Читаем без скачивания Хватит убивать кошек! - Николай Копосов

Развитие науки в XX в. показало упрощенность атомистической, номиналистической и универсалистской картины мира. С начала века образы классической механики постепенно (хотя и медленно) вытесняются из нашего сознания более сложными формами немеханистического воображения. Аналогичный опыт дает аудиовизуальный мир. Референциальная безусловность картезианского пространства оказалась подорванной. Она отчасти поддерживается лишь школьной физикой — и теорией демократии, которые осуществляют культурную репрессию по отношению к иным формам пространственности, нежели пространство классической механики (таким, например, как топологическое пространство). Вопрос в том, не приводит ли эта культурная репрессия к блокировке мыслительных ходов, без которых возможности развития политической теории оказываются опасно обедненными. Вместе с немеханистическим воображением оказались проблематизированы интеллектуальные основы логики демократии.

Упомянутая попытка когнитивной революции 1970-х гг. разработать логику прототипа, т. е. довести опыт множества до последовательного завершения, была прервана прежде всего из-за установки мысли на сочетание множества и универсализма. Последовательное продумывание теории прототипа могло привести к отказу от этой установки, фундаментальной для логики демократии, поскольку последняя исходит из идеи равенства абстрактных индивидов как основы формирования политической системы. Проблема состоит в нашей способности концептуализировать различие как основу общественного устройства, причем не только в рамках национальных государств с их относительной культурной гомогенностью (в которых вызрела идея равного себе индивида[172]), но в рамках глобального мультикультурного мира.

Глобализация выступает сегодня основным катализатором социальных проблем и двигателем интеллектуальных перемен. В частности, она ставит под сомнение будущее национальных государств. Между тем именно система государств-индивидов была интеллектуальным аналогом демократии на уровне международных отношений. Сегодня очевидна тенденция к отрицанию подобных государств: об этом свидетельствуют такие формы вмешательства в их внутреннюю жизнь, легитимность которых вызывает споры. Однако ряд проблем современного мира кажется невозможным разрешить, строго придерживаясь принципов «непроницаемости» границ государств-индивидов, равно как и концептуализируя внутреннее пространство последних как вполне гомогенное. Мировая политика перестает быть системой отношений между национальными государствами. Характерен выход на передний план мировой политики образований негосударственного характера. Доминирующая роль религиозной идентичности в одном из самых проблемных регионов современного мира создает властные системы, порой использующие форму национальных государств, но по сути не являющиеся таковыми. Вместе с релятивизацией национальных государств в мировой политике наметился очевидный кризис легитимности. Но это, возможно, означает неадекватность нашего категориального аппарата новой политической реальности.

Происходит также интеграция национальных государств в международные сообщества, сопровождающаяся передачей части государственных функций как транснациональным, так и инфранациональным органам. Примером служит европейская интеграция — самая многообещающая идея современного мира, однако потребность в новых (и более дифференцированных) формах концептуализации субъектов власти ощущается и в других регионах. При этом процесс создания единой Европы идет во многом эмпирически. Он ставит под вопрос существующую модель мироустройства, но почти не сопровождается теоретической разработкой новых моделей. Однако достаточно ли мы сегодня интеллектуально экипированы для того, чтобы сконструировать подобные модели? И возможно ли сохранение индивида как ведущей политической идеи современности при исчезновении национальных государств?

Этот вопрос тем более уместен, что релятивизация государств-индивидов сопровождается релятивизацией граждан-индивидов. Права человека, которые лишь частично можно помыслить в рамках атомарного мира (поскольку, например, социальные права — важнейший элемент нашего понятия прав человека — плохо совместимы с идеей абстрактного индивида), оказывается еще труднее защитить перед лицом квазигосударственных образований, вовсе отрицающих логику атомарного мира. Более того, многие считают, что без определенного ограничения прав человека, равно как и без нарушений прав государств-индивидов, сегодня уже нет возможности защитить индивида и демократию (откуда, в частности, атаки на идеологию «правочеловекства» — droit-de-l’hommisme, по формуле Марселя Гоше). Особенно опасно, что критика «правочеловекства» нередко ведет к стремлению изменить сложившийся баланс между государством и индивидом в пользу государства.

