Читаем без скачивания Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына - Алексей Писемский

VIII

«Chere Claudine!

Опять я давно не писала к тебе и опять по той же причине, что нечего писать. Каждый день мой есть томительное повторение вчерашнего, а вчерашние дни мои ты знаешь очень хорошо. Последнее время меня развлекала и занимала свадьба Хозарова, о которой я тебе уже писала. Наконец, они женились. Стыдно сказать, Claudine, но я любуюсь и завидую их счастью. О, как должно быть полно это счастье! Они так любят, так стоят друг друга, они восторжествовали над препятствиями, которые ставили им свет и люди. Вот уже более недели, как они обвенчаны и живут в маленьком, но прелестном домике на Гороховом поле. Я у них провожу почти целые дни. Если хочешь, они немного смешны: представь себе, целые дни целуются; но я, опять повторяю тебе, радуюсь за них; холодные светские умы, может быть, назовут это неприличным; но – боже мой! – неужели для этого несносного благоразумия мы должны приносить в жертву самые лучшие минуты нашей жизни!.. А сколько на свете людей, для которых даже и не существовало и не будет существовать этого поэтического времени! Я моим птенцам сочувствую. Для самой меня, как я ни желала, как я ни мечтала об этом, не существовало подобных минут. На самых первых порах я сама была, да и заставили меня быть, благоразумною и приличною.

Прощай, мой друг!

Твоя Barbe Мамилова».

Вскоре за сим письмом в маленьком, но прелестном домике происходила, по крайней мере вначале, самая утешительная, самая отрадная семейная сцена. Это было вечером: Сергей Петрович Хозаров, в бархатном халате, сидел на краю мягкого дивана, на котором полулежала Марья Антоновна, склонив прекрасную головку свою на колени супруга, и дремала. Хозаров тоже полудремал. Одна только Катерина Архиповна бодрствовала и вязала чулок. Страстная мать уже переселилась к молодым и спровадила Антона Федотыча с двумя старшими дочерями в деревню.

– Мари, а Мари! Вставай, друг мой, – сказал Хозаров, которому, видно, наскучило сидеть в положении подушки.

Мари открыла ненадолго глаза, улыбнулась и опять задремала. Хозаров наклонился и поцеловал жену.

– Перестаньте, Сергей Петрович, тормошить ее… что это, какой вы странный! Не дадите успокоиться, – сказала Катерина Архиповна.

– Но что ж такое, мамаша? Я полагаю, что по вечерам спать очень вредно, – возразил Хозаров.

– Как это вы смешно говорите: вредно! Разве вы знаете, в каком она теперь положении; может быть, ей это даже нужно; может быть, этого сама природа требует.

– Мне самому бы, мамаша, встать хотелось.

– Да, вот это справедливее, что вам самому скучно. Ну, это, Сергей Петрович, не большое доказательство любви.

– Помилуйте, Катерина Архиповна, любовь доказывается не в подобных вещах.

– К чему же вы все это говорите так громко?.. Вероятно, чтобы разбудить ее. Я этого, признаюсь, не ожидала от вас, Сергей Петрович!

– Я не знаю, почему вам, мамаша, угодно таким образом перетолковывать мои слова.

– Я не перетолковываю ваших слов, и очень странно, если бы я, мать, стала перетолковывать что бы то ни было… А я все очень хорошо вижу и все очень хорошо понимаю.

– То есть вам угодно видеть и понимать все в дурную сторону.

Катерина Архиповна хотела было возразить, но остановилась, потому что Мари проснулась и села.

– Что ты, друг мой, видела во сне? – сказал Хозаров, беря жену за руку.

– Ничего… снились только премиленькие черные котятки – и пресмешные: я их кормила все молоком, а они не ели.

– Разве ты думала, друг мой, о котятках?

– Нет, сегодня не думала.

– Ты ужасное еще, Мари, дитя, – сказал Хозаров.

– Сам ты дитя! Почему же я дитя?

– Да так, мой друг, ты дитя; но только милое дитя, даже во сне видишь котят; это очень мило и наивно!

– Сами вы наивный. Куда же ты встал?

– Мне, друг мой, надобно съездить в клуб.

– Вот прекрасно… не извольте ездить; я сижу дома, а он поедет в клуб – и я с тобой поеду…

– Друг мой, это не принято.

Катерина Архиповна, слушавшая всю эту сцену с лицом сердитым и неприятным, наконец вмешалась в разговор.

– Я не знаю, Сергей Петрович, как вы поедете в клуб, – жена ваша не так здорова, а вы ее хотите оставить одну… тем более, что она этого не желает.

– Но сами согласитесь, мамаша, что это странно.

