Читаем без скачивания Полубоги - Джеймс Стивенс

— Правда это, — ответил Финан.

Патси это обдумал с минуту.

— Интересно, — задумчиво произнес он, — а кто же мой Ангел-Хранитель?

Келтия поспешно спрятал трубку в карман.

— Я, — сказал он.

— Ох ты ж вот же ж!

Мак Канн уронил руки на колени и от души захохотал.

— Ты! И я тебя опаиваю допьяна в мелких пабах каждую вторую ночь!

— Ни разу ты не опаивал меня допьяна.

— Не поил, так и есть, бо голова у тебя крепкая, это точно, но в этом мы два сапога пара, мистер.

Вновь умолк, а затем продолжил:

— Интересно, а кто Ангел-Хранитель у Айлин Ни Кули? Бо работенки у него будь здоров, сдается мне.

— Я ее Ангел-Хранитель, — отозвался Финан.

— Да что ты говоришь?

Мак Канн уставился на Финана, а тот возвратился к грезам.

— Ну что ж! — обратился Патси к Билли Музыке. — Славную ты нам повесть изложил, мистер, и в чудные дела влез, но хотел бы я повидать тех ребят, что забрали нашу одежу, ой хотел бы.

— Могу еще кое-что о них рассказать, — молвил Келтия.

— Так ты и говорил недавно. Что же расскажешь?

— Расскажу начало всей той повести.

— Я 6 послушал, — сказал Билли Музыка.

— Есть там лишь одна часть, какую мне придется домысливать исходя из того, чего я наслушался с тех пор, как мы здесь очутились, но за остаток отвечаю, поскольку сам был там.

— Я тоже это помню, — заметил Арт Келтии, — и когда ты свой сказ завершишь, я изложу свой.

— Подавай картошку, Мэри, — велел Мак Канн, — а следом выкладывайте свое. Как думаешь, у осла все ль хорошо, аланна?

— Он по-прежнему ест траву, но, может, охота ему попить.

— Он вчера уже напился славно, — сказал отец и устроился поудобнее.

Глава XXV

Поведал Келтия:

— Когда умер Бриан О Бриан, люди болтали, что не имеет это большого значения, поскольку помирать ему в любом разе молодым. Повесили б его, или голову б раскололи топором надвое, или упал бы со скалы пьяным и разбился вдребезги. Что-то подобное ему на роду написано было, а всякому любо поглядеть, как человеку достается по заслугам.

Но когда человек умирает, нравственные предписания перестают действовать, поэтому соседи поминок не чурались. Явились и произнесли много примиряющего над покойником с прибинтованной челюстью и лукавой ухмылкой, и напомнили они друг другу о том и сем чудном, что покойник вытворял, ибо память о нем поросла коростой баек о всяком шальном и смехотворном — а также о шальном, но не смехотворном.

Меж тем был он мертв, и вольно любому самую чуточку скорбеть по нему. Кроме того, принадлежал он к народу О Брианов[22], а такому тут полагается почтение. Род этот не запросто позабудешь. Историческая память могла б восстановить давние славы чина и боя, ужасного злодейства и ужасной святости, жалкого, доблестного, медленного нисхождения к распаду, не целиком победоносного. Великий род! О Нейлы его помнили. О Тулы и Мак Суини[23] слагали сотнями повести о любви и ненависти. У Бёрков, и Джералдинов[24], и новых пришлых воспоминания тоже водились.

Семья после него осталась беднее некуда, но они к такому привыкли, ибо держал он их в той же бедности, в какой и бросил — или нашел, раз уж на то пошло. Так часто жали они руки Благотворительности, что уже не презирали эту даму с болезненным ликом, а потому мелкие дары, предлагаемые соседями, семья принимала — без особой благодарности, зато с особой готовностью. Дары эти обыкновенно были натурою. Несколько яиц. Мешок картошки. Горсть мяса. Пара фунтиков чаю. Такое вот.

Один посетитель, впрочем, тронутый чрезвычайной нищетой, сунул в ладонь маленькой Шиле, четырехгодовалой дочке Бриана, трехпенсовик, и она позднее не пожелала просить их обратно.

Крошку Шилу отец ее воспитал как следует. Она точно знала, чтó нужно сделать с деньгами, а потому, когда никто не смотрел, на цыпочках подобралась к гробу и сунула трехпенсовик Бриану в ладонь. Та рука, пока жива была, от денег никогда не отказывалась — не отказалась и мертвой.

Похоронили его назавтра.

На суд его призвали днем позже, явился он вместе с разношерстной толпой негодников и вновь получил по заслугам. Протестовал он и бузил, но уволокли его в назначенное место.

«Вниз!» — провозгласил Радамант, указывая великою рукой, — и отправился Бриан вниз.

Бузя, уронил он трехпенсовик, но так разгорячился и распоясался, что пропажи не заметил. Подался вниз, далеко вниз, прочь из виду, прочь из памяти, в воющий черный поток со всеми теми, кто того же призрачного рода.

Юный серафим по имени Кухулин, случайно проходивший той же дорогой чуть погодя, увидел трехпенсовик, ярко сиявший среди камней, и подобрал его.

Оглядел его с изумлением. Вертел и так, и сяк, и эдак. Изучал с вытянутой руки и вглядывался пристально с двух дюймов.

«Никогда в жизни не видел я ничего, столь же красиво сработанного», — произнес он и, спрятав монетку в кошель, где лежали еще кое-какие побрякушки, отправился через солидные врата восвояси.

Вскоре Бриан обнаружил пропажу — и вдруг в той черной округе раздался его глас, громовый и ревущий.

«Обокрали меня! — вопил он. — Обокрали на небесах!»

Начав голосить, не переставал он. По временам просто сердился и шумел. По временам делался едок и направлял свой призыв вихрем вверх.

«Кто украл мои три пенса?» — ревел он. Взывал к черной пустоте:

«Кто украл последние три пенса у нищего?»

Вновь и вновь рокотал его голос кверху. Страдания его теперешней обители утратили для него всякую боль. Уму его стало чем кормиться, а жар внутри у Бриана разгонял смрадные пары вокруг. Была у Бриана обида, дело праведное, и его оно поддерживало и укрепляло, ничто не могло заткнуть ему глотку. Пробовали всякие находчивые средства, всевозможно сложные, но Бриан не обращал внимания, и мучители его отчаивались.

«Не выношу я этих грешников из графства Керри, — сказал Главный Изувер и угрюмо сел на свою циркулярную пилу; это ему тоже не по нраву пришлось, ибо он облачен был в одну лишь набедренную повязку. — Терпеть не могу весь род Гэлов, — добавил он, — отчего не шлют их куда-нибудь еще?» — И затем взялся он вновь упражняться на Бриане.

Все втуне. Требованье Бриана по-прежнему ревело вверх, словно звук самóй великой трубы. Будило оно и сотрясало скальные полости, визжало сквозь всякую трещину и расщелину, металось и кидалось от вершины до выступа и обратно. Хуже того! — его товарищи по юдоли