Читаем без скачивания Франсуа и Мальвази. II том - Анри Коломон

В полумраке деревянной каюты он заснул быстро, но отоспал явно не все, проснувшись… странные шумы по телу корабля и ржание… У него сердце екнуло. Приехал капитан!??

Отозвавшийся на его слабый зов Баскет успокоил его уверив, что это производится погрузка трех десятков коней из трофейных, для переброски их австриякам.

– Хммм. А кто производит?

– Полковник Беккен.

– Эта падаль нарочно выбрала время, когда я сплю!…Падло!

Не смотря на то, что граф утолил свою злость тем, что дал волю своим чувствам выговориться и сильно…, но обуревало неприятное чувство… от самого факта погрузки. Ощущение чего-то утерянного, безвозвратно ушедшего вместе со вторжением.

– А о Ковалочо справлялся?

– Конечно, его все нет. Я предупредил консьержа чтобы тот… как появиться… сразу отсылал…

Граф Сен-Жан д’Олон думал о своем. Сон был сбит и уснуть было невозможно от подстегивающего ликующего чувства – сегодня!

Он вышел наверх, на палубу, по которой было много раскидано навозной соломы. По борту расставленно в ряд несколько тугих мешков с фуражем, которые поодиночке стаскивали вниз. Лошади уже находились все в трюме, устроенном под конюшню… было тихо, но состояние безмятежности не возвращалось, все казалось что-то… и лезли сомнения. Но хорошо уже было и то, что этот подонок Беккендорф – гниль навозная, нарочно упер табун скотин загодя, чтобы только доставить неприятное ему. Если это было так, то над ним остается только позлорадствовать. Хорошо было бы его заманить, оставить на корабле. Это было бы просто замечательно, лучшего средства мщения не найти.

И дальше продолжая строить планы и прожекты, граф д’Олон зашел на ют18, откуда при великолепном росте мог охватить весь бриг взглядом, как будто наблюдаемый откуда-то сбоку. «Ореол» являлся отличнейшим трехмачтовым бригом, имея отличную фок-мачту с марселем и брам-стеньгой и грот-мачту с контр-бизанью и флагштоком из старого, но на редкость стойкого дерева. Из парусов были представленны: треугольный парус от носа. При длине до трети ярда19 корабль был легким и быстроходным, что по всем параметрам превосходило каравеллы Колумба… и этакую-то махину предстояло угнать! Дух и воображение захватывало, когда представлялось, как этот узколинейный морской конь унесется в открытую даль. Успеть всего лишь до ближайшего острова, а там даже загнать его на берег, или чтобы уж точно не достался врагу раздолбать корабль о камни.

Отсюда же город был виден лишь отчасти, но казался как вымершим. Судя по тому, где стояло солнце и как жарило, определялось время сиесты.

На небе не было ни облачка, атлантический ветер дул в юго-восточном направлении с силой, при которой они в считанные минуты выйдут из гавани в темное ночное пространство, – только бы не было луны… и они оказались бы неуязвимы для батарейных бастионов способных изрыгать ядра на добрые три-четыре мили …/ как ему казалось/. Только бы прошло все удачно в первое время!..

Граф д’Олон прислонился на актерштевень20, наблюдая за тем, как ведется работа по загрузке мешков с фуражным зерном и подметке палубы от нанесенного сена. Удар медного гонга с камбуза стюарда21 последовал тотчас после окончания этой работы, созывая на легкую дневную трапезу.

Под вечер, когда его никто не ожидал прибежал, Ковалоччо с таким запыханным видом как будто у них на «Ореоле» в самом деле что-то случилось.

– Что случилось?!

– Ничего, у меня на сегодня назначены именины. Понимаешь?

– Как это ничего?! Поздравляю!!

– Ты погоди поздравлять, и слушай лучше. У меня они только назначены…

– Так что не состоятся?!

– …? Что ты такой взбалмошный сегодня? Что с тобой случилось?

– Я был у цыганок!

В ответ на это графа перекривило и некоторое время он был просто зол на Ковалоччо.

– Ну какие здесь могут быть цыганки?! Где ты их откопал?!…С нищенками связался какими-нибудь!…Отрезвительной гадости подсунут, так нас из-за тебя всех на рее вздернут!!..

Дверь приоткрылась и заглянувший к ним в каюту Баскет молча приставил палец к губам. Разговаривать нужно потише, в другой комнате / д’Олон вспомнил / аббат Витербо ведет религиозные споры…

Капече Ковалоччо стоял перед графом сконфуженный не столько от перспектив, сколько от его нападок. А главное то, что снотворное уже приготовлено он привёз и показывал его: порошок завернутый в белую тряпку. Назавтра он договорился заплатить и завтра же уже можно начинать…

– Да какое же завтра, когда – сегодня!.. Завтра уже уходим, лошадей даже загрузили. Только сегодня. Под вечер состоится праздничек. Вот тут мы их и возьмем. / от удовольствия потер руками /. Иди сюда, смотри!

