Читаем без скачивания Тысячелетняя ночь - Софья Радзиевская

Роберт огорчённо вздохнул: он вспомнил, как мал был стоявший на огне горшочек…

Через несколько минут плачущая от радости и горя Уильфрида помогла ему спустить мост, скрипевший на ржавых от бездействия цепях, так как ослабевшему старику было не под силу взобраться на стену по верёвке. Сердце Роберта дрогнуло: как часто нарядный, в блестящей кольчуге и шлеме Бертрам проезжал по этому мосту, позади его красавца-отца… Бережно обняв за плечи спотыкающегося старика, он помог ему перейти мост и подняться в их башен ную конуру.

Долго длилась грустная их беседа. Съездив с письмом сэра Эгберта в Лондон, Бертрам вернулся и лишь тогда узнал что якобы найдено завещание сэра Уильяма по которому единственным наследником всего оставлен Эгберт Локслей. В его власти теперь вернуть или не вернуть племяннику наследство по достижении им совершеннолетия. Сильно возмущён был старик, немедленно самовольно снова выехал в Лондон. Но долгий поиск справедливости закончился ничем — судьи предпочитали верить фальшивой бумажке, а не старому честному слуге.

— И не нашёл я там ни совести, ни закона, — говорил старик. — Когда узнали законники, что получили по завещанию земли также шериф Стаффордский и отец Амвросий, отступились от этого дела. Потому что приор Стаффордский приходится родственником Архиепископу, а шерифа жалует сам король. Так прожил я в Лондоне всё, что имел, и напоследок продал своего коня, чтобы хоть немного денег привезти вам сюда, к тому же проклятый горбун всё равно бы коня отобрал.

Старик вынул из-за пазухи что-то завёрнутое в тряпицу:

— Спрячь, Уильфрида. Это всё, на что мы можем надеяться. Потому что не нашлось среди знатных друзей нашего господина ни одного, кто протянул бы руку помощи нашему мальчику. Жалели меня и кормили лишь бывшие наши вилланы. Но сами они так разорены, что много дать не могут.

— Они кормят нас и сейчас, — ответила Уильфрида. — То один, то другой приносит немного муки и пару яиц, а иногда и курицу.

Роберт покраснел:

— Я не забуду ни одного из тех, кто помогал нам, няня, когда вырасту, — горячо воскликнул он.

Укладываясь спать, старый Бертрам сообщил, что намерен завтра же пойти в замок Локслей.

— Я скажу этому вору и грабителю, — пообещал он, — всё, что должен сказать честный человек, будь он рыцарь, виллан или раб. Барон не посмеет отказаться выслушать.

Уильфрида со вздохом встала и, подойдя к небольшому деревянному сундучку, опустилась на колени и долго рылась в его небогатом содержимом. Похоже было, что она давно уже нашла то, что искала… Наконец медленно, очень медленно она поднялась, держа в руках свёрток из грубых холстин.

— Вот это… это наша смертная одежда, Бертрам, давно приготовила, думала — наденем вместе. Но слово твоё твёрдо, я знаю — ты сделаешь, как сказал. Надень же эту одежду завтра, мой муж, потому что ты не вернёшься из темницы Локслеев. А я ещё нужна нашему мальчику…

Глава XVII

Зима прошла со всеми её тяжестями и заботами, и Роберт, как птица, вырвавшаяся из клетки, спешил навстречу своей заветной мечте: он шёл в Ноттингем, на состязание королевских стрелков.

Старая Уильфрида немало потрудилась над нарядным костюмом сэра Уильяма, переделывая его для сына. Роберт хоть и был в свои четырнадцать лет высок ростом и широк в плечах, но всё же не мог сравниться с великаном-отцом. Уильфрида была искусна в шитье, на этот раз она превзошла себя: короткие зелёные штаны, как перчатка, обтягивали стройные ноги мальчика, оливковая с серебряным шитьём куртка с пышными у плеча рукавами стягивалась тугим красным поясом с украшениями, а кожаная сумочка, висевшая на поясе (она заменяла карманы), была искусно расшита зелёным и малиновым шёлком.

Прощаясь утром с Робертом, Уильфрида положила в сумочку кусок овсяного хлеба и ломоть копчёной свинины, а в самый дальний уголок сунула маленький, переплетённый в малиновый бархат молитвенник — единственную память о матери, которую удалось уберечь от жадных рук барона Эгберта. Рядом с сумочкой на поясе висел драгоценный кинжал в серебряных ножнах — память об отце.

