Читаем без скачивания Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

— Да и вообще, — сжалился я, — хватит сопли здесь размазывать! Вот тебе бумага и карандаш, пока старпом ходит, пиши на помилование!

Как утопающий цепляется за соломинку, так и Кульков схватился за протянутый ему лист, после чего затих, примостившись возле унитаза, и на его шершавой крышке огрызком карандаша начал кропать какие-то каракули. Минут через десять на свет божий родился следующий документ (оригинальный стиль и орфография тщательно сохранены):

«Камандиру падводной лодки от Кулькова.

Товарищ камандир я Кульков я севодня (зачёркнуто) меня старпом приказал (зачёркнуто) приговорил. Я спал дежурный меня в воду. Прашу помиловать больше ни буду. Чесно клинусь водку не пить. Прашу прастить или в тюрьму.

Спасибо, Кульков».

Когда в сопровождении доктора вернулся старпом, данный исторический документ уже покоился у меня в нагрудном кармане. Кульков в ожидании своей участи сидел на толчке за дверью гальюна и то всхлипывал, то в голос противно выл. Он полностью поверил в реальность происходящего, и в этом раздавленном, трясущемся существе уже невозможно было узнать наглого, заносчивого «годка».

Скоро Кульков был извлечён из своего убежища, выведен наверх и поставлен спиной к воде на торец пирса. Здесь с суровой серьезностью, смакуя каждое слово, старпом начал зачитывать приказ. Протрезвевший Кульков стоял на краю и трясущимися руками зачем-то безуспешно пытался застегнуть на мокрой робе пуговицу.

— Ну что ж, к делу! — возвестил старпом, окончив чтение, и взял у меня пистолет.

— Доктор, намажь ему лоб зелёнкой. Да побольше пятно сделай, побольше…

Насвистывая под нос вариации на тему похоронного марша, Горыныч начал демонстративно, не спеша снаряжать патронами магазин, потом вогнал его в рукоятку ПМа, снял предохранитель, передёрнул затвор. И тут по сценарию наступила моя очередь.

— Товарищ капитан-лейтенант! Подождите! Тут Кульков прошение о помиловании написал. Не хочет, чтобы его расстреливали. Вот документ, прочитайте!

— Не хочет, говоришь, чтобы расстреливали? Надо же! — искренне удивился старпом. — Что ж ты молчал? Ну-ка… что тут за каракули? — и с серьёзным видом, скрывая предательскую улыбку, вслух зачитал документ, в муках рождённый Кульковым.

— Ну, это же совершенно меняет дело! — просиял старпом так, как будто ему только что сообщили о назначении командиром на новую строящуюся лодку. — Человек обещает встать на путь исправления. Водку — пишет — не буду, в тюрьму хочу. Хотя туда ему, в общем-то, и дорога… Ну ладно, проявим снисхождение, если присутствующие, конечно, не против.

Присутствующие, включая Кулькова, были не против. Доктор, правда, немного разбухтелся:

— А какого чёрта тогда я среди ночи сюда тащился, мальчика, что ли, нашли? Да и зелёнки вон уже сколько на него извёл! Давайте шлёпнем побыстрее, да и спать пойдём!

Пока я пытался разубедить нашего кровожадного доктора, доказывая ему, что любая тварь, даже такая, как Кульков, достойна снисхождения, старпом принял решение:

— Матрос Кульков! — гаркнул он так, что загудело железо под ногами.

— Я! — еле слышно пропищал тот.

— Так вот, Кульков, — сбавил тон старпом, — принимая во внимание твоё искреннее раскаяние… Ты же искренне раскаялся? Или опять врёшь, скотина? — зловеще сверкнул глазами старпом, поигрывая пистолетом.

— Искренне! Искренне! — завизжал Кульков.

— Тогда другое дело, — глубокомысленно изрёк Горыныч, отдавая мне пистолет. — На, минёр, убери от греха подальше, а то вдруг передумаю.

— Что ж делать с тобой, Кульков, — ума не приложу…

Кульков привстал на цыпочках, слегка подавшись вперёд, ловил каждое слово. Всем своим видом он изображал деятельное раскаяние.

— Расстрелять — не хочешь… Может, повесить? Вон и доктор головой кивает. Его же из-за тебя среди ночи с постели подняли. Тебе не стыдно, Кульков?

— Минёр! — обернулся старпом ко мне. — У тебя верёвка-то найдётся? Метров пять, думаю, хватит, — прикинул он, бросив взгляд на крюк ТПУ[14], торчащий на лобовине рубки.

— Что скажешь, Кульков? Хватит?

Кульков глянул на крюк, кивнул, но глаза его наполнились слезами.

— Ну ладно, ладно, не распускай слюни, больно не будет, гарантирую…

— Сергей Гариевич, — вновь принялся я исполнять за адвоката. — Может, немного помягче наказать? Кульков сказал, что жить хочет…

— Хочет??? — снова искренне удивился старпом. — А что же он тогда водку пьёт и воинскую дисциплину нарушает? Нам такие воины не нужны!

— Он сказал, что больше не будет… — не унимался я (моя доброта и человеколюбие порой не имеют границ!).

— Точно не будешь, Кульков? Ну ладно… — сжалился старпом, заметив, что тот находится уже в предобморочном состоянии и чего доброго сам невзначай окочурится.

— Пять суток ареста на гарнизонной гауптвахте! И не благодари. Не слышу ответа! Кульков, мать твою!

— Есть пять суток ареста! — хрипло прошептал Кульков, не веря своим ушам и, гремя костями, рухнул на пирс.

15

Кульков, Штирлиц и беспредел на Красной площади

Кульков не умер. Сто пятьдесят миллионов раз я потом об этом пожалел. Посредством пары подзатыльников и флакона аммиака в нос он был немедленно реанимирован, после чего в сопровождении старпома и доктора убыл в казарму готовиться к завтрашнему перебазированию на местную гауптвахту, в просторечии — на кичу.

Время было уже далеко за полночь. В надежде, что хоть сейчас удастся немного поспать, я спустился вниз. Обессиленный от свалившихся треволнений, добрёл до каюты, упал на нижнюю полку и попытался расслабиться. Сделать это было проблематично, так как сие жесткое ложе имело в длину чуть больше полутора метров, поэтому в классическом положении «на спине» голова среднестатистического лежащего с его 170–180 см плотно упиралась в одну стенку, согнутые в коленях ноги — в другую, и над всем этим нависала лежанка второго яруса. Но даже скрюченный в такой позе молодой и растущий организм требовал здорового сна, который на него незамедлительно и обрушился, едва только голова упёрлась в прохладное железо переборки.

И опять снится мне сон: Москва, Красная площадь… Я стою в почётном карауле у входа в мавзолей. На этот раз в мозгу, даже в самой отдалённом его закоулке не возникает никакого сомнения в реальности происходящего. И то, что я стою на посту № 1 в своей видавшей виды синей робе, в чёрной промасленной пилотке, в шлёпанцах на босу ногу и с обшарпанным автоматом на груди, не вызывает у меня никакого недоумения.

Слева по брусчатке мостовой струится знаменитая очередь. Все люди в ней облачены в водолазное снаряжение: акваланги за спиной, резиновые маски на головах. Шлёпая ластами, они медленно продвигаются вперёд, смешно переваливаясь с боку на бок, как пингвины. Группами проходят мимо меня в мавзолей и там становятся на борт бассейна. Затем