Он приблизился к углу между досочных стен и сорвал попону с …бутылок с вином, анисовой водкой и бочонком…

– Я их спою!

– С маковой росинкой?

– Да ну к черту твои усыпители —отрезвители. Тут наверняка действует. Вино – столетнее! Анисовка нагнана как слеза, ее дыхнуть невозможно – защиплет!

– А это что? – указав на бочонок, спросил Ковалоччо.

– Что, пиво, они без пенистого эля не могут.

Капече Ковалоччо легко удалось открыть крышку, обернулся:

– Ты сюда не добавлял?…На пиво налягут – не споишь.

Он самодовольно откупорил бутылочку анисовой водки и хихикая опорожнил ее в боченочек, сделав светлый эль еще более светлее.

Понявший юмор граф тем не менее озаботился:

– А нос воротить они от этого пивца не станут?

Попробовал, еще даже лучше стало, приятней на вкус.

– Ну, ладно, ты вот что, сиди здесь, никуда не уходи. Через час примерно здесь появится этот гнус… Мы-то начнем на пол часа позже, так что он покрутится здесь и уйдет. Твоя задача проследить за ним, чтоб он не помешал нам случайно. Если до двенадцати останется на своей квартире бай-бай делать, возвращайся на корабль. Ну а в случае чего… и прикончи.

– Не-е…

Хоть и зряшную и чреватую осложнениями он давал Ковалоччо работу, но оставлять полковника Беккендорфа без присмотра было опасно вдвойне; он вечно где-то ходит / мнение графа д’Олона /.

Выйдя из каюты-опочивальни встретился взглядом с Баскетом, притулившимся к столу, посреди залы.

– Как там?

– Порядок, сэр, столы расставлены, накрыты скатертями. Осталось только ждать.

– Ты вот бы что сделал. Отнеси им боченок пива, пускай подкрепятся. /тише/. И влей туда еще одну бутылку анисовки. И следи за Беккеном, как придет или уйдет дай знать об этом Капече.

…Да, а там что? – указал д’Олон на дверь, откуда слышались латинские выражения. —Что-то не нравятся мне эти собрания, а особенно второй не нравится. Что этот аббат Витербо говорит?

– Omnis civitas corpus est, – доносилось оттуда, когда граф устремился наверх. – …что значит: плохой источник кровь развратников, кровь еретиков —еще худший! – запугивал протестантского капеллана отец Витербо, к которому тот проникся глубоким уважением сана, знанию латыни и красноречию.

– Veritas veritatum – это истина из истин.

– Но протестантизм ничем не противоречит христианской вере, она так же заставляет верить во Всевышнего. Он у нас один. И в догмах протестанты вернее Богу! Умеренность – вот главная добродетель! Монахи-католики погрязли в обжорстве.

– Merum sobriam male obet, – возразил аббат Витербо, на казавшуюся неоспоримой речь монаха, ответив латинской фразой, что значило: излишняя умеренность плохо пахнет. А вся латынь казалась тому выбранной из Библии и истинной.

– Она зачастую бывает лишь лицемерна, – то есть умеренность, продолжал аббат, – Добрые католики-монахи если когда и распустятся, то после усиленно каятся и премного искупляют свой грех. И большей частью на них наговаривают заклятые враги истинной веры: пытаются расколоть верующий мир посеять семя раздора в души каждого и натравить друг на друга.

– Но не кто иные как католики нанесли мне большой ущерб.

– Воздай за зло добром, так гласит заповедь Божия.

– Я сомневаюсь…

– Блажен кто сомневается. Это сын мой тоже заповедь. Всяк сомневающемуся дано время, иначе в загробном мире его ждет ад!

– Господи! Прости меня! Mea culpa22, – вскрикнул вдруг испугавшийся монах, чем разбудил задремавшего было Бертона, посмотревшего на взбесившегося монаха как на ненормального.

– А твое отступное время боюсь прошло, и невозможно будет никак вымолить прощение и умалить грехи свои, которые ты скапливаешь, читая иные псалмы.

– Mea culpa!… Mea culpa! – шопотом твердил донятый монах, раньше бывший католиком и всегда благоволивший к прошлому, и наверняка бы вернулся, если б не карьера. Но красноречие ученого аббата Витербо к старости становившегося все более религиозным за дни и долгие часы разговоров брало потихоньку верх, доходя порой до слез.