Читаем без скачивания Чужой для всех - Rein Oberst

— В общем, Степан, — поправился быстро немецкий офицер, — Казанова ты что надо. Все французские красавицы с площади Пигаль, когда приедем в Париж, будут у твоих ног.

Степан заулыбался, напряжение с лица сошло. Кто такой Казанова, он уже знал из детдома. Недаром, первый опыт отношений с женщинами он получил в шестнадцать лет в детдомовской библиотеке. Заглянув, как-то поздно вечером в кладезь литературных шедевров, взять книгу «Дети капитана Гранта», он потерял там свою невинность. Под предлогом помочь достать книгу с высокого стеллажа, молодая вдовушка, коей оказалась библиотекарша, затащила его в темный угол и стала целовать, а дальше и Степан сообразил, что и как надо делать. После этого случая, библиотекарше пришлось уволиться, а он прослыл в выпускном девятом классе героем-Казановой. От этих воспоминаний у Криволапова, потеплело на душе. Его улыбке не было предела, засверкали тридцать два зуба.

«Может пронесет», — промелькнула радостная мысль.

— Вот что, унтер-фельдфебель Криволапов, — вдоволь насмеявшись, заговорил серьезным деловым тоном майор Ольбрихт, — я не буду тебя наказывать. Главное, что ты нашелся. Ты жив и не стал дезертиром. Я хорошо помню о твоих былых заслугах. Хотя, поднимаясь по лестнице в номер, думал, придушу тебя собственными руками, настолько был я зол. Видно, море, девушки и вино напрочь отняли у тебя мозги. Ты совершил проступок, оставил одного командира. Двое суток я не знал, где ты находишься. Это непозволительная роскошь, Степан, даже здесь в Ницце, на отдыхе, в этом райском уголке Франции. Но, — немецкий офицер поднял вверх правый палец и насмешливо посмотрел на Степана, еще сидящего нагишом на полу. — Твое состояние эйфории моментально пройдет, когда я дам команду «К бою!». Я знаю об этом, поэтому высказываю только свой упрек, надеясь, что больше ты не будешь допускать подобных вольностей. Даю тебе два часа на разборки со своей француженкой. В полдень, быть на пляже! Это 12 часов дня, Степан. Делаем последний заплыв. И «Auf Wiedersehen, Nizza!» Вечером отъезд в Берлин. Пришла депеша, меня срочно вызывают в штаб сухопутных сил. Ясно, унтер-фельдфебель?

— Так точно, господин майор! — Степан, вскочил с пола.

— Отставить, Криволапов, — вновь заулыбался Франц, глядя, как его подчиненный, согнувшись, стоит перед ним нагишом, прикрыв руками свои внушительные чресла. — Жду тебя без опозданий.

Чуть погодя, после того, как майор Ольбрихт вышел из номера, открылась дверь из ванной комнаты и показалась голова Николетт. Девушка убедилась, что немецкого офицера нет, и с улыбкой на лице, подскочила к Степану. Тот лежал на кровати в трусах и курил дорогую сигару, подарок Ольбрихта и смотрел в потолок. Взгляд русского танкиста был сосредоточенный. Он даже глазом не повел, когда подбежала к нему Николетт.

— Ван-н-ня, милый, подъем! Будем пить кофе, — девушка говорила на плохом русском языке. Говорила медленно, ставила неправильные ударения на словах, но понять ее можно было. Степан не обижался, что Николетт зовет его Ваней. Так звали ее отца. Со слов Николетт, ее отец был русским белоэмигрантом. Девушка об этом ему все уши прожужжала. Официально он не был женат на Натали, так зовут ее мать. В какой-то кабацкой драке его убили. А мама так и осталась одна с маленькой Николетт, почти копией с лица со штабс-капитаном врангелевской армии Ермолинским. То, что Степан был русским и полным сиротой, а Николетт росла без отца, который тоже был русским, сблизило их после случайного знакомства.

— Не мешай, я думаю, — многозначительно промолвил Степан, так и не взглянув на Николетт, хотя ему очень хотелось этого.

— Твой кофе, милый. Пей, на здоровье! — Девушка поставила поднос, с дымящимся ароматным кофе и лежащим рядом кусочком сыра, завернутым в каштановый лист, по такому случаю где-то раздобытыми, на прикроватную тумбочку. — Извини, милый, пирожных нет, мы их съели ночью. Но есть козий сыр «Банон». Кушай, любимый, Ван-ня! — Николетт присела на кровать рядом со Степаном и бережно провела рукой по его голове, чуть взлохмачивая чуб.

Степан поперхнулся дымом, от услышанных слов, закашлялся, приподнялся с кровати, затушил в пепельнице сигару и внимательно посмотрел на Николетт. Девушка нравилась ему. Но любил ли он ее или нет, он не знал. Он смотрел в ее миндальные, лучистые глаза и думал, как поступить с ней. Просто молча уйти, после того что было между ними, он не мог. Но и жениться на ней сейчас он тоже не мог. Ведь вечером он уезжает на фронт.

