Читаем без скачивания Ищите Солнце в глухую полночь - Борис Бондаренко

И вот сейчас опять... Три неразборчивые строчки, одна из многих тысяч формул счастья. Чужого счастья.

– К черту! К черту! К черту! – бормотал Олег, яростно вышагивая из угла в угол. Потом опомнился, сел на стул и крепко, до боли, вцепился руками за край стола. Перед ним лежал раскрытый учебник. Он стал читать, ничего не понимая, и опять возвращался к прочитанному, пока, наконец, до него не дошел смысл фразы.

Он вздохнул и стал читать дальше и читал несколько часов подряд, пока у него не стали слипаться глаза.

Тогда он лег и сразу уснул.

33

С трудом, насилуя себя, я закончил статью о тэта-резонансном эффекте. Стоило полчаса посидеть над ней, и я уже переставал что-либо понимать... Даже элементарные выкладки не мог сделать безошибочно, и приходилось по два-три раза проверять себя.

Это не было похоже на усталость – я мог целый день с удовольствием заниматься гравиметрией и отлично чувствовал себя. Видимо, я по горло был сыт физикой. И понял это еще в Москве, когда мне однажды понадобились интегральные преобразования рядов Фурье, а я даже приблизительно не мог вспомнить, как они выглядят. Нужно было только протянуть руку и порыться в справочнике, а я минут десять безуспешно пытался вывести их. Ведь это было одна из тех формул, с которыми сталкиваешься почти ежедневно и обычно пользуешься ими автоматически, не задумываясь.

А тогда, как я ни напрягал память, не мог вспомнить ее. И в то же время помнил формулы и уравнения, которые только однажды где-то встречал и которые были совершенно не нужны мне.

Я уже не мог без отвращения смотреть на все эти формулы и уравнения. Я был страшно доволен тем, что на целых три месяца расстаюсь с ними.

Но прежде чем сказать «до свидания», надо подвести итоги.

Я стал вспоминать все сначала. Как четыре года назад взялся за эту машину. Что за великолепное было время! Я ничего не знал, но был дьявольски уверен в себе и не сомневался, что сумею сделать все.

Я пытался наугад подобрать параметры усилителей и удивлялся, когда у меня ничего не получалось. Кажется, я исследовал тогда и измерил все, что только можно было исследовать и измерить и что потом оказалось совершенно не нужным. Но работа была настолько интересной, что даже эта ненужность не огорчала меня. Я с наслаждением анализировал полученные данные, делал обобщения, выводил формулы, которые, как потом выяснилось, все были неверными или очень неточными, и на каждом шагу спотыкался о собственное невежество. Я с ожесточением рылся в учебниках и справочниках, но в конце концов мне пришлось смириться с тем, что я взялся за непосильную задачу, и оставить машину в покое.

Я засел за теорию и, казалось, выучил все, что мне нужно было. И снова вернулся к машине. И первое же впечатление было – я знаю еще меньше, чем прежде. Я просмотрел все свои записи и вдоволь нахохотался над теми нелепостями и наивными категорическими выводами, щедро сдобренными восклицательными знаками и два-три раза подчеркнутыми.

Теперь я был уже умнее. Я смиренно признавал свое невежество и искал ошибки даже там, где, казалось, их никогда не могло быть. И ошибки находились. Я постепенно начинал постигать законы великой науки терпения.

Это оказалась трудная наука.

Было слишком много вещей, которые не терпелось узнать, но я не сразу понял простую истину – нельзя знать все. В первую очередь приходилось узнавать то, что мне было нужно для работы над машиной, на остальное времени не хватало. Приходилось постоянно ограничивать себя, и доходил до того, что я с отвращением смотрел на свою установку. Два раза я все-таки сорвался. Однажды натолкнулся на статью о параметрических усилителях и на две недели с головой ушел в их изучение. Потом опомнился и вернулся к своей работе. Во второй раз было хуже. После интереснейшей лекции Понтекорво о нейтрино я на два месяца забросил не только электронику, но и учебу и с изумлением погрузился в неестественный мир элементарных частиц. Тогда же я почти решил совсем бросить электронику и заняться релятивистской квантовой теорией элементарных частиц. Остановило меня то, что я уже слишком много времени занимался своей машиной. Но и до сих пор не знаю, прав ли я был тогда...

