Читаем без скачивания Верхний этаж - Александр Власов

Семен уже не лежал на кровати, а задумчиво стоял у окна и внешне был совершенно спокоен.

— Ты еще не обедал? — спросил Олег, забыв, что уже задавал такой вопрос.

— Сейчас иду, — ответил Семен и зашагал к двери.

Есть ему совсем не хотелось, и в столовую он не собирался идти. Надо было побыть одному, чтобы продумать каждую мелочь того, на что он решился ради матери.

Несколькими минутами позже в комнату зашел Никита Савельевич и попросил Олега оповестить группу о том, что завтра с утра за полчаса до начала занятий будет проведена короткая беседа о дисциплине.

— В нашей группе нет особой нужны говорить об этом, — сказал он. — Зато есть план обязательных мероприятий. Придется!.. Ты и сам подумай — может, по комсомольской линии замечания найдутся?

— Да вроде нет! — Олег пожал плечами. — Порядок вроде… Но я всем передам.

Беседа о дисциплине

Когда Семен тем ранним утром шел в подвал к завхозу, он не боялся, что его увидит вахтерша, дремавшая у выхода из общежития. Сегодня он не мог рисковать. Окна еще не были заклеены на зиму, и Семен заранее, вечером, высвободил шпингалеты, а на рассвете после бессонной ночи без единого скрипа или стука приоткрыл раму и выскользнул на улицу, не забыв закрыть за собой окно.

«Уж делать, так делать чисто! — подумал он, припускаясь к трамвайной остановке, но тут же горько усмехнулся на бегу: — В грязном деле — чистая работа!»

Его сегодняшняя поездка была разведкой. Он хотел изучить маршрут, чтобы потом на мотоцикле не петлять по незнакомым улицам. Доехав на трамвае до проспекта, который за чертой города переходил в шоссе, Семен пересел на пригородный автобус. Маршрут оказался несложным: трамвай почти не делал поворотов и автобус ехал и ехал в одном направлении.

Миновали контрольный пост ГАИ. Семен отметил это в своей памяти. Мимо стали проплывать столбики с цифрами. Четвертая остановка на шоссе оказалась между десятым и одиннадцатым километром. Семен подался было к выходу, но решил проехать еще одну остановку и не прогадал. Автобус остановился около столбика с цифрой 13.

В груди неприятно захолодело, когда Семен остался один на остановке и осмотрел то место, где ему предстояло через два дня встретиться с Сороконогом или его посланцами. Строений поблизости не было, людей — тоже. Только машины безучастно сновали туда и сюда. Справа простиралось голое поле с лужами, подернутыми тонким ледком. На другой стороне шоссе торчал навес для пассажиров. Там же была и остановка автобусов, едущих в город.

Семен перешел на ту сторону. За навесом и неширокой обочиной начинались густые кусты. Это он тоже отметил в памяти, решив, что в этих кустах и будут поджидать его на рассвете двадцать пятого числа. «Привести бы с собой милицию, да окружить бы потихоньку, да взять бы всех до единого!» — мелькнула заманчивая мысль, но Семен испуганно отогнал ее. Он знал, что здесь будут только двое — мотоцикл больше не увезет. Остальные не приедут и, не дождавшись дружков, затаятся. У них не дрогнет рука подпалить вечером стоящий на отшибе дом с запертой дверью и закрытыми ставнями.

Семен застонал, громко выругался и в бессильной ярости замолотил кулаками по деревянной скамейке, стоявшей под навесом.

Вскоре подошел полупустой автобус. Семен втиснулся в мягкое сиденье и замер, прикрыв глаза. Он никак не мог справиться с собой. Злоба душила его. Он боялся встретить чей-нибудь недружелюбный взгляд, боялся, что кто-нибудь случайно заденет его локтем, и тогда он не сдержит себя — нагрубит или даже ударит. Он понимал, что люди ничуть не виноваты перед ним, но от этого не становилось легче. Их ничто не тревожит! Им хорошо! Они веселы и довольны! Лишь он один должен страдать и мучиться, должен несмотря на страх идти на преступление, чтобы избежать большой и непоправимой беды.

Как в тумане, пересел Семен из автобуса в трамвай. Тут народу было больше.

Он забился на площадке в угол, чтобы не столкнуться с кем-нибудь и не сцепиться в бессмысленной и злобной перебранке.

До училища оставалась всего одна остановка, когда Семен, вышагнув из угла, заметил знакомый профиль Никиты Савельевича. Мастер сидел у окна и, склонив голову к плечу, дремал. С недавних пор Семен все с большим доверием и уважением относился к нему. Но в этот час он ненавидел всех людей без исключения. Недобро уставился он на мирно дремавшего мастера и желчно подумал: «Дрыхнет Коняга!.. Дома не дают, что ли?.. И какой дьявол гонит его так рано в училище?»

