Читаем без скачивания Детские игры - Уильям Нолан

Все время мира.

Один значок она рисовала с особым удовольствием — пятиконечную звезду. Рисовать ее нужно было, не отрывая ручку от бумаги. Она нарисовала несколько звезд таким образом и удовлетворенно вздохнула.

Большая радужная муха, привлеченная густым запахом чернил, с любопытством жужжала над партой, отливая сине-зеленым и золотым блеском. Она отогнала ее.

«Я Маргарет, — мысленно произнесла она, вздрогнув от тайного осознания собственной личности.

— Вчера я не была Маргарет, — по крайней мере, такой Маргарет. А завтра, кто знает, какой я буду завтра?»

Она восхищенно посмотрела на белую кожу своих рук. Когда-то она расстраивалась из-за того, что загар к ней не пристает. Ее кожа всегда оставалась молочно-белой, почти сказочно-белой, сколько бы времени она ни проводила под солнцем. Теперь она понимала, что ее белизна была не просто красивой, — она была правильной. Именно такой она и должна быть.

Сейчас ей казалось, будто платье плотнее облегает грудь и будто что-то глубоко внутри шептало: перемена произойдет внезапно, как куколка превращается в бабочку, — и сразу, а не постепенно, как у людей.

И снова она написала «Маргарет», а затем — «Тераграм». А потом, немного подумав, она добавила: «Тринадцать»… и восхитительную пятиконечную звезду, концы которой соединялись линиями через центр.

— Маргарет!

Этот голос не был вкрадчивым шепотом ее мыслей. Он донесся извне и был жестким, властным и бесцеремонным.

— Маргарет! — повторила учительница, повысив голос. — Ты будешь, наконец, меня слушать?

Маргарет подняла глаза — большие, зеленые, мерцавшие изнутри, — и уставилась на учительницу.

— Простите, — сказала она, и голос ее был густым и мягким, как топленые сливки. Но искреннего раскаяния в нем не было.

В ответ голос учительницы стал еще жестче:

— Мы говорили о Жанне д'Арк, Маргарет. Я спросила, что ты можешь нам рассказать о ней.

Маргарет ответила, угрюмо, делая промежутки между словами, будто извлечение их было для нее тяжким и противным занятием:

— Она была ведьмой, — сказала она. — И англичане ее сожгли.

Она опустила голову, чтобы теплый луч снова упал ей на шею, и прикрыла глаза, приготовясь к возврату блаженства и восторга.

Тонкие губы учительницы скривились:

— Они говорили, что она была ведьмой. Но, конечно, она не была настоящей ведьмой. А, Маргарет? Не так ли? Отвечай!

Маргарет подняла голову. Солнечный свет придал ее волосам на макушке медный оттенок и отразился в ее глазах в виде танцующих огоньков. Она посмотрела на учительницу сквозь прикрытые веки.

— Конечно, она не была настоящей ведьмой, — сказала она, — иначе они бы не смогли ее сжечь!

Ученики шевельнулись, почувствовав возможность развлечься.

— Маргарет! — Учительница угрожающе постучала по столу карандашом, хотя действительной причины для этого не было. — Что за ерунду ты несешь?

— Хотя… нет. — Еще медленней, будто губы и язык принадлежали ей, а слова были чужими, она сказала: — Я ошиблась. Ведьма продолжает жить, но тело ее может быть сожжено! Так что, — великодушно заключила Маргарет, — Жанна была, наверное, настоящей ведьмой. Но не очень хорошей.

Ученики сонно хихикнули.

— Маргарет! — Голос учительницы задрожал. Нижняя часть лица тоже задрожала — там, где кожа была дряблой, несмотря на ее худобу. Зрелище было не из приятных, и Маргарет закрыла глаза, чтобы от него избавиться.

— Ведьм нет и быть не может! — неистово запротестовала учительница. — Жанна д'Арк была святой.

— Моя прапрапра-… не знаю, какая пра-, но очень дальняя бабушка была ведьмой, — пробормотала Маргарет, приоткрыв глаза. — Англичане сожгли ее, хотя она тоже была англичанкой. Но она не была святой, — уголки ее полных розовых губ вздрогнули, — ив самом деле, святой ее никто не назвал бы!

Учительница побагровела от возмущения:

— Я должна поговорить с твоей матерью, которая забивает тебе голову всяким вздором! — скрипуче произнесла она. — Родители не понимают…

Неожиданным резким жестом Маргарет отогнала блестящую муху, которая яростно кружилась над ее головой.

— И она тоже не умерла! — со злостью заявила она. — Вы можете сжечь ведьму. Вы можете сказать, что ее нет. Но никто не может лишить ее жизни. Она живет вечно, и никогда вам и таким, как вы, не удастся ее уничтожить!

