Читаем без скачивания Рассказы - Натаниель Готорн

— Вот, верно, их дом, — проговорил он и, прежде чем постучать, внимательно оглядел фасад. — Боже, помоги мне! Эта картина! Неужели она всегда будет стоять перед моими глазами? Куда бы я ни смотрел, на дверь ли, на окна, — в рамке их я постоянно вижу эту картину, смело написанную, сверкающую сочными красками. Лица — как на портретах, а позы и жесты — с наброска!

Он постучал.

— Скажите, портреты здесь? — спросил он слугу, а затем, опомнившись, поправился: — Господин и госпожа дома?

— Да, сэр, — ответил слуга и, обратив внимание на живописную внешность художника, которая бросалась в глаза, добавил: — И портреты тут.

Художника провели в гостиную, дверь из которой вела в одну из внутренних комнат такой же величины. Поскольку в первой комнате никого не оказалось, художник прошел к двери, и здесь взорам его представились и портреты и сами их живые прототипы, так давно занимавшие его мысли. Невольно он замер у порога.

Его появления не заметили. Супруги стояли перед портретами, с которых Уолтер только что отдернул пышный шелковый занавес. Одной рукой он еще держал золотой шнур, а другой сжимал руку жены. Давно скрытые от глаз, портреты с прежней силой приковывали к себе взор, поражая совершенством исполнения, и, казалось, не дневной свет оживлял их, а сами они наполняли комнату каким-то горестным сиянием. Портрет Элинор выглядел почти как сбывшееся пророчество. Задумчивость, перешедшая потом в легкую печаль, с годами сменилась на ее лице выражением сдержанной муки. Случись Элинор испытать страх, ее лицо стало бы точным повторением ее портрета. Черты Уолтера приняли хмурое и угрюмое выражение: лишь изредка они оживлялись, чтобы через минуту стать еще более мрачными. Он переводил глаза с Элинор на ее портрет, затем взглянул на свой и погрузился в его созерцание.

Художнику показалось, что он слышит у себя за спиной тяжелую поступь судьбы, приближающейся к своим жертвам. Странная мысль зашевелилась у него в мозгу. Не в нем ли самом воплотилась судьба, не его ли избрала она орудием в том несчастье, которое он когда-то предсказал и которое теперь готово было свершиться?

Однако Уолтер все еще молча рассматривал свой портрет, как бы ведя немой разговор с собственной душой, запечатленной на холсте, и постепенно отдаваясь роковым чарам, которыми художник наделил картину. Но вот глаза его загорелись, а лицо Элинор, наблюдавшей, как ярость овладевает им, исказилось от ужаса, и когда, оторвав взгляд от картины, он обернулся к жене, сходство их с портретами стало совершенным.

— Пусть исполнится воля рока! — неистово завопил Уолтер. — Умри!

Он выхватил кинжал, бросился к отпрянувшей Элинор и занес его над ней. Их жесты, выражение и вся сцена в точности воспроизводили набросок художника. Картина во всей ее трагической яркости была закончена.

— Остановись, безумец! — воскликнул художник. Кинувшись вперед, он встал между несчастными, ощущая, что наделен такой же властью распоряжаться их судьбами, как изменять композицию своих полотен. Он напоминал волшебника, повелевающего духами, которых сам вызвал.

— Что это? — промолвил Уолтер, и обуревавшая его ярость уступила место мрачному унынию. — Неужели судьба не даст свершиться своему же велению?

— Несчастная женщина! — обернулся художник к Элинор. — Разве я не предупреждал вас?

— Предупреждали, — ровным голосом отозвалась Элинор, оправившись от испуга, и на лице ее появилось привычное выражение тихой грусти, — но ведь я… я любила его!

Разве рассказ этот не заключает в себе глубокой морали? Если бы можно было предугадать и показать нам последствия всех или хотя бы одного из наших поступков, некоторые из нас назвали бы это судьбой и устремились ей навстречу, другие дали бы себя увлечь потоком своих страстей, — но все равно никого пророческие портреты не заставили бы свернуть с избранного пути.

ДЭВИД СУОН

(Фантазия)

Перевод И. Разумовского и С. Самостреловой

Подчас мы имеем лишь неясное представление даже о том, что самым решительным образом сказывается на всем течении нашей жизни и определяет нашу судьбу. И в то же время существует бесчисленное множество всяких событий — если только их можно назвать так, — которые вот-вот готовы задеть нас, но скользят мимо, не оставляя никаких ощутимых следов и ничем не выдавая своего приближения — ни отблеском радости, ни тенью печали, мелькнувшими в нашем сознании. Знай мы обо всех уготованных нам судьбой неожиданностях, дни наши были бы так полны страхов и надежд, радостей и разочарований, что нам не удалось бы испытать и минуты истинного покоя. Подтверждением этому может служить страница из жизни Дэвида Суона, неизвестная ему самому.

