Читаем без скачивания Тайный узел - Евгений Евгеньевич Сухов

Опять-таки в сорок шестом году, Модест Вениаминович женился и привел в свою квартиру двадцатитрехлетнюю супругу по имени Нина. Самому Печорскому в сорок шестом стукнуло уже пятьдесят семь. Очевидно, молодая женщина выбрала его не только из-за имеющейся к нему симпатии, но и за приличный достаток, каковым готов он был поделиться со своей избранницей. Жили супруги поначалу мирно и даже счастливо, однако в конце сорок седьмого года у них что-то разладилось, начались ссоры и даже скандалы. А потом за несколько часов до нового, тысяча девятьсот сорок восьмого года Печорского убили путем удушения бельевой веревкой. Кто, за что и почему — полное неведение! И если он, майор Щелкунов, не выяснит это, то больше не выяснит никто…

* * *

Виталий Викторович шел домой из городского управления милиции в крайне задумчивом состоянии. Его до сих пор занимало это убийство коммерсанта Печорского на Грузинской улице. Впрочем, «до сих пор» — не совсем точное определение. Правильнее выразиться иначе: дело это занимало его все больше и больше. Первопричина его интереса во многом была связана с Ниной Печорской, что не выходила у него из головы с того самого момента, как он увидел ее. В том, что она невиновна в смерти мужа, Виталий Щелкунов был абсолютно уверен! И убежденность его была сродни граниту. Или столь же крепкой, как древняя кладка стен Грузинской церкви, которую как только не ломали в дни всеобщего хаоса, а вот разрушить храм так и не сумели. Пришлось властям пойти на кардинальные меры — взрывать… Так бывает: видишь человека впервые, а кажется, что ты знаком с ним по меньшей мере лет двадцать, все знаешь о нем и, естественно, готов безоговорочно ему верить. И чаще всего эта вера оправдывает себя — этот человек оказывается именно таким, каким ты его себе и рисовал в своем воображении. Непонятно только, откуда берется столь глубокое знание человеческой природы после первого с ним знакомства, когда и слов-то почти еще не сказано…

Так что шел майор Щелкунов, как говорится, топал «на автомате», ничего не замечая вокруг. И когда кто-то шедший навстречу толкнул его плечом и, не извинившись, проследовал дальше, Щелкунов не сразу отреагировал, а оглянувшись, успел только заметить, что это была женщина.

Дома он заварил себе крепкий чай, пошарил на кухне по закромам, но ничего не отыскал, кроме четвертинки ржаного хлеба и пары ссохшихся луковиц. Потом вспомнил: сегодня уже под вечер, когда они собирались пить в его кабинете чай с пряниками, что принесла в бумажном кулечке младший лейтенант Кац, он сунул в карман своей шинельки пряник, потому как его вызвал к себе начальник городского уголовного розыска майор Фризин. Так что попить чаю с Зинаидой и оперуполномоченным Рожновым он не успел, а когда вернулся в кабинет, его помощников там уже не оказалось.

Виталий Викторович прошел в коридор, сунул руку в карман и вытащил вместе с рассыпающимся пряником бумажный лист, сложенный до размеров спичечного коробка. Щелкунов точно помнил, что в его кармане кроме пряника ничего не было. Недоумевая, он развернул листок и прочел:

«Если тебе еще интересно, кто замочил[2] карася[3] на Грузинской, позюкай[4] с фармазоном[5] Калиной. Он живет у своей шмары[6] в Кривом Овраге».

Вот это поворот…

Виталий Викторович отложил записку и посмотрел на пряник. Откусил от него малость и сделал большой глоток чаю. Если записка, ловко подкинутая ему той самой женщиной, что якобы случайно столкнулась с ним, касается дела Печорского — а о чем еще в ней может толковаться, как не об убийстве пожилого коммерсанта, — тогда следует непременно найти этого фармазона Калину и поговорить с ним. Авось, вскроется что-то новенькое, с помощью чего он сможет доказать невиновность Нины Печорской. Конечно, доказывать придется исключительно в свободное от службы время.

Глава 10. А любовник-то все-таки был

На следующий допрос Нина Печорская пришла отнюдь не разбитой и растерянной, какой предполагал увидеть ее Гриндель, но, напротив — готовой к решительному отпору. Это следователь почувствовал сразу, как только ее увидел, и был несколько сбит с толку. Он-то рассчитывал на то, что Печорская, поразмыслив в одиночестве и взвесив все «за» и «против», начнет давать признательные показания, естественно, стараясь выгородить себя и свести к минимуму свое участие в убийстве мужа, сваливая все напасти на незадачливого любовника, которого она, конечно же, по истечении времени все-таки назовет…

«Вот ведь сучка упертая», — в сердцах подумал Валдис Давидович, но все же произнес заранее приготовленные фразы:

— Вынужден предупредить вас, что запираться бесполезно. Мы имеем несомненные доказательства вашей причастности к убийству вашего супруга Печорского Модеста Вениаминовича. Молчание будет расцениваться как усугубляющее действие вашей вины. Настоятельно советую вам чистосердечно рассказать нам все, что произошло в канун Нового года, и тем самым смягчить себе наказание.

— А я и не собиралась молчать, — уверенно и твердо ответила Печорская. — Скажу вам, как есть, — я ни в чем не виновата.

— А я говорю вам, что мы знаем все, — сузил глаза Валдис Давидович, почему-то нервничая, что за ним наблюдалось крайне редко, да и то лишь на заре следовательской деятельности. Уверенность нагловатой дамочки определенно сбила его с толку. — Вот и о ваших ссорах с мужем мы тоже наслышаны, о чем нам поведали ваши ближайшие соседи…

— Да, мы с Модестом Вениаминовичем в последнее время не очень ладили, это правда, — прервала старшего следователя Нина. — Не знаю, что с ним такое случилось, но он стал скуп, придирчив и несносен в общении. Все, что я ни говорила, он принимал в штыки, и я старалась просто не заговаривать с ним, чтобы избежать очередных нападок на себя и конфликтов. Он же и так был не особо разговорчив, а тут либо молчал целыми днями, либо ворчал и привязывался ко мне с придирками по всякому поводу и без такового. Понять, почему он сделался таким несносным, я никак не могла.

— Конечно, сейчас вам ничто не мешает очернить покойника и обвинить в разладе в ваших отношениях его. Ведь он не может ни возразить, ни вообще что-либо ответить, — язвительно произнес Гриндель и тотчас пожалел о своем тоне. Следователь не должен поддаваться эмоциям и уж тем более выказывать их допрашиваемому, исключая моменты, когда ради того, чтобы добиться на допросе нужного результата, вынужден изображать добряка, зануду или человека недалекого и прямолинейного. Впредь придется следить за собой