Читаем без скачивания Прекрасная незнакомка - Даниэла Стил

– Ты не знаешь, Алекс, когда опять приедешь?

– Не знаю. Но скоро.

Всегда, покидая ее, он чувствовал боль и укоризну. Словно должен был еще что-то сделать для нее, но не сделал и в том себя винил. Но что ему посильно одному? Разве заменишь родителя-слепца и бесчувственную родительницу? Как дать девочке то, чего ей недодано за шестнадцать с лишним лет? Хоть росточком она маленькая, но не ребенок уже, даже Алексу приходится с этим считаться. Она становится по-своему красивой девушкой. Остается удивляться, что сама она этого еще не обнаружила.

– На День благодарения приедешь?

– Возможно. – В ее глазах была мольба.

– Ладно, постараюсь. Но не обещаю.

Они подошли к ее дому, и Алекс привлек ее к себе, поцеловал в щеку, крепко обнял. Заметил слезы в ее глазах, когда пришлось расставаться, но она бодро помахала ему, отъезжавшему в том же такси, и светились в улыбке Аманды все надежды, какие бывают в шестнадцать с половиной лет. Оттого с неизменной грустью он всегда расставался с ней. Всегда задумывался о том, что сам упустил, – о детях, которых не завел. И был бы в восторге, окажись Аманда его дочерью. И вечно злился от этой мысли. Его сестра относилась к девочке куда холоднее.

Он дал таксисту адрес гостиницы, подошел к швейцару, чтобы взять свои вещи, передумал, вновь сел в машину, еще раз бросил взгляд на часы, издал долгий усталый вздох.

– Аэропорт Кеннеди, пожалуйста.

Тут он порадовался, что возвращается домой. Пробыл в Нью-Йорке всего-то два дня, но они из него все силы высосали. Объяснение с Рафаэллой накануне вечером оставило чувство уныния и одиночества. С делом он управился отлично, но теперь, уезжая из города, оказался под бурным натиском эмоций. Алекс заметил, что меньше и меньше думает об Аманде, больше и больше – о Рафаэлле. Жалеет ее, но и гневается. Зачем ей упорно хранить верность мужу, который по возрасту годится ей в деды и уже полумертв? Бессмыслица. Сумасшествие… Вспомнилось выражение ее лица, когда она удалялась в тот вечер. Вчера. Всего-то вчера. И вдруг, в приступе необъяснимой ярости, задался вопросом, чего это ради быть ему таким понимающим, покорным всему, что бы она ни сказала. «Уходи» – вот, в сущности, что она ему заявила. А он решил ослушаться. Враз. Немедля.

– Водитель! – Алекс озирался, словно при внезапном пробуждении. Они ехали 99-й улицей. – Везите меня в «Карлейль».

– Сейчас?

Алекс настойчиво повторил:

– Сейчас.

– Не в аэропорт?

– Нет.

Черт с ним. Всегда можно остановиться в квартире матери, если опоздаешь на рейс в Сан-Франциско. Она уехала на выходные в Бостон на какие-то там презентации своей новой книги. А ведь стоит попытаться еще раз хоть просто взглянуть на Рафаэллу. Если она не уехала. Если спустится из номера на свидание с ним. Если…

В своем номере в «Карлейле» Рафаэлла прилегла на широкую двуспальную кровать, в розовом атласном купальном халате, в кремовом кружевном белье под ним. В первый раз будто за целую вечность была она одна. Только что распростилась с матерью, теткой, двоюродными сестрами, теперь они направляются в аэропорт, на самолет до Буэнос-Айреса. Она же полетит назад в Сан-Франциско с утра, а нынешним вечером отдохнет, побездельничает в «Карлейле». Не надо соблюдать вежливость, терпение. Не надо выступать переводчицей своих родственников в дюжине модных магазинов. И не надо заказывать меню для всех, носиться по городу за покупками. Можно просто лежать с книгой в руках, расслабиться, а скоро горничная доставит ужин ей в номер. Рафаэлла сможет спокойно поесть без чьей-либо компании, в гостиной этого номера, в котором она привыкла останавливаться. Сейчас она поглядывает по сторонам, со смешанным чувством утомления и довольства.

Так приятно не выслушивать их болтовню, не поддерживать общее оживление, не притворяться радостной. У нее ни минуты для себя не было с самого появления здесь. Как и прежде. Как положено. А положено ей не оставаться одной. Никогда. Женщине такое не пристало. Она должна быть на виду, под опекой, под охраной. Исключая, конечно, ночное время, когда в одиночестве оказываешься в постели в отдельном номере, как вот сейчас, перед отбытием с утра в Сан-Франциско. Из номера она не выйдет, вызовет, если надо, горничную, а утром лимузин доставит ее в аэропорт.

В конце концов, осторожность уместна, а то ведь могло произойти нечто, призналась она себе и припомнила, как это было. Тысячу раз за истекшие два дня и вот сейчас снова ее мысли обратились к Алексу, вспомнились его лицо, взгляд, широкие плечи, мягкие волосы – нечто ведь произошло. Пристанет к тебе незнакомец в самолете. Пойдешь с ним на ленч. Сходишь в бар. Позабудешь свой долг. Влюбишься.

Она мысленно вернулась к своему решению, утешила себя, что поступила правильно. Надо перейти к другим темам. Нет смысла далее рассуждать об Алексе Гейле, так она сказала себе. Никакого нет смысла. Никогда она с ним больше не встретится. И не познакомится с ним ближе. А заявленное им в минувший вечер было лишь от глупейшего перевозбуждения. Глупого и грубого. Как он мог рассчитывать на новые встречи? Что дало ему основание решить, будто она не прочь завести с ним роман? И вновь замаячило перед ней его лицо, и явилось любопытство: не случалось ли подобного с ее матерью? Не бывало ли такое у кого-либо из ее близких в Испании? Судя по внешним признакам, каждая из них удовлетворялась жизнью под домашним арестом, когда при этом можно беззаботно тратить деньги, покупать драгоценности, и меха, и туалеты, бывать на праздниках, оставаясь постоянно в женском кругу, за тщательно охраняемыми стенами. Что же на нее напало? С чего бы это стали ей досаждать эти традиции? Женщины, знакомые ей по Парижу, Мадриду, Барселоне, все они бывали на вечерах и торжествах, на концертах, так и протекало их время из года в год.

И были у них дети… дети… сердце ее всегда саднило, стоило подумать о детишках. Сколько лет уже не могла она спокойно видеть беременную женщину, проходящую мимо, обязательно подступит желание разрыдаться. Никогда не сознавалась она Джону Генри, как ей тягостно не иметь детей. Но подозревала, что он сам это понимает. Не потому ли неизменно был предупредителен, баловал ее донельзя, хотел показать, что любовь его все сильнее.

Рафаэлла зажмурилась, села в постели в своем купальном халате, злая на себя, что позволила мыслям приобрести такое направление. От налаженной жизни она свободна еще один вечер, один день. Не обязана думать про Джона Генри, про его болезни, инсульты, про то, что будет с ней, пока он не умрет. Не надо думать и про то, чего она себя лишает и чего уже лишила. Что проку рассуждать о балах, на которых не бывать, о людях, с которыми не будешь знакома, о детях, которых у нее так и не будет. Она отрезана от той жизни. Это ее судьба, ее путь, ее долг.