Читаем без скачивания Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов

«Да-да-вай еще раз!»

Но вмешался Сары и увел Тагана на место.

Побежденный, которого во всей округе одолевал лишь могучий Баллы, не унимался: «Я выставляю свой собственный приз… Пусть гость из долины Ахала схватится со мной еще разочек!..»

Судьи праздника стали советоваться с хозяином тоя. Тот высокомерно заявил, что не нуждается в приношениях побежденного пальвана, и сам выделил еще один щедрый приз — пусть только Таган согласится. Таган, получив добро Сары, вышел на круг и снова легко положил на землю иомудского борца.

Девять лучших пальванов Туркменской степи не устояли перед силой и мастерством борца с равнины Ахала. Его колени ни разу не коснулись земли. Из девяти схваток Таган вышел победителем.

Сколько ни взывали судьи к толпе, никто больше не решился бороться с Таганом. Тогда обескураженные устроители тоя захотели выставить против Тагана богатыря Баллы. Сары, взглянув на набычившегося великана, тихо прошептал другу: «Ох, не одолеть тебе такую гору, не одолеть!..» Он категорически запретил Тагану выходить на бой. Но болельщики неистовствовали: «Что, кишка тонка, пальван из Ахала?! Выходи, трус!» Не скрывали свою злость даже эмины, обычно невозмутимые и бесстрастные: «Приехал какой-то ахалинец, положил всех наших пальванов и хочет уехать победителем!» Публике было обидно за своих поверженных любимцев.

«Сары, позволь, я схвачусь с Баллы, — не утерпел Таган. — Видишь, народ нами недоволен. Что они подумают о нас? Все-таки мы не у себя дома… И нечестно как-то получается: всех поборол, а с Баллы не выхожу. Надо встать и признать себя побежденным или бороться!.. Повалит так повалит… Зато после не буду терзаться, попрекать себя всю жизнь: «Вот надо было выйти, может быть, одолел бы…»

«Да ты посмотри, какая он громадина! — вздохнул Сары. — Рук не хватит его обхватить… Ну, аллах с тобой, иди, Таган!»

«Ничего, у него кушак крепкий», — и Таган, разувшись, вышел на середину. Долго водили пальваны друг друга по кругу. На какие только уловки не пускались… Силой, уменьем, хитростью они были под стать друг другу. В своем доме, говорят, и стены помогают: толпа подбадривала своего кумира, а Тагану улюлюкала. Вдруг она взревела: пальваны оба повалились, как подрубленные чинары, одинаково коснувшись земли боками. Ничья! Но судьи слукавили, присудили победу Баллы. Разгорелся спор. Сары, доказывая правоту, горячился, бегал от бая к судьям, обращался к людям, но те ратовали за Баллы: своя рубашка ближе к телу.

«Послушайте, люди, послушай ты, бай-ага, и вы, судьи! — вмешался мираб. Его голос дрожал. — Гость у туркмен почетнее отца, свят по нашим обычаям… Эти два текинца, вы знаете, мои гости. Сейчас вы кровно обижаете и меня и гостей… Все видели, что была ничья. Слов нет, пальваны достойные, боролись как львы. Но азарт игры застелил дымом ваши глаза, лишил рассудка… Если вы откажете в справедливости, я по праву хозяина дома возвращаю все честно завоеванные Таганом призы и покидаю с гостями этот той, этот дом и уношу в своем сердце обиду… Вы оскорбили моих гостей, значит, и меня оскорбляете вдвойне».

Толпа застыла в ожидании. С места поднялся бай и взмахнул рукой: «Эй, народ! Я объявляю ничью. Никто не победил. Но пусть пальваны борются до победы».

Народ загудел — не то одобрительно, не то осуждающе. Борцы сошлись на кругу вновь. Долго и изнурительно пытались они одолеть один другого, сомкнувшись в железных тисках. Не раз, тяжело переводя дыхание, разжимались, расходились в разные стороны, чтобы схватиться снова и снова. Когда у Тагана, казалось, силы были на пределе, он, совсем отчаявшись, приподнял противника и волчком закружился с ним на одном месте. В тот миг он вспомнил, что еще дома так же победил одного могучего пальвана, до тошноты не переносившего кружения. Баллы оказался таким же: у него на третьем обороте закружилась голова.

«Я даже не знаю, как я его повалил, — рассказывал после Таган своему другу. — Чувствую, подкашиваются ноги, сам валюсь. Думал, все, хана мне… Смотрю, Баллы подо мной лежит, сопит, морщится… Одолел-то я его еле-еле! Силен шайтан, как слон!»

Болельщики Баллы встретили победу Тагана гробовым молчанием, кто-то обозленно выкрикивал обидные слова. Молчали посрамленные судьи. Аксакалы, сочувственно провожая взглядом униженного поражением Баллы, удивленно покачивали мохнатыми тельпеками: «О, как можно такую скалу свалить?!» Они ждали, что скажет бай. Тот молчал.

«Бай-ага! — сказал мираб. — Ты помнишь свои слова, когда у тебя родилась девятая дочь?»

«Помню! — достойно ответил хозяин тоя. — Я поклялся, что на тое моего первенца пальвану, победившему Баллы, выставлю приз — юрту из белой кошмы, два верблюда, десять овец».

