Читаем без скачивания Теория литературы. Чтение как творчество: учебное пособие - Леонид Кременцов

«Я хочу, чтобы люди не видели войны там, где ее нет, – настаивал А. П. Чехов, – знания всегда пребывали в мире. И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение, одни и те же цели, одного и того же врага – черта, и воевать им положительно не из-за чего. Борьбы за существование у них нет. Если человек знает учение о кровообращении, то он богат, если к тому же выучивает историю религии и романс «Я помню чудное мгновенье», то становится не беднее, а богаче, – стало быть, мы имеем дело только с плюсами. Поэтому гении никогда не воевали, а в Гете рядом с поэтом прекрасно уживался естественник.

Воюют же не знания, не поэзия с анатомией, а заблуждения, т. е. люди»[89].

В конце 20-х годов, когда некоторые писатели все еще пытались брать «нутром» и эпитет «нутряной» был похвалой, Паустовский шел своим путем.

Уже в начале его творческого пути критика засвидетельствовала: «Высокое уважение к технике, к знанию, к точным наукам – одна из черт Паустовского как писателя, выделяющая его из ряда советских писателей»[90].

Корпус идей «Золотой розы» складывался исподволь и вместил в себя размышления разных и многих лет. Вначале, когда молодая еще тогда советская литература искала свои пути в искусстве, когда еще дозволялось «сметь свое суждение иметь» и «литературу факта» сменял «социальный заказ», а крайности «интуитивистов» уступали место ожесточению «неистовых ревнителей» и т. д., и т. п., – в повседневной суете утрачивалось подчас то, что, по мнению Паустовского, было главным: «Наша эпоха необычайна. Я бы назвал ее стратосферической, настолько она выше всех эпох в истории человечества. Литература нашего времени должна быть также стратосферической. Она должна быть высокой, и за эту чистоту и высоту нашей литературы должен бороться каждый из нас»[91].

Для самого Паустовского этот долг реализовался в его борьбе за высокий и чистый облик советского писателя: за его нравственность, его поэтику, за его эрудицию. Не следует забывать, в какой политической, общественной, литературной обстановке (30-е годы!) пытался художник следовать этим своим принципам. Этапом здесь оказалась сформулированная им к концу 30-х годой мысль о соотношении науки и искусства:

«Крупные ученые всегда были в известной мере поэтами. Они остро чувствовали поэзию познания, и, может быть, этому чувству они были отчасти обязаны смелостью своих обобщений, дерзостью мысли, своими открытиями. Научный закон почти всегда извлекается из множества отдельных и подчас как будто очень далеких друг от друга фактов при помощи мощного творческого воображения. Оно создало и науку, и литературу. И на большой глубине во многом совпадают между сабой творческое воображение хотя бы Гершеля, открывшего величественные законы звездного неба, и творческое воображение Гете, создавшего «Фауста».

Истоки творчества – и научного, и литературного – во многом одинаковы. Объект изучения – жизнь во всем ее многообразии – один и тот же и у науки, и у литературы.

Настоящие ученые и писатели – кровные братья, Они одинаково знают, что прекрасное содержание жизни равно проявляется как в науке, так и в искусстве»[92].

В статье об одном из своих любимых прозаиков Пришвине Паустовский утверждал, что «в любой области человеческого знания заключается бездна поэзии. Поэтам давно надо было бы это понять»[93].

Для самого Паустовского неиссякаемый источник познания, кладовая счастья – природа. Когда вы читаете его великолепные описания пейзажей, то чувствуете и понимаете, что сделаны они не на голом энтузиазме, не на одних восторгах. За ними стоит и глубокое знание предмета: ботаники, метеорологии, астрономии, зоологии, географии, краеведения, орнитологии, фольклора, – и мастерство в использовании изобразительных возможностей русского языка.

Требования, предъявляемые Паустовским к эрудиции писателя, очень высоки, но убедительно обоснованы потребностями нелегкого труда: «…знание всех смежных областей искусства – поэзии, живописи, архитектуры, скульптуры и музыки – необыкновенно обогащает внутренний мир прозаика и придает особую выразительность его прозе. Последняя наполняется светом и красками живописи, емкостью и свежестью слов, свойственными поэзии, соразмерностью архитектуры, выпуклостью и ясностью линий скульптуры и ритмом и мелодичностью музыки.

Все это добавочные богатства прозы, как бы ее дополнительные цвета. Я не верю писателям, не любящим поэзию и живопись. В лучшем случае это люди с несколько ленивым и высокомерным умом, в худшем – невежды.

