкость, неожиданные при ее громадных размерах.

Пассажиры почтительно отступили, освобождая место для красной ковровой дорожки; принесенный ковер расстелили — и с поезда, в окружении свиты, сошла королева. Фотографы заполыхали вспышками своих аппаратов; когда они отошли, их сменили другие.

Никто, сколь бы он ни был суров в поведении, сколь бы ни скупился на проявления чувств, не мог не испытать замешательства и не задохнуться от восторга, выходя из здания станции между алебастровыми колоннами, поддерживающими портик. Ибо здесь открывался вид, от которого поистине перехватывало дыхание, вид, подобного которому еще не знал мир. Широкая белая лестница сбегала к променаду, который переливался и сверкал многоцветной роскошью мозаичного покрытия; дуги, волны, извивающиеся ленты самых разных оттенков несколько напоминали променад над заливом Копакабана, который, несомненно, оказал немалое влияние на дизайн Отметки 200. Дальше расстилались поросшие самой нарядной, самой зеленой травой холмистые луга, полого спускавшиеся к темной синеве океана, которую сейчас слегка нарушали накатывавшие на берег невысокие пенные волны. Никакой мусор, никакие отбросы не оскверняли чистоты океана в такой дали от берегов, ни малейших признаков земли не было видно до самого горизонта; куда ни глянь — только белокрылые яхты легко скользили по поверхности вод, скрадывая чувство пустоты. Стоило одному из посетителей спуститься по ступеням, как многие пожелали сделать то же, ведь променад шел по всему берегу нового острова, и с каждым шагом взгляду открывались новые и новые невероятные картины.