Читаем без скачивания В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах

Очевидно, кто-то из выходивших в спешке прихватил чей-то чемодан, а найти его не было возможности, потому что поезд уже тронулся. И хотя мы ни в чем были не виноваты, на нас смотрели косо, потому что мы были заключенными среди свободных людей.

Пункт назначения – Малупера

Наконец поезд прибыл в населенный пункт Малупера. Мы обнаружили, что нас не заключили в обычную тюрьму, а поселили в трех домах, арендованных у железнодорожников под третью колонну. Русские начали прокладывать дорогу, которую вели по не хоженному ранее лесу. Поскольку ее строительство еще не закончилось, нас бросили на работы по возведению железнодорожной насыпи.

Последующие месяцы стали наихудшими в моей жизни. Та зима казалась бесконечной, с лютыми морозами. Когда мы приехали, снег уже лежал по щиколотку, а земля промерзла основательно. Несмотря на эти условия, мы возили землю на тачках. Из-за того, что я сильно похудел, я больше не смог выполнять прежнюю работу.

В конце концов меня перевели в бригаду третьей категории. Теперь я чистил от остатков грязи дорожки для тачек. Иногда земля замерзала мгновенно, едва только попадала на тачку; особенно если ее доставали из глубины и она была еще сырой.

С 6 по 8 ноября отмечали праздник Октябрьской революции. Для нас это означало, что мы не работаем эти три дня.

Стены наших бараков были совсем тонкими, и нас спасала печка-буржуйка. Но сколько бы мы ни топили, тепла никогда не хватало надолго. К тому же за ней нужно было следить не спуская глаз, потому что, как только огонь прекращал гореть, комната превращалась в настоящий ледник. Особенно ужасно было переживать этот холод в ночные часы.

Меня снова выбрали дневальным по бараку, так как на предыдущем месте я пользовался хорошей репутацией на этом месте. Некоторые заключенные считали, что мое присутствие на этой должности решит все проблемы. Они ожидали, что я буду следить за печью день и ночь, подбрасывая дрова, когда это необходимо. Но из-за плохой еды и изношенной одежды, а также моего пошатнувшегося здоровья это было не так-то просто. За дровами нужно было идти на расстояние километра от лагеря, а снега с каждым днем выпадало все больше и больше. Дорогу приходилось расчищать нам самим. Ежедневно требовалось дров не менее одного кубического метра. Один я не справлялся со всем объемом работы и иногда обращался за помощью в женский барак, к их дневальной. Тем не менее если она помогала, то в следующий раз была моя очередь помочь ей. Часто мне приходилось ходить за дровами даже по ночам и, что греха таить, нередко я брал заготовленные дрова из куч, лежавших на той стороне железной дороги, предназначенных для дальнейшего использования в качестве строительного материала.

Естественно, воровать было не очень хорошей затеей, да и небезопасной, но иначе я не знал, что еще предпринять, чтобы спастись от мороза.

Собирать дрова было лишь частью проблемы. Когда я, наконец, добирался до барака со своим грузом, часто там не оказывалось никого, кто мог бы помочь мне. Напилив дров, я укладывал их и разводил огонь. В особенно холодные ночи горящее дерево трещало особенно сильно.

У меня никогда не получалось закончить раньше чем в одиннадцать или двенадцать часов ночи; и это только чтобы напилить и уложить дрова за дверью. А потом я еще растапливал печь и в результате ложился спать около часа ночи. Но едва я засыпал, как кто-нибудь обязательно дергал меня за ногу и жаловался: «Приятель, печь прогорела!»

Я вскакивал и снова разжигал печь, а потом опять ложился. Спустя немного времени все повторялось. Это становилось невыносимо. И хотя я пытался объяснить, что они сами могут подкинуть дров, никто не собирался меня слушать. Я смирился и теперь старался высыпаться днем, а ночью топить печь, так как понимал, что мои товарищи не могут спать в таком холоде.

Подъем в бараке был в 6.15. После того как мы съедали завтрак, в 7 часов бригада отправлялась на работу, хотя за окном стояла темнота хоть глаз выколи. Около девяти часов начинало светать. После ухода бригады я наконец ложился, чтобы вздремнуть, но мой отдых длился недолго, потому что скоро появлялся старший офицер и указывал мне на недостатки по хозяйству, которые требовалось исправить. Или пол требовалось отмыть, или нужно было идти чистить туалет и поправлять плохо заправленные кровати.

Дилемма

Еще одной проблемой были вши. На прежнем месте мы мылись по крайней мере раз в неделю, но здесь нас лишили такой роскоши. Только раз в три недели, а то и в месяц нас водили в баню. Однажды, когда на улице стоял страшный холод, русские дали приказ идти в баню; там мы должны были мыться в одном помещении с женщинами. Русские никогда не придавали значения разделению полов. Исходя из их атеистской философии, человеческих правил и приличий не существовало. Для них человек был сродни животному, и обращались с ним не лучше, чем со скотиной.

Потом я простудился, и мне пришлось обращаться к врачу. Один заключенный, который работал на улице, не имел подходящей обуви для Севера. Кожаные ботинки были слишком холодными для температуры, опускавшейся далеко за минусовую отметку, поэтому единственной подходящей обувью для этих мест были валенки, на которые надевались резиновые калоши. Доктор сказал, чтобы он взял мои на тот период, пока я занимаюсь работой в бараке. Мне пришлось подчиниться, хотел я того или нет. Днем мне понадобилось выйти за дровами, и, чтобы не замерзнуть, я надел хлопковые носки. Я пошел в женский барак, чтобы попросить дров, но, так как носки у меня были рваные, я был вынужден идти по замерзшему снегу с голыми пятками. На следующий день я почувствовал, как у меня горят ноги. Обнаружив два огромных волдыря, я отправился к доктору.

Он не слышал, как я вошел в кабинет, потому что сидел спиной и обнимал немку, работавшую в столовой. Я кашлянул, и они оба подпрыгнули. По лицу врача я понял, что ему явно не понравилось, что их прервали. Повариха сразу же выбежала из кабинета.

– Что ты хочешь? – раздраженно спросил доктор.

– А, ну… я… – Слова застряли у меня в горле.

– Ну, говори, что у тебя?

– Ну, вчера вы велели мне отдать обувь одному рабочему из нашей бригады, потому что подумали, что мне она не нужна. Мне пришлось выйти за дровами на мороз, и я обморозил ступни.

– Сними носки, – рявкнул он.

Я показал ему четыре большие раны, надеясь, что, наконец, он даст мне какую-нибудь мазь.

Но когда он увидел их, то сказал по-немецки, который он, видимо, изучал в школе:

– Ты, немецкая свинья, специально это придумал. Все, что ты хочешь, так это попасть в госпиталь, чтобы ничего не делать!

Как будто я не видел русских госпиталей изнутри? Но что оставалось делать, и я сказал: