Читаем без скачивания Голос из хора - Абрам Терц

Я говорю: - Слепну.

Он говорит: - Мания.

(В дурдоме)

- Ну, мы как сидели, смеялись, он ушел...

(Самоубийца)

- Жизнь значительнее, чем мы думаем, да, значительнее, чем мы думаем.

Имеется сорт людей, живущих наполовину и меньше отпущенных им природой возможностей. У которых позади (впереди) иная, запасная возможность прожить в другом месте и по другому поводу, и вот они существуют словно вполсилы и как бы необязательно. Поэтому они мало заметны и молчаливы и даже телесно кажутся не совсем полноценными, не выявленными до конца. Словно спиной растворяются, теряются в темноте, откуда пришли, с тем чтобы бесследно пройти между нами и исчезнуть неузнанными. Лишь узкая полоска видна от человека на нашей поверхности.

Другие осуществились вполне, нашли себя и, действуя в нашей среде, реальны сверх меры, вжились и выжались здесь, энергичные, говорливые, но эта законченность облика внушает легкую жалость: у них ничего нет, кроме наличных данных, которые пройдут без остатка, когда истечет срок.

...Человек, до того истощенный, изъятый во всех отношениях, что от него остались одни, чудовищно, казалось, разросшиеся половые части.

(В бане)

...Похоже, что "Гамлет" - это видоизмененный "Эдип", и как это странно, что там и здесь одна и та же идея - противопоказанного убийства отца и кровосмесительной женитьбы на матери. Эдипов мотив, действующий в античности в образе неизбывной судьбы, отчужден и вынесен у Шекспира во внешнюю ситуацию, с которой спорит по-видимому независимый от нее человек, имеющий право выбора, но оно-то, право, и делает его виноватым и непонятным, так что мы столетия мучаемся, герой он или слабак, и всё лишь потому, что судьбой ему предоставлена свобода реагировать по-своему на ситуацию, по существу исключающую выбор.

Что такое характер в художественной прозе, имеющей определенную склонность в XX веке сменить роман характеров на роман состояний? Не условная ли это фигура, такая же, допустим, как в классицизме олицетворенный порок, добродетель, аллегория и т.д.? Уже у Толстого характер перестает выступать в четко вычерченных границах характерности, позволявших лицу ходить в нарицательных именах, служа экспонатом какого-либо сословия, умонастроения, вроде Печорина или Базарова. Экая вы Анна Каренина, экий вы Левин - сказать нельзя, в отличие от Хлестакова, Обломова, замешанных много плотнее. Физиономия характера начала расплываться, и он из типового явления превратился в только и просто мимически-живое лицо.

Еще дальше идет Достоевский. Разлившаяся по его персонажам стихия одержимости сообщает их идеям, поступкам форму заболевания, сошедшего на человечество смерча, вихря, обуявшего духовного пламени, сжигающего сухожилия и хитросплетения психики в мировом маниакальном пожаре. "Думал он горячо и порывисто", - сказано о мыслях Раскольникова. - "А тела своего он почти и не чувствовал на себе..." Тело - легкая оболочка, она горит изнутри или лопается, как скорлупа, под давлением духа, который селится в человеке и по временам из него высовывается, калеча снятую во владение плоть.

Следом за телом - со скандалом трескается на человеке характер, столь же - оказалось! - преходящий в своей новооткрытой типичности, как муляжи карнавальных масок, устаревшие для Тургенева, но вот и Тургенев устарел в собирании точных черточек, и натуральный роман характеров проваливается в роман состояний.

Эпизодическое лицо, некто Калганов (сцена в Мокром), так же подвижно в своих чертах, немотивированно меняющихся, как и главные герои романа: "Иногда в выражении лица его мелькало что-то неподвижное и упрямое: он глядел на вас, слушал, а сам как будто упорно мечтал о чем-то своем. То становился вял и ленив, то вдруг начинал волноваться, иногда, по-видимому, от самой пустой причины".

Больше о Калганове ничего не известно, но это - эмбрион, готовый в своей задумчивости развиться до полноценного медиума - какими, протянутые в пространство, являются едва ли не все пересонажи Достоевского, неподвижные (кусок провода), вялые до срока и заранее волную-щиеся в предощущении удара. Удар! повело-поехало! низошло! закружились, подхваченные - не жизнью - бурей радения о духе...

