Читаем без скачивания Собрание сочинений в двух томах. Том II - Валентин Николаев

А некогда по берегам этих рек текла своя особая жизнь – полная, радостная и горькая, древняя и современная, со своей историей, традициями, песнями, обычаями, со своей географией – лесами, озёрами, лугами, дорогами… И вдруг однажды ничего не стало: затопили. В некотором роде это даже хуже войны и пожара, потому что и земли не осталось. «Как же так? Чьё это наказание, Божье или сатанинское?» – спрашивали переселенцы старики.

Так и умерли, не узнав.

1

Волга и Поволжье. Никогда они не были ни окраиной, ни захолустьем России. Если говорить о культуре русского Поволжья сегодня, то она скромна, приглушена, бедна; разрушена или затоплена. Многое просто забыто. Забыто больше, чем на слуху, на виду.

С удивительным постоянством и упорством текли реки и всё время как бы совершенствовали, спрямляли своё русло. В одном месте мелели, в другом месте рыли ямы, бочаги; покинутое русло превращалось в старицы, они зарастали травой, кустарником и постепенно становились озёрами, а потом и вовсе болотами.

Наносные пески, обрастая травой, становились лугами… И разный зверь, птица, рыба выбирали своё любимое место. Так было века.

И вот человек, понастроив плотин, всю эту вековую жизнь перечеркнул, перекроил по-своему. Значит, должны пройти ещё века, чтобы рыба, птица и зверь обвыклись, как-то видоизменились и начали жить нормальной жизнью. Нет, жизнь эта не прекратится, но изменится сильно, и надо нам просто предвидеть, предположить, какой она будет, куда пойдёт… И помогать доступными способами реке, всему живому на ней и в ней. Но опять же, прислушиваясь, приглядываясь к реке и учась у неё.

А распрудить разом все плотины, как советуют иные горячие головы – это тоже безумие. Не меньше первого. Надо помнить о гибкости природы, её возможности выживать почти в невероятных условиях. От нас же требуется совсем немного – помочь. Революции везде опасны: как в обществе, так и в природе. Эволюция – вот что избрано самой природой, и только нетерпеливые люди всё хотят исправить революционно. Это эгоистический подход к обществу и природе без учёта гиблых последствий.

Сыпучие жаркие пески у речных отмелей Волги были когда-то целым миром. Поросшие мать-и-мачехой, хвощами, красноталом, они были приютом для чаек, множества куликов; служили им местом жизни, гнездовий. Всё лето тут протекала особая бурная жизнь, неприметная для людских глаз. Редко кто забредал на эти пески, да и зачем? Только по осени, чаще всего уже по льду, приходил сюда человек: за тальником или рыбачить.

А летом они казались пустыней. Пустой землёй. Но как не хватает этих отмелей Волге сегодня, не хватает как санитарных природных фильтров для оздоровления зачумевшей от застоя воды.

2

Было когда-то: летний полдень, пустынно на реке, песчаное ребристое дно прибрежной отмели видно будто сквозь стекло, дно «живое» – весь день перемигиваются на промытом песке солнечные блики и лёгкие тени от водных струй; собранный в цепочку шевелится мусор на чистом дне. И весь день среди этих бликов гуляют стайки пескарей. Когда-то всё это казалось мне смертельно скучным однообразным. И как дорого заплатил бы я сейчас хоть за день той жизни.

3

Все мы тоскуем по старому: по прежним городам, сёлам, Волге. Но прежнего ничего не будет, А если бы оно как в сказке вернулось однажды, мы возроптали бы ещё больше. Наверняка сказали бы: «Только у нас в России жизнь и остановилась». Жизнь должна двигаться, меняться, иначе появится ощущение застоя, обречённости. Всё меняется: земля и вода, деревья и птицы, люди – все вместе и каждый по отдельности. И поэтому у нас есть ощущение пути общего и чувство пути личного. Однако жизнь природы меняется так медленно, что мы все «успеваем» жить, будто она остановилась.

4

Через всю Россию тянется Заволжье. На восток от Волги оно должно быть в лесах, как и было всегда. А вдоль Волги через всю Россию тянулись заливные луга. Теперь их нет, затопило. Цена этих лугов – золотая. Сейчас это золото похоронено на дне самодельных морей.

С левого берега впадает в Волгу река Унжа, одна из главных сплавных рек нашей Европы. Её судоходное русло по весне равно четырёмстам километрам и всё оно сплошь деревянное, в брёвнах. Это всё последствия молевого сплава. Древесина, конечно, не пропала и не пропадёт в отличии от лугов: она морёная долговечная. Своего рода местный золотой запас. Говорят, просились японцы очистить всю реку «бесплатно», то есть чтобы древесину эту забрать себе. Восточная хитрость: оно как то приятно большого соседа считать большим дураком. Я, как бывший сплавщик, могу и без японского компьютера подсчитать, чему равно это «бесплатно». Если взять только одно хилое бревно длиной в четыреста километров, то из него напилишь четыре огромных баржи первоклассной древесины. Но ведь на дне реки в любом месте лежит не одно бревно, если сплав шёл веками… Подумаем.