Николетт почувствовала смятение в душе Степана, по взгляду поняла силу его переживаний. Но она хорошо осознавала и ситуацию, которая их сблизила, что дальше развития не будет, по крайней мере, сейчас. Идет война. И брать какие-то обязательства с этого русского солдата она не могла. Но ей в душе очень хотелось, чтобы он остался с ней навсегда. Не зная его вовсе, она готова была влюбиться в него только потому, что он русский, так как ее отец был русским, родом из Санкт-Петербурга. Тем более, после всего, что было между ними…

— Ван-ня, ты не беспокойся, — тихо промолвила девушка, опустив глаза. — Мне от тебя ничего не надо. Я понимаю. Идет война, тебя могут убить, как когда-то убили моего отца. Это плохо, Ван-ня, — голос ее задрожал, — расти без отца. Я не хочу повторить судьбу своей мамы. Так нельзя. Но, я буду тебя ждать, лю-би-мый… — она посмотрела на Степана через выступившие из-под ресниц, слезы. — Вернись ко мне, милый. Останься живым. Хорошо? Ван-ня…

Степан, слушая Николетт, растрогался, шмыгнул носом. С ним никто не разговаривал так доброжелательно и ласково. Ему никто еще не признавался в любви. Он предположить не мог, знакомясь с цветочницей киоска, что эта хрупкая девушка, с волнистыми каштановыми волосами, искрометным взглядом и обворожительной улыбкой, у которой, наверное, есть местные поклонники Жаны и Пьеры, так глубоко проникнется к нему симпатией за это короткое время, так точно поймет его душевное состояние. Кроме того, она не требовала сейчас никаких обязательств и обещаний с его стороны, только одно желание – выжить и вернуться после войны к ней, в Ниццу. Такой финал их отношений, его полностью устраивал. Возвращаться домой, в Россию, было нельзя. При первой проверке сотрудники НКВД или СМЕРШ, его арестуют, после чего лагеря, а может и вышка. А здесь, здесь совсем другое дело.

— Николетт!…Я… Я люблю тебя! — волнуясь, с дрожью в голосе, сделал признание Степан и осторожно, боясь поцарапать шелковистую кожу лица, своей шершавой, грубой ладонью, промокнул набежавшие слезы любимой. Николетт вздрогнула, не отняла его ладонь, а сильнее прижалась к ней. Глаза ее засветились бриллиантовым светом.

Степан впервые произнес слова любви и внутренне возгордился собой. Он любит? Да, он любит! Чудно, не русскую красавицу из Тамбовского края, не похотливую библиотекаршу, а эту юную француженку, в которой течет наша русская кровь. Главное, он почувствовал своим сердцем, что он тоже ей люб. Будто сердечный разряд пробежал между ними, когда Николетт погладила его по голове, взлохмачивая чуб.

Степан отстранился от Николетт, хотелось пить, сердце учащенно билось от признания в любви, от прикосновения в разговоре к самому сокровенному человеческому чувству: любви между мужчиной и женщиной. Он выпил остывший кофе, и робко, так и не уняв волнение, вновь обнял девушку. Николетт поняла все без лишних слов. Этот русский Ван-ня вернется к ней. Их губы сошлись вместе. Девушка обволокла своими пухлыми, немного потрескавшимися губами губы Степана и вначале трогательно, нежно, но с каждой секундой все напористее и смелее стала целовать молодого человека. Она сделала свой выбор. Их сын будет русским…

Им никто уже не мешал восторгаться друг другом и, слившись воедино, наслаждаться необыкновенно прекрасной и вечной симфонией любви, имевшей для них оттенки грусти и тревоги, наложенные военным июлем 1944 года…

Майор Вермахта Франц Ольбрихт шел уверенной, пружинистой походкой по Английской набережной в сторону отеля «Негреско». В правой руке он держал трость, превосходной ручной работы, но ею не пользовался. Рана на ноге зажила и больше не беспокоила, но с тростью расставаться он не спешил. Привык. Подтянутый и строгий, с грубым, тянувшимся от правого уха к подбородку, шрамом, с колодками боевых наград и знаками ранений, он невольно обращал на себя внимание встречных прохожих. Правда, их было немного, несмотря на разгар курортного сезона. В основном это были военные фронтовики, прибывшие для отдыха и реабилитации, а также гражданские лица, из числа обслуживающего персонала.

Вторая Мировая война, оккупация Южной Франции немецкими войсками в ноябре 1942 года, изменили уклад жизни лучших курортов Французской Ривьеры. До войны Ницца была центром притяжения, Меккой туризма и отдыха. Сюда стекались известные всему миру артисты, художники, коммерсанты, даже коронованные особы. Здесь в свое время отдыхали Коко Шанель, Эрнест Хемингуэй, Марлен Дитрих и многие другие мировые довоенные звезды. Теперь же, лучшие отели Ниццы, в том числе и самый известный и шикарный на Английской набережной – «Негреско», были заполнены, в основном, высокопоставленными отдыхающими Вермахта, Люфтваффе их семьями и членами нацистской партии. В этом же отеле снял комнату с видом на море и Франц Ольбрихт. Помощь дяди Гельмута, собственные сбережения, позволили ему провести двухнедельный отпуск не стесняя себя в расходах. Рейхсмарки он попусту не тратил, но и не скупился на чаевые.