«И десять мешков зерна», — напомнил неугомонный мираб.

«Да! Я от слова своего не отказываюсь», — раздраженно добавил бай.

Таган и Сары возвращались домой богачами. Многочисленные братья и сыновья мираба проводили гостей по территории Ирана до самой туркменской границы. Еще в дороге Таган по-братски поделился с другом всем, что имел, отдал ему юрту, половину всех призов, поровну поделил овец, зерно. В той белой юрте родились и выросли сыновья Сары-ага — Кака, Дурды, Хырслан, ставший ныне сотником в басмаческом отряде Джунаид-хана. Оборотистый Сары сумел приумножить свои богатства, у него появились тучные отары овец, стада верблюдов, табуны коней, но он не забыл доброты Тагана, и теперь, когда в их стан пришел Ашир, ему хотелось как-то по-человечески отблагодарить сына друга юности.

Утром в юрту, запыхавшись, вошел Сары-ага. Он принес горячую лепешку, а вчерашний вожак, онбаш Атали, — чайник чаю и чашку верблюжьего чала. Ашир едва прикоснулся к еде.

— Неужели вы забыли моего отца, Сары-ага? — спросил Ашир.

— Что ты, что ты, сынок?! — замахал руками старик. — Аллах свидетель… Аллах не простит мне такого. Да не властен я здесь. Верблюд стареет, сначала теряет силу, а потом и власть. Поводырем его становится верблюжонок. Хырслан тут всему голова. Но я упросил его. Согласился он отпустить тебя с миром… Уходи, сынок, пока Хырслан не вернулся… Чего доброго еще передумает… Не хочет он допустить тебя к Джемал, она не здесь живет, на далеком колодце…

— А где тот колодец?…

— Не знаю… Сам Хырслан еще ночью уехал… С вечера приезжали сюда Нуры, сын Курре, ты его знаешь, и какой-то красивый джигит по имени Черкез. Они были с поручением от Эшши-бая, сына Джунаид-хана. Но Хырслан не стал их слушать, выпроводил. Тогда заявился сам Эшши-бай. Где-то поблизости выжидал со своим отрядом. Нет бы самому сразу прийти, а то все с какими-то выкрутасами… Мой сын не хотел ехать, да попробуй от Эшши-бая открутиться. Как коршун… Такой же въедливый, как Джунаид-хан. Хырслан поехал невеселый. Или помирится, или Джунаид отдаст его в руки своего палача Непеса Джелата… О, аллах! В этом неправедном мире не ведаешь, что уготовил тебе день грядущий. Так что, сынок, собирайся в дорогу. Мовлям тебя проводит.

— Погоди, — сказал Ашир. — Ты, Сары-ага, должен знать правду о гибели твоего сына Дурды-бая — его убил Эшши-бай. Дурды сдал свой отряд советской власти, сам тоже ехал в Ташауз, но Джунаид-хан, проведав об этом, послал вслед Эшши-бая… Мне бы хотелось поговорить с Хырсланом… И еще спросить о сестре… Как она живет?

— О аллах… — вздохнул Сары-ага. — Верю я тебе, но сын мой после смерти Дурды никому больше не доверяет. Поезжай скорее отсюда, пока Хырслан не передумал…

— Я никуда не поеду, пока не повидаю своих земляков, — решительно сказал Ашир. — Позволь мне, Сары-ага, хотя бы с Мовлямом поговорить. Мать его кое-что наказывала. С аульчанами поздороваться надо… Туркмены мы, Сары-ага, или не туркмены?! Если Джемал стала женой Хырслана, ты же, выходит, родня мне…

Сары-ага низко опустил голову.

— Все обычаи порушены… Времена, времена-то какие!.. Пойдем, сынок, я пройдусь с тобой…

Жмурясь от яркого солнца, Ашир вышел из юрты. Басмачи, завидев нового человека, тут же окружили его. Кое-кто узнавал Ашира, радостно здоровался с ним, расспрашивал о родном селе, родственниках, Ашхабаде, передавал с ним поклоны.

— Чем приветы передавать, не лучше ли самим в Конгур податься? — Ашир оглядел собравшихся. Их было с добрую полсотню. — Я-то передам, нетрудно…

— В капкан приглашаешь? Хочешь, чтобы с нами красные разделались, как с Дурды-баем или как с Халлы Меле? Спасибо, землячок, за совет… Тебе легко говорить, твой отец у красных служил… Тебя не тронут…

— А кто вам запрещает служить советской власти? Кто?! Мой отец, пока у него шоры были на глазах, вот так же, как вы, пресмыкался перед Джунаидом… Вовремя опомнился. Сдайте оружие, живите по-людски. Не с винтовкой же вы на божий свет появились?! А про Дурды-бая и Халлы Меле — это все джунаидовские байки. Дурды-бай шел сдаваться советской власти. Он понял бессмысленность басмачества. Джунаид-хан подослал к нему убийц и все свалил на красных аскеров. Послушали бы вы Халлы Меле, он жив, он-то знает, почему Дурды-бай всем родом решил уйти от Джунаид-хана, почему его обезглавили. А Халлы Меле еще в больнице…