Шагая с рассвета по узкой лесной тропинке, которая то спускалась к самому берегу быстрой речки Дув, то петляла по склонам холмов, поросших старым дубовым лесом, Роберт время от времени не без удовольствия протягивал руку и поправлял перевязь старинного кожаного колчана, висевшего у него за спиной. Колчан был тоже отцовский, роскошно окованный серебром, но стрелы в нём были сделаны самим Робертом. Он выточил их из крепкого сухого дерева, оперил перьями диких гусей и надеялся на них не меньше, чем на длиннющий — больше собственного его роста — ореховый лук. Его он тоже сделал сам там, в башне у замковых ворот, при свете сложенного из грубых камней дымного очага. Не многие сильные мужчины смогли бы этот лук натянуть.

Роберт весело спешил в широкий, манящий его мир. Кудрявые волосы выбивались из-под маленькой шапочки из золотистого меха косули, украшенной фазаньим пером. Он лихо надвинул её на правое ухо и шёл, насвистывая как жаворонок: серебряный королевский рог, приз за искусную стрельбу, сиял перед его глазами, ему казалось — стоит лишь протянуть руку, и он твой. Однако, представив себя со стороны — ну, чем не павлин? — Роберт засмеялся, да так громко, что чёрный дрозд, распевавший на кусте терновника, вспорхнул и с тревожным криком отлетел подальше. Роберт с удивительным искусством передразнил его, но вдруг без видимой, казалось, причины вспомнил вчерашний вечер, и весёлость его улетучилась.

Наверное, ноги сами принесли его туда, к стенам величественного замка барона Кесберта Лонсделла. Ребёнком, бывало, Роберт весело въезжал в этот замок рядом с отцом на своей любимой золотой лошадке. Навстречу ему так же весело выбегала черноглазая Мериам, его двоюродная сестра, и родители улыбались, потому что с детства дети предназначены друг другу. Но на сей раз он не подошёл к воротам замка: для гордого барона нищий родственник вряд ли был желанным гостем. Однако уйти, не увидев Мериам, он не мог. И весёлый паж Мартин вскоре шепнул что-то кудрявой маленькой служанке, а та с лукавым взглядом шепнула то же своей черноглазой госпоже. Они встретились в дальнем конце сада, где развесистые дубы прикасались ветвями к глухой высокой стене.

— Я вернусь за тобой, и мы никогда больше не расстанемся. Вот булавка моей матери — всё, что у меня осталось. А ты мне дай это кольцо. Ты помнишь, что сказала принцу принцесса из «Железного столба?» Эту сказку рассказывала мне Уильфрида…

— Я — твоя, ты — мой, — ответила Мериам и, прижав к глазам руки, тихо по-детски всхлипнула. — А что… — ещё всхлипывание, — а что… ответил её принц?

— Ты — моя, я — твой, — кудрявый «принц» в шапочке из меха косули поцеловал её мокрые глаза. — Помни же, Мериам, я вернусь за тобой.

Он ловко забрался по верёвке на стену, помахал ей шапочкой и исчез.

Хорошо, что сэр Кесберт не гулял этой ночью по дальней дорожке сада…

Дорога углубилась под своды старого леса. Толстые ветви сомкнулись над ней, и солнечный свет теперь рассыпался дрожащими пятнами сквозь зелёное сито. Роберт шёл неторопливо неслышной охотничьей походкой и вдруг, вздрогнув, скользнул за дерево и, притаившись, осторожно наложил стрелу на тетиву лука: на тропинке, так близко, что можно было бы добросить камнем, стоял огромный олень с ветвистыми рогами. За ним из чащи выходили три лани. С невольным вздохом Роберт опустил лук и вернул в колчан приготовленную стрелу. Он вспомнил, как год назад увидел в лесу человека, у которого были вырваны оба глаза и кровь текла из изуродованных рук — большие и указанные пальцы на них были отрублены и, нанизанные на тетиву лука, ужасным ожерельем висели на шее умирающего. Вина этого человека была лишь в том, что он убил оленя в королевском лесу. Весь день Роберт ухаживал за ним, прикладывал к кровавым ранам свежие листья.

— Домой меня нельзя нести, — сказал умирающий. — Лесники пытали, но я не сказал им, где живу. Иначе всё моё имущество заберёт король, а жену и детей выгонят на улицу. Спасибо тебе, мальчик. Не знаю, кто ты и никогда не увижу тебя. Но мне легче умереть рядом с тобой в этом ужасном лесу.

Роберт выкопал могилу и, похоронив беднягу, навалил на неё тяжёлые камни, чтобы волки не потревожили останков…

Юный охотник повесил лук на плечо и, тихо выступив на дорожку, озорно свистнул — олень фыркнул, закинул рога на спину и исчез так же быстро, как и испуганные лани.

Быстрая ходьба рассеяла грустные воспоминания. Роберт шёл, всё ускоряя шаг, и нетерпеливо поглядывал на солнце. Наконец дорога ещё раз приблизилась к речке Дув и здесь, около старинного парома, показалась харчевня. Удивительные чудовища на вывеске не очень-то объясняли её название: «Харчевня Старой Собаки и Куропатки».