Читаем без скачивания Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Андрей, очевидно, хорошо понимал это — и тогда, когда звал отца уйти в Суздаль после поражения от Изяслава Мстиславича летом 1151 года, и позднее. А потому и не кажется удивительным его решение покинуть Южную Русь и вернуться в Суздальскую землю — даже вопреки воле и желанию отца. «Том же лете, — сообщает летописец, рассказывая о событиях осени 1155 года, — иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суждаль, без отне воле». «Отец же его негодоваша на него велми о том», — добавляет автор поздней Тверской летописи{52}.

Это был, несомненно, переломный момент в биографии князя Андрея Юрьевича. Он сам — вопреки обстоятельствам, а не подчиняясь им, — избирал для себя тот путь, который считал единственно возможным и который впоследствии принесёт ему славу реформатора и устроителя Русского государства. Ради этого он готов был пойти даже на разрыв с отцом. Но — заметим особо — вновь, как и четыре года назад, он покидал отца тогда, когда тому ничего не угрожало, когда война за Киев была завершена, и на этот раз завершена бескровно, полной победой Юрия Долгорукого.

По свидетельству позднейшего московского книжника, автора Никоновской летописи, его уходу предшествовала встреча с отцом. Андрей будто бы пришёл к тому в Киев и «радостне бысть приат от отца своего». Однако самому Андрею пребывание здесь оказалось в тягость: «И пребыв у него в Киеве неколико время, и смущашеся о нестроении братии своея, и братаничев (двоюродных братьев. — А. К.), и сродников, и всего племяни своего, яко всегда в мятежи и в волнении вси бяху, и многи крови лиашеся, вси желающе и хотяще великого княжениа Киевскаго, и несть никому ни с кем мира, и от сего все княжениа опустеша… а от Поля половци выплениша и пусто сотвориша, и скорбяше много о сем, и болезноваше душею и сердцемь. И мышляше себе в тайне сердца своего, никако же поведая сего отцу своему великому князю Киевскому Юрью Долгорукому, и восхоте ити на великое княжение в Суждаль и Ростов, яко тамо, рече, покойнее есть…»{53} Конечно же, эти сентенции принадлежат книжнику XVI, но отнюдь не XII века. И всё же думается, что общий смысл переживаний Андрея Боголюбского передан здесь верно. Его решение покинуть Южную Русь не было спонтанным, но было обусловлено всем ходом предшествующей борьбы за Киев его отца и характером его взаимоотношений с отцом в последние годы. Да и слова об опустошении и разорении южнорусских земель, как мы уже видели, отнюдь не вымышлены московским книжником. Многие южнорусские грады действительно опустели, и править в них порой было, по существу, некем. Может быть, это напрямую и не относилось к Вышгороду, в который был посажен отцом Андрей, но к другим, ближним к Вышгороду городам относилось точно. Несколько лет спустя бывший союзник Юрия Долгорукого князь Святослав Ольгович будет сетовать своему двоюродному брату Изяславу Давыдовичу, что тот дал ему во владение Чернигов «с 7-ю город пустых… а в нех седят псареве же и половци», то есть княжеские дворовые люди да бывшие кочевники, переселившиеся на Русь; остальное население, надо полагать, разбежалось. «К нашему удивлению, в числе этих запустелых городов Черниговской земли мы встречаем и один из самых старинных и богатых городов Поднепровья — Любеч», — комментировал эти слова князя историк Василий Осипович Ключевский{54}. Подобная перспектива княжения над «псарями» да половцами Андрея не могла привлекать.

Подоплёку его ухода из Вышгорода проясняет известие новгородской статьи «А се князи русьстии», которая читается в том же списке XV века, что и Новгородская Первая летопись младшего извода (так называемом Комиссионном списке). Здесь об этом сообщается с рядом дополнительных по сравнению с древнейшими летописями подробностей. Князь покинул Вышгород «нощию», «с своею княгинею и с своим двором» (это, кстати сказать, одно из наиболее ранних упоминаний о княжеском «дворе» в новом, феодальном смысле этого слова). Но, главное, Андрея, оказывается, «лестию подъяша», то есть обманом призвали к себе, Кучковичи — его шурья, братья его жены{55}. Мы уже говорили о том, что сыновья боярина Кучки принадлежали к местному боярству, но не суздальскому и не ростовскому, а, так сказать, провинциальному, ибо имели свои земельные владения на крайнем юго-западе Суздальской земли. Родство (или, точнее, свойствб) с Юрием Долгоруким — даже с учетом гибели от руки Юрия их отца, очевидно, способствовало упрочению их позиций. Естественно, что Кучковичи должны были делать ставку на своего зятя Андрея и его сыновей, своих племянников, а вовсе не на совершенно чужих им младших сыновей Юрия, которым отец завещал Суздальскую землю. (Что же касается слов о их «лести» по отношению к князю, то здесь, очевидно, имеется в виду их позднейшее участие в его злодейском убийстве.)

Андрей сумел найти общий язык и с собственно суздальским и ростовским боярством, которое тоже готово было поддержать его. Нельзя не вспомнить о том, что всего несколькими месяцами раньше Суздаль покинули супруга Юрия и её малолетние сыновья — те самые, которым отец, по завещанию, оставлял Суздальскую землю. Получалось, что Суздальская земля фактически оказывалась без князя. Это едва ли могло прийтись по душе местной знати, ибо заметно ущемляло их права, — как ни парадоксально это звучит для нас сегодня. Дело в том, что наличие собственного князя всегда повышало статус той или иной волости; отсутствие же оного, напротив, превращало её в неизбежный объект притязаний со стороны других князей. Утверждение Юрия Долгорукого в Киеве грозило восстановлением экономической и политической зависимости Северо-восточной Руси от Киева, которую в своё время уничтожил сам Юрий. Если бы осуществился его замысел и в Суздале сели на княжение его младшие сыновья (или, тем более, его посадники), а в Киеве — кто-то из старших, поток «залесской» дани неизбежно вновь устремился бы на юг — как это и было во времена молодости Юрия Долгорукого. Андрей же изначально проявил себя решительным противником любой зависимости Суздальской земли от Киева.

Ну и, конечно, выдающиеся личные качества Андрея не могли не импонировать жителям Суздаля, Ростова или Владимира. болыпую часть жизни он провёл именно в Суздальской земле, где давно уже снискал любовь и уважение всего населения, выказал себя более чем достойным княжеского звания. Речь идёт не об одной только его личной храбрости, но и о его исключительных нравственных достоинствах. Позднее, уже после его вокняжения здесь, суздальский летописец восторженно будет писать о том, что Андрей был «любим всеми за премногую его добродетель», которую он явил «преже к Богу и ко всем сущим под ним»{56}. У него была возможность проявить эти качества — и прежде, когда отец давал ему разные поручения по управлению княжеством, и особенно в отсутствие отца. Увы, но впоследствии, ближе к концу долгого семнадцатилетнего княжения Андрея, эта всеобщая любовь к нему сменится столь же всеобщей неприязнью и даже открытой враждой…