— Довольно, Маргарет! — взвилась учительница. И, понизив голос, но не так, чтобы ее совсем не было слышно, добавила:

— Какая наглость! Невыносимый ребенок! Мне действительно придется поговорить с ее матерью в ближайшее время.

Маргарет снова окунулась в свое блаженство. Теплый свет омывал ее молодое тело, пот тонкими ручейками струился по ее вискам и слегка пощипывал глаза. «Маргарет» — механически написала она. — Тераграм. Тринадцать. И нарисовала несколько чудесных звезд и другие фигуры.

О, как замечательно быть Маргарет, быть тринадцатилетней! Почему это было так особенно хорошо, она не могла сказать. Возможно, все в тринадцать лет чувствуют себя так…

Но вот что она знала наверняка: мама никогда не рассказывала ей о той, далекой Маргарет. Очень, очень давно это было — два, три, четыре, пять столетий назад. Слишком много времени прошло. Мама рассказывала ей о легенде, по которой одна из ее далеких прародительниц была ведьмой, но это было все…

Как же она узнала? И почему ей хотелось убить учительницу, когда та сказала, что Жанна д'Арк была святой?

Какое это имеет значение?

Солнечные лучи становились горячей, горячей, почти огненно горячими. Она попыталась отклониться, но почувствовала, будто связана по рукам и ногам.

Связана…

Жар от костра становился нестерпимо жгучим. Хворост у ее ног уже весь занялся пламенем, и скоро его языки коснутся прекрасной белой кожи, которой она так гордилась. Они сожгут все ее прекрасное тело. Будет ли у нее еще когда-нибудь такое гладкое и обольстительное тело? Вся эта белизна обуглится и превратится в черную сажу. Как жаль!

Но не было никого, кто пожалел бы Маргарет Брентлей, кроме нее самой, и не было бога, которому она могла бы помолиться. Ее боги уже не могли спасти ее, и только легкий ветерок обдувал ее лицо.

Это было странно: ветер холодил ее щеки и лоб, а она горела. Она чувствовала жар приближающегося пламени, но внутри все было холодным, как лед. Сквозь едкий удушливый дым она еще почувствует запахи грязи, пота, навоза и духов, которыми был пропитан двор, — привычные запахи, которые она больше никогда не вдыхала на этой земле в таком сочетании.

Она попыталась отвернуть лицо в сторону, но была так крепко связана, что не могла двигать даже головой. Веревки глубоко впились в ее плоть, но ей уже так недолго оставалось быть нежной и белой, что красные полосы теперь не имели никакого значения.

Один из лучников рассмеялся, когда она закашлялась. Другие принялись ходить вокруг костра, сверкая в отблесках пламени белыми зубами и стрелами, торчащими из-за поясов. Не каждый день они могли насладиться зрелищем казни молодой и красивой ведьмы, чье тело было так откровенно обнажено и так трепетало, медленно поджариваясь.

Все, кто глазел на нее, знали, что крики сжигаемой ведьмы — это небесная музыка, приятная слуху богослушного народа.

Но она не будет кричать. Будь она проклята, если доставит им такое удовольствие! Собственное проклятие заставило ее засмеяться.

За лучниками на своем черном жеребце неподвижно сидел Джон Элейн, с лицом таким же суровым, как у одной из статуй в соборе, построенном на деньги его отца. Темный плащ с капюшоном, в который он был укутан, скрывал волосы цвета вороньего крыла, так обожаемые им самим, и в скачущем свете костра его точеное лицо казалось лицом старика.

Однако ему было только двадцать один — на пять лет больше, чем ей.

Говорят, если ведьма по-настоящему полюбит, ее гибель неизбежна, как только остынет пыл ее любовника. Она знала об этом и знала, что это случится. Но неужели он думает, что, сжигая ее тело, он спасет свою душу? Наивный, трусливый дурак! Он ошибается, ошибается — его душа уже осуждена на вечные муки!

Она открыла обагренный пламенем рот и захохотала так дерзко и презрительно, что даже лучники отшатнулись. Некоторые перекрестились, и ей показалось, что Элейн переменился на мгновение в лице и что-то заблестело в его ясных серых глазах. Но это могла быть всего лишь игра света.

— Что ты смеешься, ведьма? — спросил стоявший вблизи лучник, мужчина, который часто качал ее на коленях, когда она была маленькой, а теперь делал вид, будто незнаком с ней… — Ты смеешься над огнем, который сейчас навсегда уничтожит тебя?

— Неужели ты думаешь, что этот жалкий огонек может сжечь ведьму? — воскликнула она, и глаза ее засверкали от ярости.

— Огонь всегда убивал ведьм, — мрачно сказал он. — И тебя он тоже убьет.