– Для вас, может быть, действительно это странно; но что же делать, если она вас любит и желает быть с вами.

– Господи боже мой! Я сам ее люблю; но все-таки могу съездить в клуб.

– Поезжайте!.. Кто же вас удерживает? – сказала, наконец, Мари. – Мне все равно; я и с мамашей буду сидеть.

– Друг мой, нельзя же совершенно отказаться от общества! – возразил Хозаров.

– Поезжай, – сказала Машет и надулась.

– Семьянин, мне кажется, не должен и думать об обществе, – заметила резко Катерина Архиповна. – Кроме того, Сергей Петрович, чтобы ездить по клубам, для этого надобно, мне кажется, иметь деньги, а вы еще не совершенно устроили себя, у вас еще нет и экипажа, который вы даже обещались иметь.

Хозаров ничего не отвечал на этот намек и вышел в залу, по которой начал ходить взад и вперед, задумавшись. Спустя четверть часа к нему вышла Катерина Архиповна.

– Что же вы, Сергей Петрович, оставили вашу жену? Что вы хотите этим показать?

– Помилуйте-с… я дома и, как следует семьянину, не уехал в клуб, – отвечал Хозаров.

– Все равно: вы ушли от нее; вы пойдите посмотрите; она почти в истерике от ваших фарсов. Это бесчеловечно, Сергей Петрович… Зачем же вы женились, когда так любите светскую жизнь?

Хозаров ничего не отвечал теще и пошел в гостиную, где действительно нашел жену в слезах.

– Не плачьте, Мари! Что это за ребячество, – сказал он, садясь около нее на диван и обнимая ее.

– А зачем же вы в клуб сбирались? Мне, я думаю, одной скучно, – отвечала Мари.

– Ну, не извольте же плакать от всяких пустяков; я не поехал – и довольно; лучше давай в ладошки играть.

Затем молодые начали играть в весьма занимательную игру, которую Сергей Петрович назвал в ладошки; она состояла в том, что оба они первоначально ударяли друг друга правой ладонью в правую и левой в левую; потом правой в левую и левой в правую, и, наконец, снова правой в правую, левой в левую, и так далее.

Такого рода замысловатую игру молодые продолжали около получаса. Марье Антоновне было очень весело. Катерина Архиповна, увидев, что молодые начали заниматься игрою в ладошки, ушла в свою комнату. Хозаров первый покончил играть.

– Ну, довольно! – сказал он.

– Давай, Серж, еще играть.

– Будет, милочка! Мне еще надобно с тобой поговорить о серьезном предмете. Послушай, друг мой! – начал Хозаров с мрачным выражением лица. – Катерина Архиповна очень дурно себя ведет в отношении меня: за всю мою вежливость и почтение, которое я оказываю ей на каждом шагу, она говорит мне беспрестанно колкости; да и к тому же, к чему ей мешаться в наши отношения: мы муж и жена; между нами никто не может быть судьею.

– Она на тебя сердится, Серж. Она говорит, что ты обманщик и все неправду сказал, что у тебя есть состояние.

– И это не ее дело, есть ли у меня состояние, или нет; она должна только отдать тебе твое и наградить тебя, как следует, – и больше ничего! Я даже полагаю, что ей гораздо было бы приличнее жить с своим семейством, чем с нами.

– Она говорит, что ни за что этого не сделает; сама будет управлять имением и жить с нами, а нам давать две тысячи в год.

– Вот тебе на!.. Прекрасно… бесподобно… Сама будет твоим имением управлять и нам будет выдавать по копейкам… Надзирательница какая, скажите, пожалуйста! Ты сделай милость, Мари, поговори ей, что это невозможно: я для свадьбы задолжал, и у меня ни копейки уже нет; мне нужны деньги; не без обеда же быть.

– Я уж ей говорила, Серж, по твоей просьбе; она говорит, что все у нас будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она говорит, что ты ветрен еще, в один год все промотаешь.

– О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое – и кончено… Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить? Ну, у нас будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: «Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!» Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская мука.

– Что делать, Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим обманул, и на прошедшей неделе целый день плакала.

– Что ж такое, что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что, любя тебя, скрыл, что имение мое расстроено. Катерина Архиповна сама меня обманула чрез Антона Федотыча; он у меня при посторонних людях говорил, что у тебя триста душ, тридцать тысяч, а где они?

– Ай нет, Серж! У меня нет трехсот душ; всего только сто.

– Ну, а денег сколько?

– Денег, я не знаю; тебе мамаша подарила сколько-то?

– Да что она мне подарила? Полторы тысячи; это до тридцати тысяч еще очень далеко. Стало быть, мы все неправы.