Глобализация сделала очевидной структурную проблему демократии: несоизмеримость различных культур при их более тесном соприкосновении и взаимопроникновении ставит под вопрос возможность описания мира в атомистических, номиналистических и универсальных терминах. За пределами западного мира логика демократии не обязательно очевидна, как она не была очевидной и в самом западном мире еще несколько веков назад.

Массы населения вышли на арену европейской политики в конце XIX в. Их демократическая аккультурация, сопровождавшаяся трагическими событиями первой половины столетия, во второй его половине в целом стала совершившимся фактом. Сегодня массы неевропейцев также выходят на поприще общественной жизни, но культурный разрыв между ними и гражданами демократических государств еще значительнее, чем разрыв между образованными элитами и массой населения европейских стран конца XIX в. Возможна ли демократическая аккультурация Востока?

Этот вопрос можно переформулировать так: возможно ли сегодня продолжение демократической аккультурации мира без существенного переосмысления логики демократии? Вероятно, нет, поскольку проблемы современной демократии далеко не только внешнего и политического происхождения. Внутренняя противоречивость демократической идеологии вкупе с эволюцией представлений о мире и вызовами глобализации побуждает вновь исследовать основания нашего мышления. Сегодня проблематизированы способы думать, присущие нашей цивилизации на протяжении нескольких столетий, проблематизированы атомарный мир и аристотелевская логика, понятия индивида, социального, типа, универсального.

В конечном итоге речь идет о продумывании нескольких операций: наделения эмпирических социальных агрегатов смыслом, если не универсальным, то внятным образом соотносимым с универсальным (или хотя бы со смыслом других агрегатов); трактовки прав человека не в качестве универсальных, но в качестве культурно детерминированных, однако связанных в систему и общепризнанных в своем различии; концептуализации человеческих коллективов, функционирующих на основании разных принципов, которые не сводятся к модели национального государства и опираются на многообразие правовых режимов, связанных с культурами и индивидами больше, чем с государствами и территориями. Фактически это означает мыслить реальность, уже возникающую на наших глазах, причем возникающую конфликтно в значительной степени потому, что она не умещается в существующие категории. На повестке дня — продумывание новой системы исторических понятий.

8. Европа: историческое понятие нового типа?

В 1988 г. в Ленинграде состоялась конференция «Пространственные структуры истории». Она была посвящена тому, что мои коллеги и я называли тогда «реальными кадрами» исторического процесса. «Реальные кадры» мы противопоставляли «искусственным кадрам» — в частности, национальной истории. Многие из нас в те годы были вовлечены в подготовку академической «Истории Европы» — последнего многотомного исторического синтеза в советском вкусе. В этом коллективном труде исторические факты были организованы в соответствии с традиционной схемой: во-первых, по хронологическим периодам, во-вторых (внутри периодов), по трем основным проблемным областям — социально-экономическая, социально-политическая и культурная история, в-третьих (внутри предметных областей), по странам[173].

Именно эта схема была объектом нашей атаки. Мы пытались показать, что она не работает, поскольку, в частности, национальные государства не являются «реальными кадрами» истории. Например, в Средние века (и даже позднее) не существовало такой вещи, как Франция. Существовало много Франций, некоторые из которых входили в более крупные регионы, характеризующиеся общим типом экономического, социального или культурного развития, причем границы экономических и культурных регионов часто не совпадали между собой. В конце конференции мы пришли к неутешительному выводу, что не можем предложить альтернативную версию пространственной организации истории. Иногда, казалось, нам удавалось идентифицировать отдельные «реальные кадры», но они не складывалось ни в какую систему. Поэтому нам не приходилось обижаться, что издатели «Истории Европы» не посчитались с нашим протестом против «искусственных кадров» истории.