Читаем без скачивания В чертополохе - Иван Дорба

— Мужайся, Зорица, твой отец герой и погиб по-геройски. — Он обнял припавшую к нему на грудь молодую женщину.

Берендс предостерегающе пожал ей руку, шепнув:

— Зачем шоферу видеть ваши слезы и слышать рыдания? Хоть он за стеклом, но береженого бог бережет. Соберитесь с силами. — Потрогав шрам на щеке, оставшийся у него после схватки с Аркадием Поповым на берегу Савы, Берендс усмехнулся про себя: «Спас Аркадию жену. Парадокс!»

На углу Краля Милана и Кнеза Милоша они вышли из машины и быстро зашагали вниз, к квартире и мастерской Черемисова.

Во дворе к ним навстречу кинулся Буйницкий. Все это время он просидел на приступках крыльца мастерской, тупо уставясь в пространство.

— Здравствуй, Зорица! А где отец? Вы его не привезли? — Но увидев предостерегающий жест Хованского, он тут же смолк.

— Убили папу, — тихо промолвила молодая женщина, и слезы покатились из глаз, — господин Алекса…

— А что на квартире Драгутина? — обратился Хованский к Буйницкому.

— Ходил туда. — Буйницкий кивнул в сторону Зорицы. — Забрал кое-какие вещи, а то соседи все растащат. Узнал кое-что интересное.

— Что именно? — Алексей не выносил женских слез, старался отвести разговор и о гибели Драгутина, чтобы лишний раз не вызывать расспросы Зорицы.

— Там во дворе живет один пьянчуга. Соседка мне говорила, будто к нему повадились какие-то дружки. Один, далматинец, мужчина среднего роста с проломанным, как у боксера, носом. Другой — красивый, ладно скроенный, с военной выправкой шатен, ниже среднего роста. Вчера вечером сидели допоздна. Соседка не слышала, когда они уходили. Она дала мне ключ от их квартиры, и когда я зашел, то сразу понял: в нее кто-то уже забирался. В этом я убедился, обнаружив в чулане ящики от письменного стола. Кто-то боялся зажигать свет в комнате, вытащил ящики и унес в чулан. Что-то искали. Но что?

— Там хранились папины письма и два письма Аркадия с его обратным адресом, я вам показывала, их привез его товарищ из Словении… Были письма папе от чико Васы Хранича и… другие.

— А кто же этот красивый, ладно скроенный, с военной выправкой? По всему получается Скачков! И зачем понадобилось писать донос на Попова и Драгутина? — недоуменно произнес Берендс.

Алексей вспомнил предсмертные слова Драгутина: «Оклеветал Скачков, уби…» К «делу», которое просматривал Берендс, был приложен донос Скачкова. Но почему Скачков мстит Драгутину и Зорице? И зачем полез в квартиру за письмами? Кому-то интересен Аркадий Попов?

— Скажите, Людвиг Оскарович, — обратился Хованский к Берендсу. — Что написал в своем доносе Скачков?

— Я очень бегло просматривал «дело», вскачь, Драгутин обвинялся в причастности к коммунистической партии, а Зорица в том, что была связана с большевистским агентом Аркадием Поповым, офицером югославской армии. Писем Попова там не было. — Он глянул на Зорицу. — Недичевцы, вас арестовавшие, могли бы и сами устроить обыск в вашей квартире.

— Они отодвинули только ящик, а письма лежали в глубине, в потайном отделении, они их не обнаружили. А тот, с проломанным носом, наверно, Периша Булин, сын торговца, Аркадий ударил его в тридцать шестом году, когда тот с босяками-факинами меня затащил, совсем еще девочку, в глухой двор, чтобы поиздеваться надо мной. Далматинцы ничего не забывают! Булин поклялся отомстить Аркадию, мне и отцу… Проклятый!… Это он сжег по выходе из тюрьмы наш дом и кафану. Никто другой! Он отомстил отцу и мне!… Он! Он!