Я опять вернулся к своей работе и решил во что бы то ни стало довести ее до конца. Я хорошо запомнил чье-то ядовитое высказывание о «специалистах» и «философах»: «специалист» пытается узнать все большее о все меньшем до тех пор, пока не будет знать все ни о чем; «философ» пытается узнать все меньшее о все большем до тех пор, пока не будет знать ничего обо всем. Я не хотел быть ни «специалистом», ни «философом», я хотел быть физиком.

А результатов пока никаких.

Несколько раз мне казалось, что я почти у цели, что не хватает только одного какого-то кирпичика, чтобы получилось нечто законченное, и казалось, еще усилие, и этот кирпичик будет найден.

Но такого кирпичика не находилось.

Обнаруживался какой-нибудь антикирпичик, и после такой находки мое сооружение, казавшееся только чуть недостроенным, мгновенно разваливалось.

Последним таким антикирпичиком был тэта-резонансный эффект.

Открытие оказалось неожиданным и действительно случайным; и все-таки – приходилось признаваться – эта работа, на которую я затратил всего месяц, по своим результатам была значительнее всего, что я сделал за предыдущие четыре года. Сейчас еще трудно было судить, к каким последствиям приведет мое открытие, – мне удалось установить только самые общие закономерности; да еще ясно было, что этот эффект ставит крест на очередной моей попытке создать устойчивую систему высокоточных усилителей.

Приходилось начинать с того же, что и четыре года назад, – с нуля.

Я сохранил все записи, относящиеся к машине, и теперь привез их с собой в Уфу. Внушительная пачка бумаг – несколько сотен листов и две большие общие тетради. Я стал прикидывать – что же действительно ценного в этих сотнях страниц? Наверно, подумал я, если выкинуть лишнее и переписать подряд то немногое, что действительно можно назвать ценным, все заняло бы не больше двух страниц. Даже меньше – полторы.

А остальное?

Чего я достиг за эти годы? Знаний? Пожалуй, я действительно немало узнал. И научился работать – этого тоже у меня не отнимешь. Я особенно хорошо почувствовал, что это так, когда взялся за исследование тэта-резонансного эффекта. Хорошая работа, сложная и тонкая, и мне почти все удавалось в ней. Я уже не терялся перед многообразием продолжений и интуитивно отбрасывал те, которые могли завести меня в тупик. И уже не подвергал сомнению каждую строчку своих выкладок и иногда даже позволял себе роскошь не доводить их до конца – настолько был уверен в своей правоте. И ни разу не ошибся.

До самого конца я надеялся, что эффект не связан непосредственно с неустойчивостью моей системы и можно будет продолжать работу дальше. И только когда убедился, что это не так, понял, насколько я устал и как много все это значило для меня!

А это значило, что все придется начинать сначала.

В который раз?

Нетрудно было убедить себя в том, что все идет нормально и естественно, что таков характер исследовательской работы и что надо работать, работать, работать...

Все это было верно, и все-таки я не мог смириться с теми ничтожными результатами, которые были получены за прошедшие четыре года...

И все же несмотря на все невеселые размышления, те дни в Уфе запомнились как самые счастливые в моей жизни.

Я любил...

Мы вставали поздним утром, и Маша садилась за учебники, а я уезжал в библиотеку и там работал над статьей и занимался гравиметрией.

Домой я возвращался часов в пять, и мы сразу же уходили. Чаще всего мы шли на реку, брали у бакенщика лодку и переправлялись на другой берег, где росла высокая трава, было много цветов и совсем не было людей.

Трава была такая высокая, что, когда мы ложились в нее, она смыкалась над нами и видно было только маленький кусочек высокого неба да медленные облака в нем.

Поздно вечером мы переправлялись через реку обратно. Маша сидела на корме с венком на голове, и в руках у нее тоже были цветы, и река быстро неслась мимо, и только слышны были всплески весел и удары капель о воду, когда я вынимал весла из воды. Потом мы шли через лес, темный и тихий, и по неосвещенным улицам, мимо палисадников, от которых пахло отцветающей сиренью и влажной землей.

Дорога была мягкая, пыльная, и прежде чем подняться к себе в комнату, мы шли к колодцу и смывали пыль холодной водой, от которой возникало ощущение чистоты и свежести. Мы на цыпочках проходили в свою комнату, и всегда оказывалось, что уже давно ночь, и мы раздевались в темноте и ложились спать, оставляли окно открытым – стояли очень теплые и тихие ночи...

Потом пришла последняя ночь...

Мы совсем не спали. Маша лежала рядом со мной и вдруг начинала быстро целовать меня. Я говорил ей: «Не надо плакать, Машенька...»