5

Мы часто говорим о неустроенности России, имея в виду неустроенность, необихоженность её дорог, полей, лесов, посёлков, вокзалов… Но может, это и спасёт нас: хоть где-то останется живая природа, живой и здоровый мастер, неразграбленная, церковь, библиотека… В силу отдалённости, непогоды и бездорожья не всё вывезут за границу наши «радетеля» о спасении русской культуры и иных ценностей. Может, и впрямь: «Нет худа без добра».

6

Приречье, где к самой воде подошли старые деревья – всегда богатое место. Тут и грибы, и ягоды, и рыба, и в любое время, кроме зимы, здесь можно безбедно пожить даже без палатки. Такие места как-то хорошо ставят душу на место. Они для любого человека – родина. Надо беречь и увеличивать такие места увеличивать по всей Волге и её притокам.

7

Река, берег, нагретые солнцем камни… Как тысячу лет назад. Хорошо постоять на этих камнях босому, послушать шипение набегающих волн. Если ничего у тебя нет в этот момент, то ничего и не надо. Вполне достаточно реки и солнца, чтобы ощутить себя в детстве, дома, где бы ты ни родился. Что тут: мудрость или безоружная простота? Простота, от которой мы все, взрослея, уходим. Но куда?

8

Помню из детства: в полуденный зной дремал над рекой, «взобравшись» на гору, вековой сосновый бор. Сквозь речное марево он дрожал, плавился и становился как бы невесомым, воздушным, будто уже нездешним.

И верно: прошло всего три года, и не стало ни горы, ни бора, ни прежней реки – всё покрыла безбрежная бездушная ширь моря.

9

Раньше, до затопления, по левому берегу Волги в заливных лугах росли редкие старые дубы. Они стояли как часовые на страже среди лугового цветущего раздолья. Луга были так велики, что в них можно было заблудиться и обессилеть. Это была могучая растительно-животная стихия, особая зона, охраняющая светлый поток Волги от промышленно-городских отходов. Раз в году эта санитарная равнина скреблась и промывалась грандиозным ледоходом и половодьем. А летом прожаривалась солнцем. Несметное птичье царство подрастало в этих лугах каждое лето. В июле среди дубов «объявлялись» стога. Как богатырские былинные шлемы они стояли повсюду от реки до самого леса. Когда стога огораживали жердями, из лесу, из деревень, выгоняли на луг стада коров, овец, коз… Пастухи сидели под дубами, жгли костры, глядели на проплывающие теплоходы. Вечером стадо сыто уходило в деревню, а на смену ему на всю ночь выгонялись в луга кони. Лошадиный пастух располагался у реки, ловил рыбу, очищал от листьев тальник, плёл корзину. Ночью засыпал у потухающего костра. Протяжный пароходный гудок на перекате будил его, он ёжился, наскоро хлебал уху из котелка, а лошадей нигде не было кроме одной, стреноженной у самого яра. Он освобождал её от пут, садился верхом и с глухим топотом скрывался в тумане. Стадо находил отдыхающим у самого леса, гнал на водопой. Пока лошади, фыркая, пили, проверял снасти, вытаскивал рыбу, и с восходом солнца табун покидал луга.

Этот заведённый порядок не нарушался до глубокой осени, до нудных дождей, до первого снега. А с Покрова у обоих пастухов, коровьего и лошадьего начинался долгий зимний отпуск.

С появлением новых морей на Волге жизнь эта умерла навсегда, а тоска по ней почему-то осталась. И тоже навсегда. Счастлив тот, кто не застал этого. А. может, тот, кто застал.

10

Куда-то уходит всё, исчезает. Помню высокие летние облака над горбиной огромного полуострова, горизонт синий за водами. Мы шли полевой дорогой к реке рыбачить.

Была тихая лесная заливина, стрекозы на хвощах, и так брали упругие краснопёрые окуни, что мы вскрикивали, хватая их на лету и на лугу. И дети, и мы, их родители, все были на подъёме жизни, любили солнце, траву, птиц… Ночные комары не в силах были сломить наш сон у костра, над которым висел закопченный котелок. Кто просыпался, черпал со дна густой навар трав, пил и опять откидывался на лапник. Может, то и была вершина нашей любви, дружбы, земной жизни. Воду на чай мы черпали ещё из реки; недалеко, в крохотной деревушке, был магазин, и там всем без разбору продавали хлеб, чай, сахар, вино и печенье… И всё было баснословно дёшево, вкусно. Две ночи, прожитые у того костра над водой, запомнились будто целая жизнь, неожиданно распахнувшаяся нам напоследок перед полным оскудением страны и природы, перед полным развалом всего.