Читаем без скачивания Пятая рота - Андрей Семёнов

Пройдет совсем немного времени, и я освою этот прибор для взлома консервов до совершенства. Двадцать месяцев цинкорезы будут с нами в палатке, землянке и на операциях. Весь срок службы патроны, запалы и консервы будут вскрываться исключительно цинкорезом и я привыкну к нему до такой степени, что, вернувшись домой, долго не смогу открыть консервную банку некогда привычным консервным ножом.

Но это будет чуть позже, а пока настроение у меня было «ни в Конную Армию».

— Вас куда распределили? — спросил я у братьев и у разведчиков.

— В роту связи, — похвастался Щербанич-младший.

Парням повезло. Полковая рота связи — это не второй взвод связи с примитивными рациями. Рота связи — это аппаратура. Та самая, на которую мы учились. Это возможность выйти на связь с любым полком, с любой точкой в Афгане. Пусть крохотная, но возможность поговорить с Союзом, где за такой же аппаратурой сидит выпускник нашей учебки. Рота связи — это, наконец, возможность поймать что-нибудь запретное, какую-нибудь западную волну. Это возможность первым в полку узнавать все самые свежие новости, о которых никогда не расскажут на политзанятиях. Да что там говорить?! Рота связи — это жизнь, а батальонный взвод связи — жалкое существование. Так и сгниют мои молодость и талант никем не востребованные в тупорылой пехоте. Двадцать месяцев я буду таскать простейшую Р-149, пока мои однокашники будут работать на нормальных радиостанциях с мощными антеннами.

— Не ссы, братуха, — Рыжий хлопнул меня по плечу, — вместе службу тянуть будем. Меня во второй разведвзвод направили. Так, что, служить будем в одном батальоне.

Утешение, конечно, хоть и слабое, что буду служить дальше с Рыжим, с котором на одном КАМАЗе в Афган приехал. Только я — связист, а он разведчик. Разные подразделения, как ни крути. Разные палатки. Разные деды. Разная служба. И не с Рыжим, а с Щербаничами я был в учебке в одной роте.

— А вас куда? — спросил я остальных разведчиков.

— Эдика — в какой-то Шибирган, — пояснил Вадим, — а меня в разведроту.

— А где это — Шибирган?

— Говорят, километров двести от полка. Дикое место. Колонна раз в месяц. И больше ничего.

— Тоска, — посочувствовал я Эдику.

— Тоска, — согласился он, — Вы все вместе в полку будете, хоть иногда друг друга увидите, а я…

Действительно: ему было хуже любого из нас. С Рыжим мы будем служить в одном батальоне, к Щербаничам тоже можно будет иногда зайти на дежурство — разве они откажут мне в удовольствии «половить» на хорошей радиостанции? А Эдика засунули в какую-то дыру! Слава Богу, что не меня. Уж лучше второй взвод связи.

Все познается в сравнении. Минуту назад не было человека в полку, более меня обделенного жизнью и горько пенявшего на свою несчастливую судьбу. Но, стоило мне узнать, что Эдик распределился еще хуже меня, то мое собственное положение показалось мне чуть ли не завидным. Всегда приятно, что кому-то еще хуже, чем тебе. От этого на душе как-то легче делается.

Как хорошо, что существует такая вещь как чистка оружия. Занятие нетяжелое, требующее прилежания, а не физической силы, оно позволяет вот так вот, сесть в кружочек и вести неторопливые разговоры. И не надо бегать, ползать и стрелять. Сиди себе и надраивай автомат до блеска. И делом занят, и пот не капает. Но все хорошее когда-нибудь кончается.

— Карантин, становись! — это возник Малёк, отряженный Востриковым, — по машинам.

«Уралы», съехав по серпантину вниз, через кишлак Ханабад доставили нас обратно в полк.

— Орлы! На сегодня занятия окончены. Приготовиться к построению на ужин. Вечером в летнем клубе будет кино. Семин!

— Я!

— Головка от ружья. Если вечером я тебя не буду наблюдать в строю, то до конца службы ты будешь бедным человеком. Вопросы?

— Никак нет.

— Вольно, разойдись.

Когда строй рассыпался и народ пошел отмываться перед ужином ко мне подошел Рыжий:

— У тебя сухпай остался?

— Остался, а что? — не понял я.

— Давай вместо ужина постираемся?

— Зачем?

— Чудак! Секи сюда. В карантине пятьдесят четыре человека. Так?

— Ну?

— Вот тебе и «ну»! А кранов всего восемь.

— Ну?

— Баранки гну. Раздели пятьдесят четыре на восемь.

— Ну?

— Вы, мордвины, все такие тупые или тебя одного в армию делегировали?

— Я не мордвин. Я русский, — поправил я Рыжего, — ты толком объясни: чего хочешь?