Писатель не может пренебрегать ничем, что расширяет его видение мира, конечно, если он мастер, а не ремесленник, если он создатель ценностей, а не обыватель, настойчиво высасывающий благополучие из жизни…»[94] Чтобы оценить духовное богатство, создаваемое художником, читатель и сам должен многое знать и чувствовать: «Мощь, мудрость и красота литературы открываются во всей широте только перед человеком просвещенным и знающим»[95].

Ради воспитания такого человека и написана «Золотая роза». Паустовский прав, указывая на необходимость изучения философии искусства, выявления общих закономерностей в творческом процессе мастеров слова.

«Золотая роза» – это лиро-эпическая научно-художественная повесть. Лиро-эпическая потому, что огромный разнородный фактический материал о том, как работает писатель, объединен и проникнут личным – Паустовского – пафосом, вдохновенным убеждением в необыкновенной важности писательского труда, его выборе предметов для разговора и их расположения, его оценок собратьев по перу. В каждой строке «Золотой розы» звучит голос Паустовского, и вся она в целом – страстный монолог писателя о деле всей его жизни.

Произведения мастеров литературы, как правило, содержат взгляды и оценки их создателей, выраженные более или менее отчетливо, с разной степенью лиричности. Но сквозь личное, индивидуальное всегда просвечивает общее, закономерное. На страницах «Золотой розы» этот личный элемент не препятствует возникновению образа писателя, каким он должен быть, каким его хотели бы видеть многие.

Это отнюдь не литературный портрет Паустовского, а фигура, в которой отразились общие представления о создателях художественной литературы, об индивидуальных и общественных ипостасях личности писателя, абстрагированных от конкретного мастера.

«Золотая роза» относится к научно-художественным произведениям потому, что точные научные сведения отобраны и расположены в нем в соответствии с художественной концепцией, суть которой Паустовский раскрыл в своем выступлении на обсуждении книги:

«Как каждый писатель, я хотел показать все так, как я это чувствовал и не повторять тех мест, которые уже известны…?

Книга главным образом обращена не к писателям, а к читателям, к простому миллионному читателю…

Для чего я писал эту книгу? У меня была одна мысль, которая владела мной: показать всю силу, все великолепие и могущество литературы, которое мы сами может быть не сознаем, и поднять на законную недосягаемую высоту звание писателя»[96].

Повторение глагола «показать» убедительно свидетельствует о художественной задаче книги. Об этом же говорит и образ писателя, возникающий на страницах «Золотой розы».

Прежде чем перейти к разговору о специфике этой художественности, необходимо упомянуть о месте книги Паустовского в литературном процессе. Одной из первых она ответила назревшей потребности как общества, так и литературы. Интерес к творческой лаборатории писателей стал характерной приметой литературной жизни 50—60-х годов, времени «оттепели». Вслед за «Золотой розой» книги о писательстве опубликовали Ю. Олеша, В. Катаев, И. Штейн, Р. Гамзатов, В. Панова, С. Антонов, А. Бек и многие другие. На страницах ряда литературно-художественных журналов постоянной стала рубрика «Писатели о своей работе». Издательство «Советская Россия» предприняло выпуск серии книг – «Писатели о творчестве». Заметно возрос интерес к научным исследованиям в области психологии художественного творчества: вышли книги А. Илиади, Б. Мейлаха, Т. Наполовой, О. Никифоровой и других авторов. К концу 60-х годов появились научные сборники «Художественное восприятие», «Содружество наук и тайны творчества», была переведена книга М. Арнаудова «Психология литературного творчества».

Эти процессы стали следствием изменений в общественно-политической ситуации, происшедших после XX съезда КПСС, с одной стороны, и начинавшейся в стране научно-технической революцией – с другой. Увлекала перспектива проникновения в тайны творчества, моделирования творческого процесса. В спорах на эту тему горячо обсуждалась возможность искусственно выращивать таланты, хотя и тогда было ясно, что если это даже и осуществимо, гораздо важнее другое – знание общих законов творчества помогает полнее понять художника, повышает общую культуру человека. Попутно выяснилась весьма важная вещь: знакомство с творческой лабораторией писателя способно» предупредить ошибки в оценках художественных книг. Настало время и обстоятельного разговора о «Золотой розе», который по разным причинам тогда так и не состоялся. Об этом можно пожалеть, имея в виду поколения читателей, обделенных необходимыми знаниями. Но сама «Золотая роза» за все прошедшие годы не потеряла ни своей актуальности, ни своего значения и должна занять достойное место в репертуаре современного читателя.