Нас не интересует, что было с Дэвидом до тех пор, пока ему не исполнилось двадцать лет и мы не повстречались с ним на проезжей дороге, ведущей в Бостон, куда он направлялся из своего родного городка к дядюшке, мелкому бакалейному торговцу, обещавшему устроить его к себе в лавку. Скажем только, что Дэвид родился в Нью-Хэмпшире, был сыном почтенных родителей, окончил обычную школу и завершил свое образование, проведя год в классическом Гилмантонском колледже. Стоял жаркий полдень, а Дэвид шагал с самого рассвета, так что в конце концов, истомленный зноем и усталый, он решил присесть где-нибудь в тени и подождать почтовую карету. Вскоре перед ним, словно в угоду его желаниям, появилось несколько кленов, под сенью которых в уютной ложбине так звонко и весело журчал ручеек, что казалось, он сверкал и переливался для одного Давида. Не размышляя, так это или нет, Дэвид приник к нему пересохшими губами, а потом растянулся на берегу, подложив под голову вместо подушки свои пожитки — несколько рубашек и пару брюк, — увязанные в простой полосатый платок. Солнечные лучи к нему не проникали, пыль, прибитая вчерашним дождем, еще не поднималась с дороги, и ложе из травы казалось молодому человеку приятнее мягкой постели. Рядом с ним дремотно журчал ручей, над головой в синем небе тихо покачивались ветви кленов, и Дэвид погрузился в глубокий сон, быть может, таивший в себе сновидения. Но мы намереваемся рассказать о том, что произошло наяву.

Пока он крепко спал, лежа в тени, никто кругом не помышлял о сне, и по залитой солнцем дороге мимо его убежища взад и вперед шли пешеходы, проезжали верховые, катились повозки и экипажи. Некоторые из путников не глядели ни вправо, ни влево и не подозревали о том, что он спит рядом. Другие только рассеянно скользили по нему взглядом и, слишком занятые своими мыслями, не обращали внимания на спящего. Третьи посмеивались, видя, как крепко он спит, а иные, чьи души были полны презрения ко всему на свете, изливали на него избыток своего яда. Вдовушка средних лет, улучив минуту, когда поблизости не было ни души, заглянула под ветви деревьев и заметила про себя, что спящий юноша очень хорош собой. Увидел его и проповедник поборник трезвости — и решил упомянуть о бедном Давиде в своей вечерней беседе, приведя его в назидание как отвратительный пример беспробудного пьянства. Но и похвалы, и осуждение, и насмешки, и равнодушие были одинаково безразличны Давиду Суону — он их не слышал.

Не проспал он и нескольких минут, как на дороге показался быстро приближавшийся коричневый экипаж, запряженный парой красивых лошадей, который, поравнявшись с отдыхающим Давидом, внезапно остановился. Выпала чека, и одно из колес соскочило с оси. Повреждение оказалось несложным и причинило лишь минутный испуг пожилому коммерсанту и его жене, возвращавшимся в этом экипаже в Бостон. Пока кучер и слуга прилаживали колесо на место, супруги укрылись под сенью кленов и тут увидели журчащий источник и уснувшего на берегу Дэвида Суона. Испытывая обычную в присутствии спящего (какой бы незначительной ни была его персона) боязнь нарушить его покой, коммерсант начал ступать как можно осторожнее, насколько позволяла ему подагра, а его супруга старалась не шуршать шелковыми юбками, чтобы неожиданно не разбудить Дэвида.

— Как крепко он спит, — прошептал старый джентльмен, — и как ровно дышит! Я отдал бы половину своих доходов, чтобы спать вот так без всякого снотворного — ведь его сон говорит о здоровье и безмятежном спокойствии!

— И, конечно, о молодости, — добавила его жена. — Такого здорового сна у нас, стариков, не бывает. У нас все не так, как у молодых, — и сон другой, и силы не те.

Чем больше смотрела на Дэвида пожилая чета, тем больший интерес возбуждал в них этот незнакомый юноша, нашедший себе приют у самой дороги в укромной тени кленов, пышные ветви которых свисали над ним, словно тяжелые узорчатые занавеси. Заметив, что заблудившийся солнечный луч упал на лицо молодого человека, старая дама осторожно отогнула ветку, желая заслонить его. И это маленькое проявление заботы пробудило в ее душе материнскую нежность.