— Если стираться после ужина, то очередь до нас часа через три дойдет. Тогда будешь выбирать: или идти в кино в мокрой хэбэшке, или сидеть в модуле? Врубился теперь?

— А-а, — протянул я, — ну, так бы сразу и сказал.

— А я тебе «так сразу и сказал»: давай постираемся до ужина.

— Смотри-ка, — похвалил я Рыжего, — хохол, хохол, а соображает.

Я разыскал Щербаничей и вывалил им резоны не ходить сегодня на ужин. Те согласились, что кино будут показывать когда стемнеет и сидеть в ночной прохладе в мокром хэбэ не полезно для духовского здоровья. Таким образом, когда сорок восемь молодых сержантов отбивали шаг, маршируя на ужин, шестеро самых умных, во главе с хитрым хохлом стирались в умывальнике.

Знаете, за что я люблю Афган и весь Краснознаменный Туркестанский военный округ? За то, что там удобно стираться. Я это понял еще в учебке. Постирался — и ни в коем случае не выжимай! Встряхни пару раз и вывешивай. Через двадцать минут все высохнет. Я засекал. После того, как ты повесил невыжатую хэбэшку, с которой в песок под ногами стекают ручейки воды, времени у тебя останется как раз на то, чтобы сходить обратно в модуль за сигаретами и спичками, вернуться и, не спеша, выкурить сигарету.

Всё!

Готово. Можно снимать с веревки и надевать на себя сухое и чистое хэбэ. А так как ты предусмотрительно не перекручивал его, выжимая воду, а повесил, дав воде стечь самостоятельно, то оно у тебя уже вроде как немного поглажено. Без морщин и складок. Носи, солдат, чистое и немятое.

Рыжий как в воду глядел. Колдун, наверное.

Из столовой карантин возвращался всё также печатая шаг, но с постепенным ускорением ритма. Наконец, дойдя до поворота к модулям, строй сломался и сержанты уже неприкрыто побежали к модулю, сдергивая себя на ходу грязные хэбэшки. Первыми в умывальник ворвались расторопные чурки. Разбрызгивая воду из кранов во все стороны, они совали в раковины свои задубевшие от грязи хэбэ и судорожно снимали штаны, опасаясь, что пока они отняли руки от крана, их место может кто-нибудь занять. Чурбаньё — оно чурбаньё и есть!

Мы вшестером философски покуривали, глядя на азиатские страсти в умывальнике. Наши хэбэ уже подсыхали на заходящем солнце.

— Пацаны, — обратился я к Щербаничам, — а помните, как в нашей столовой автобат жрал?

— Да уж… — вспомнили братья этот эпизод и кивнули на чурок — эти ничем не лучше тех.

В учебке у каждой части была своя отдельная столовая. Пехота ела в самой большой и просторной столовой, потому, что пехотинцев было больше всех — целых четыре батальона. Свои столовые были у связистов, автобата, саперов, зенитчиков. И вот летом, когда мы вовсю постигали военную науку, столовую автобата закрыли на ремонт и целую неделю автобат ходил в нашу. Распорядок дня во всей дивизии примерно одинаковый и время приема пищи совпадало у обоих учебок. Казармы связи и автобата находились по соседству, поэтому, мы приблизительно представляли себе уклад жизни в автобате и не завидовали им. Мало того, что там лютовали сержанты (а в какой учебке они не лютуют?), так еще в тот призыв по необъяснимому демографическому выверту автобат укомплектовали процентов на девяносто уроженцами Средней Азии. Если у нас в роте был один единственный узбек, который вел себя тише воды, ниже травы, то в автобате целых семьсот чурок зарабатывали себе сержантские погоны.

И над нами глумились сержанты во время завтраков, обедов и ужинов, не давая куска взять со стола. И нам все время хотелось есть. И у нас чувство голода пропадало только во время нарядов по кухне. Но никому из славян в голову не приходило отобрать кусок у соседа.

В автобате порядок приема пищи был немного другой.

Если связисты заходили в столовую «справа в колонну по одному» и аккуратно занимали свои места за столами по взводам и отделениям, то черномазый автобат врывался с криком, гиком и конским топотом. Юные потомки сардаров и дервишей, ни на кого не обращая внимания, беспорядочно занимали места за столами. Причем за некоторыми столами их оказывалось шесть, тогда как за другими — тринадцать, при том что столы были накрыты на десять человек. Не успев подбежать к столу, один чурбан хватал тарелку с маслом, второй — тарелку с мясом, третий — тарелку с сахаром. Завладев продуктами, они, удовлетворенно склабаясь, раскидывали между собой, кто что успел хапнуть и по их виду было понятно, что им глубоко наплевать на тех неудачников, которые сели с ними за один стол, не имея столько же наглости.