А было уж не так и рано — четверть девятого. Взглянув на часы, висевшие на углу одной из улиц, Семен вспомнил, что сегодня на половину девятого назначена беседа о дисциплине. «Вот почему ты едешь раньше времени!.. А ты проспи! — Семен злорадно усмехнулся, не спуская глаз с мастера. — Проспи и опоздай!» Он даже повеселел, представив, как неловко будет Никите Савельевичу, если он опоздает на беседу, которую сам же назначил и сам же должен проводить. Язык не повернется говорить о дисциплине, если сам только что нарушил ее. Ребята на смех поднять могут. Семен первый подпустит ехидный шумок.

Трамвай уже тормозил, а Никита Савельевич продолжал сладко дремать. Вчера он лег поздно, спал плохо — и так и сяк прикидывал план предстоящей беседы о дисциплине. В его группе не было никаких случаев, которые могли бы послужить поводом для конкретной и полезной беседы. Но мастеру хотелось все-таки, чтобы разговор не прошел формально, потому и ломал он голову часов до двух ночи.

Когда раздвинулись двери, Семен не сразу вышел из трамвая. Что-то удержало его. Будто чей-то голос прошептал ему на ухо: «Разбуди! Не будь зверем!»

— Шевелись! Шевелись!.. Заснул? — Толстая женщина с тяжелой сеткой, набитой картофелем, надавила на Семена сзади. — Стоит столбом на проходе!

Как ошпаренный, он выпрыгнул на асфальт и так посмотрел на толстуху, что та сжала губы и торопливо засеменила к тротуару.

Отойдя к газетному киоску, Семен проследил за последними пассажирами, входившими в трамвай. Двери начали закрываться, но в последний момент чье-то плечо просунулось между створками, а трамвай двинулся вперед.

«Конь!» — догадался Семен и, охваченный небывалой, нестерпимой жалостью к старому мастеру и гадливостью к самому себе, замычал, как от боли. А Никита Савельевич все-таки осилил дверь и неловко выпрыгнул на ходу. Ноги у него подломились. Он упал сначала на колени, потом на руки и несколько секунд оставался в этом положении.

Семен не видел, как трудно вставал на ноги Никита Савельевич, как растирал, покрякивая, ушибленные колени и вытирал платком запачканные руки. Убедившись, что большого несчастья с мастером не случилось, Семен убежал в училище, и не было таких слов, которыми он не обругал бы себя в то утро.

Ровно в половине девятого Никита Савельевич вошел в комнату. Все ребята были в сборе. Олег доложил мастеру, что отсутствующих и опоздавших нет.

— Жаль! — пошутил Никита Савельевич. — Опоздал бы кто-нибудь, тогда было бы о чем поговорить… Вчера вечером я долго думал, что сказать вам о дисциплине. Нового ничего не придумал, а старое излагать неловко… Давайте вместе поразмышляем, о чем стоило бы сегодня побеседовать.

— А про вас можно? — спросил Семен.

— Дисциплина односторонней не бывает, — ответил мастер. — Говори, а я послушаю и буду исправляться.

— Не надо больше выпрыгивать из трамвая, — сказал Семен и пояснил ребятам: — Чтобы не опоздать на беседу, Никита Савельевич прыгнул на ходу и упал.

Мальчишки не поверили бы Семену, если бы мастеру удалось скрыть смущенье. Его удлиненное лицо покрылось частыми мелкими красными пятнышками, а руки непроизвольно потянулись к ушибленным коленям.

— Подглядел мою промашку? — Никита Савельевич погрозил Семену пальцем. — Винюсь… Больше не буду! И вам приказываю крепко-накрепко никогда так не делать!.. У меня ведь как вышло?.. Был грех — задремал. Открыл глаза и спросонок показалось — на другой конец города уехал! Ну, я и… Остановить старого дурака было некому.

— Было кому! — возразил Семен и встал. — Был один гад — разбудить мог!

Слишком неожиданно прозвучало это заявление, поэтому ребята будто онемели и ничего не спрашивали, но все ждали, что еще скажет Семен. Ждал и Никита Савельевич, предчувствуя, что сейчас произойдет нечто необыкновенное.

— Тот гад — это я, — негромко, но внятно произнес Семен.

И опять полным молчанием встретили ребята это признание. Они верили и не верили Семену. Ложь в этом случае казалась лишенной всякого смысла. Приходилось верить, хотя и в самом поступке смысла было не больше.

Семен продолжал стоять, опустив голову, словно ждал суда. Напротив него стоял и Никита Савельевич. Он не сомневался, что Семен сказал правду. Не понимая причины его поступка, мастер сначала почувствовал горькую обиду. Но она быстро прошла. Честное, ничем не вынужденное признание сняло ее. И не о вине Семена, а о собственной вине раздумывал Никита Савельевич. В чем она? Когда и как обидел он парня настолько, что тот не захотел оказать ему крохотную услугу и не разбудил в трамвае?