Читаем без скачивания Кавказский гамбит - Светлана Петрова

— Ты что не русский? Говорю — отдам! Даже с процентами. Сам не поеду — у тебя в заложниках останусь. У меня жинка железная: сейчас телеграмму отобью, она денег соберет.

— Гляди, как бы тебе самому тут баки не отбили. Если очень попросишь, я у тебя машину за полцены куплю.

Василий даже задохнулся: продать дите за копейки?! Да он и за двойную стоимость не отдаст! Сказал укоризненно:

— Не русский, точно. Нету в тебе души.

— Души?! — неожиданно рассвирепел таможенник. — Ах ты, рыло свинячье! Души, вишь, у меня нет! Ну и что? Должность такая! Ну, ты, бля, и разозлил меня! Убирайся подобру-поздорову! Следующий!

Васька вышел на крыльцо и сразу почувствовал холод. Он отогнал машину на стоянку, заплатил за сутки и отправился на почту. Разговор по телефону-автомату обойдется дорого, а Капа ничего не поймет, будет только ругаться да охать. Лучше отправить телеграмму. Изложить свои мысли кратко и ясно Ваське оказалось не под силу. Текст ему помогла сочинить девица, которая выдавала бланки: «Непредвиденные обстоятельства срочно вышли телеграфом две тысячи долларов найди где хочешь верну быстро грузину не говори». Другую телеграмму он коряво, но написал сам и отправил на адрес Зининой матери: «Вышла заминка жди обязательно приеду люблю целую».

В гостиницу — небольшой одноэтажный домик для застрявших по разным причинам на границе — Панюшкин не пошел. Переночевал в машине — тут Россия, тут все можно. Плохо, что туалет платный. Это мы быстро переняли — деньги за всякое дерьмо собирать, вот если бы еще и порядку научились, пол мыли почаще и бумагу не заставляли отрывать в проходной на глазах у дежурной.

Так он прожил неделю, питаясь хлебом и молоком, замерзая в маленькой железной скорлупке, включая мотор только на несколько часов, под утро, когда температура воздуха опускалась до нуля и ноги теряли чувствительность. Каждый день по два раза ходил на почту, но денежного перевода или хотя бы просто сообщения не было. Василий зарос сивой щетиной, куртка и штаны измялись до неприличия. Днем он, притоптывая, ошивался возле машин в надежде, что кто-нибудь пустит погреться. Случалось, пускали. Очередь в последние дни стала жидкой и двигалась быстро, наверное, потому, что никто никуда уже не спешил. Историю Панюшкина водители выслушивали с любопытством, возможно, просто хотели убить время. Даже нашелся один сердобольный, предложил до Питера довезти.

— Так своя здесь, — ответил Василий. — Ее завтра же по винтику разберут. Ты что, наших не знаешь? Спасибо, но я уже жинке телеграмму отбил, она выручит, она такая. Верная. Не знаю, где возьмет, но деньги будут.

— Да ты тут к тому времени окочуришься!

— Нет. Потерплю еще немного.

Другой мужик дал дельный совет:

— Зачем за стоянку платишь? Вон, отъезжай на километр и торчи в поле сколько влезет. Тут земля государственная, не частная, никто с тебя денег брать не имеет права. Ты лучше на них жратвы купи.

Васька бессознательно провел ладонью по тому месту, где во внутреннем кармане лежали паспорт и две последние зеленые сотни.

Мужик оказался добрым, пригласил на заднее сиденье, налил ему стакан водки, на закуску поднес бутерброд с вареной колбасой, потом опять водки. Панюшкин чуть не расплакался от чувств и, ослабев, заснул прямо в чужой машине. Ночью его кто-то сильно избил и выбросил в снег, забрал деньги, паспорт и запасную канистру с бензином из багажника желтой крошки. Еще повезло, что остались права и документы на покупку, хитро запрятанные под водительским сиденьем, а то без бумажек потом ничего не докажешь.

Совсем без денег жить стало намного труднее, но сдаваться Васька не собирался. Отогнал машину в поле, ближе к лесу, и даже нашел в новом местопребывании положительный фактор — по неотложным делам можно бесплатно бегать за кусты и не спешить обратно — крошка видна, как на ладони, да и кто попрется так далеко неизвестно зачем? Правда, если он не раздобудет еды, то и кусты ему скоро не понадобятся.

Вовремя вспомнил, что среди подарков, купленных родственникам и знакомым, были печенье, конфеты и еще какая-то незнакомая съедобная фигня. Он растягивал сладости сколько мог, но в один совсем не прекрасный, а холодный и сумрачный день шоколадный батончик в издевательски весело шуршащей обертке оказался последним, как и глоток кока-колы. Василий набрался храбрости, зашел в здание таможни и попросил разрешения набрать в пластиковую бутылку воды из-под крана. Вернулся в машину, напился и постарался заснуть, чтобы не думать о будущем. Когда-нибудь же оно наступит, и именно такое, как он себе представлял. Сначала явится Капа со своей материальной помощью, а потом нарисуется Зина с любовью, похожей на самую прекрасную мечту. В животе угрожающе урчало.