Характер в литературе, по-видимому, - это попытка вывести движения души и судьбы из имманентных свойств человека, собранных в более менее четкое, неизменное и замкнутое по образу тела психологическое клише. Конечно, он реален, естественен - так же, как олицетворен-ный порок, ходячая добродетель (что не исключает условности всех этих комбинаций), и поэтому его признак, присутствие встречаются уже у Змея Горыныча. Однако акцент на характере, приведший к его осознанию, развитию и усложнению стали делать тогда, когда человеку подоспело время выступить в полномочной роли Гамлета или Дон-Кихота, превратившись из должностной и подопечной фигуры в самодеятельное лицо, не имеющее руководящих инстанций помимо своего свободного, по всем рассуждениям, "я". В этом смысле характер есть не что иное, как гуманисти-ческая мотивировка судьбы и души, и, как всякая мотивировка, существует лишь в строгой систе-ме исторических координат - с личностью в виде принципа. Отныне персонаж начал действо-вать, повинуясь собственной воле: "у меня такой характер - ты со мною не шути", и появился роман в объяснение его независимой жизни, которая хотя и подвержена воздействию сторонних стихий, среды, наследственности, но все они перемалываются в нем - в этой первичной для данной системы и главенствующей единице-инстанции мыслимого миропорядка.

В подобном качестве - мотивировки человека, исходящей из самого человека, - характер не был известен раньше. Герои античности - не характеры в полном смысле, а более ситуации, в которые попадал человек, "ситуации героя", родившегося, допустим, от богини и смертного или призванного разыграть уготованное ему назначение. Какой характер у царя Эдипа - нам, в сущности, не важно (так себе, добрый человек, невольно впавший в злодейство) - важно, куда он впал, что ему подложила судьба, которая и являлась тогда решающим аргументом в существова-нии личности, переживавшей не свою психологию, но свою участь и принадлежность.

Наше ощущение живости, реализма от серии литературных характеров XIX века по интенсив-ности, вероятно, ничуть не сильнее, чем то ощущение живости и реализма, какое испытывали в старину от чтения патериков и хронографов. Мы говорим "как живой", имея в виду способность действующего лица жить в полном соответствии со своим характером, поскольку это для нас безусловная реальность, органически присущая жизни, не имеющей других доказательств, тогда как в иной раскладке или системе координат для наивысшей живости тому же лицу пришлось бы прибегать к предначертанию рока или к наущению беса, а не сваливать все на фикцию своей психики. Доводы жизненной правды, применяемые к литературным созданиям ("так в жизни бывает"), нуждаются в уточнении: в каком онтологическом смысле и стилистическом выражении употребляется понятие "жизнь "?

...А может быть, раздоры богов в принципе то же самое, что по-нынешнему называется физикой души? Человек уподобляется посадочной площадке, на которую то и дело приземляются вертолеты. Сам по себе он ничего не значит - он сплошное чистое место, летное поле... (Боже! какие фурии носятся над нашими головами!)

Это был уже не человек, но обвал или гора щебня, не арестант, но лагерь, вздыбленный, первозданный, как хаос, лагерь, в котором чужие жизни занимали, пожалуй, уже больше места, чем собственный его, от первого лица, рассказ и характер, как бывает в сплаве леса запань или затор, от которого бревна встают, как волосы на голове, - вот так был собран в охапку и брошен падалью я - кому-нибудь не в укор, однако на погляденье...

...Вторая жизнь накладывается на ленту моей повседневности, образы которой в процессе всех этих отправлений работы, отбоя, подъема кажутся нереальными. Возникает обратное солипсичес-ким принципам чувство, когда все вокруг меня более убедительно, нежели я сам. Мне легче допустить, что меня нет, а жизнь идет полным ходом.

- И вот он помаленьку начал легко мешаться.

- Утром проснулся и слышу: космос - кричит!

Бывший урка мечтает написать стихотворение, прочтя которое, люди хлопались бы в обморок и вставали прозревшими. Это максимальное стихотворение, способное (даже!) пересоздать природу человека, и есть философский камень, который всегда искала и ищет мировая культура, не подозревая о том.

- У человека столько направлений - сколько у солнца лучей. Кто же им регулирует?

- Когда у меня такое психическое настроение...

- У меня такая натура, с молоком матери всосанная!

- Услышав это, я весь внутренне почернел.

- Я смотрю на это сквозь свое зрение.

- В голове всякие игреки мелькают.

- Тут он начал думать, и волос у него полез.

- Нам не хватает того, чтобы додуматься до настоящей точки!