Разбудил Василия стук в стекло:

— Эй. И долго тут будем стоять? — лениво спросил таможенник, одетый в дубленку и шапку-ушанку.

Васька освободил один глаз из пригретого нутра синтетической куртки и подумал: «Наверное, ему тепло в казенном обмундировании», а отвечать не стал. Зачем врать? Он ведь действительно не знал, когда приедет жена. Понимая, что виноват перед нею, Василий, однако, донимать себя раскаянием не стал — из любого положения есть нормальный выход. Он у нее прощения попросит, пальто подарит, а в том, что она его вызволит обязательно, ни секунды не сомневался, но как объяснить про Капу чужому мужику?

— Ты вот что, — сказал бугай в форме. — Нечего тут стоять, не положено. Пора решать. Я тебе давно предлагал — продай машину, пока не поздно. Замерзнешь, все равно мне достанется, уже за бесплатно.

— А шел бы ты подальше, — без всякого темперамента ответил Панюшкин, с трудом шевеля растрескавшимися губами, — тут тебе не выгорит.

Прошла еще неделя, относительно теплая, по крайней мере, днем светило солнце. Предзимнее, оно почти не грело, но стекла и железо на малютке оживали. Васька подставлял солнцу лицо — ловил скупые лучи. Ни перевода, ни вестей по-прежнему не было. Вначале Васька недоумевал, даже нервничать начал, а после сообразил: да разве ж Капа почте такие деньги доверит? Им только дай — а потом ищи-свищи. Сколько раз письма терялись? Один раз поздравление с Новым годом от Шапошниковых из Москвы как раз к Пасхе получили. Капа сама приедет, когда раздобудет нужную сумму. Надо ждать.

Теперь он спал днем, а по ночам бегал вокруг своей красотки, изо всех сил стуча ногами и хлопая руками, чтобы не околеть. Вспоминал архангельское село, по макушку занесенное зимой снегом — одни трубы торчат, но из труб шел дымок, избы топились так крепко, что дома от жары в исподнем ходили: чего другого не было, а дров хватало. Пора бы съездить, гостинцев южных отвезти. Кто там еще живой? Пусть порадуются терпкому запаху и сладости фруктов, рубиновым зернышкам гранатов. Орехов тоже надо прихватить — хорошо пощелкать мелкий лесной фундук пустыми зимними вечерами, когда никакого дела уже нет, только жена одиноко томится на лежанке.

Опять заявлялся таможенник и опять ушел ни с чем. Панюшкин жил подаянием, больше пил, чем ел, потому что хлебнуть из горла некоторые водители давали из жалости, а закусить — не всегда. Отощал и, наверно, завшивел бы, когда б не привычка тела к редкому мытью. Потом наступили настоящие холода, прошел снежок, который быстро растаял, но в воздухе запахло морозцем. Стекла покрылись тонкой пленкой инея. Спать Василий не мог от холода и из боязни больше не ощутить себя живым или, точнее, полуживым. Из машины выходить перестал — внутри немного надышано, а снаружи совсем стыло. Ни шевелиться, ни тем более думать сил уже не было. Только твердил мысленно как молитву: Капа, скорей, Капа, помираю. Накануне холод терзал его даже больше голода, но под утро, как ни странно, горе-перегонщик притерпелся, перестал чувствовать боль в ногах, и стало его неудержимо клонить то ли в сон, то ли в морок.

Кто бы поверил, но Василий никогда в жизни не видел настоящих снов, так, изредка, мелькнет какая-то муть без смысла, начала и конца. А сейчас пред ним разворачивались удивительные цветные картины, похожие на осуществленные мечты: путешествия по раскаленным пустыням на шикарных заграничных вездеходах, горы дымящейся снеди на столах, расставленных через каждый километр пути, горячие руки женщин, между ласками гулко открывающие для него золотистые банки с немецким пивом. Когда он лежал на мягких подушках, сытый и потный от еды и жары, из-за бархатной портьеры вдруг вытянулись знакомые Капины пальцы, они сорили деньгами. Желанные зеленые бумажки завораживающе кружились, словно сорванные ветром листья. Но тут одна красотка стала изображать танец живота, и Василий не мог оторвать глаз от нежного теплого пупка с бусинкой, делавшего круговые движения. Потом догадался поднять голову и встретился с черными глазами молодой Зинаиды, призывно сверкавшими из-под длинных ресниц. Мама моя родная — есть же на свете счастье!