— Успокойся, Зорица… Вторым был Скачков. Видимо, оба сидели в одной тюрьме — в Зенице, — заметил Алексей. — Значит, сейчас Периша Булин знает адрес Аркадия. Это опасно для Попова. А Скачков возьмется за вас, Людвиг Оскарович, да и за Ирину Львовну!

Берендс презрительно усмехнулся. Его пшеничные брови полезли наверх, глаза округлились и тут же зло прищурились, он щелкнул пальцами:

— Укус комара!…

— Малярийного, и потому опасного. Займитесь, Людвиг Оскарович, комаром, а мы постараемся выяснить все о Булине. Согласны?

Берендс кивнул и встал, начал прощаться. Когда он вышел, Алексей приблизился к сидящей в углу Зорице.

— Соберись с силами, девочка. Ты не одна, вот твои братья. — Он указал на стоящих Буйницкого и Черемисова. — Постараюсь заменить тебе отца. Приведи себя в порядок, думай о том, как нам выручить Аркашу. А мы, пожалуй, отправимся на Макензиеву, но так, чтобы никто, кроме соседки, там нас не заметил.

Сумерки уже спустились на город, когда они сели в трамвай, подошедший на углу Краля Милана и Кнеза Милоша, и поехали мимо цветного торга и Славии на Макензиеву. Квартира Драгутина и Зорицы была не на самой Макензиевой, а на упирающейся в нее Баба-Вишневой улочке, во дворе, окруженном несколькими домишками, похожими скорей на сараи, там в однокомнатных, двухкомнатных или максимум трехкомнатных квартирах с кухней жила беднота; у каждого домика крохотный палисадник с обязательной скамейкой, в ясные дни на таких скамейках греют кости, чешут языки старики и старухи, затем к ним присоединяются, закончив домашние дела, хозяйки и вернувшиеся с работы мужчины.

Первым во двор проскользнул Буйницкий. На Баба-Вишневой было уже совсем темно. Буйницкого догнал Черемисов.

— Экая темень здесь, карамба! И до войны на всей улице было три фонаря. Я ведь здесь жил по соседству, на Курсулиной. А там знаменитая Чубура[23]. — Черемисов ткнул пальцем в сторону Макензиевой.

— Тихо, — вполголоса предупредил Буйницкий. — Вы, Алексей Алексеевич, идите с Зорицей на квартиру, а мы с Жорой будем тут охотиться за пьяницей… Он должен скоро прийти.

— Если будет не один, в драку не ввязывайтесь. В наших окнах будет свет. Понаблюдайте, что он станет делать, — инструктировал Хованский. — Берите его, когда он останется один.

Стрелка на будильнике Зорицы приближалась к девяти, когда в дверях послышался условный стук, Буйницкий с Черемисовым ввели в прихожую под руки невзрачного мужчину в грязном, поношенном плаще с поднятым воротом, из которого торчали длинная худая шея и давно не бритый подбородок. Сизый нос с лиловыми прожилками и водянистые глаза под воспаленными красными веками дополняли портрет пьяницы самого низкого пошиба. Он тупо уставился на Алексея, потом обвел взглядом комнату, пожал плечами и хрипло выдавил:

— Зачем силой в гости затащили?

— Ты с кем сюда приходил и что тут делал? — спросил Буйницкий.

— Иди ты… — огрызнулся тот. И тут же сморщился от боли — Буйницкий сильно сжал ему плечо.

— Ты все расскажешь, мой байо, не валяй дурочку и не ври! Рассказывай господину, не то ты у меня завоешь! — И Буйницкий так крутанул ему руку, что тот глухо вскрикнул.

— Больно! Скажу… С корешами сюда приходил. По тюрьме их знаю, сидели вместе лет восемь назад. Периша мой земляк, далматинец, не какой-нибудь золоторотец факин, а сын газды, богатея! А Мишо — русский, по мокрому делу всю катушку отсидел. Он злой. Он меня заставил влезть в окошко. Периша говорит жить не буду, но отомщу. Уехал, собака, два часа тому назад в Словению. Оба мне марки обещали, а расплатились, гниды, угощением. — Он тупо уставился в угол, изредка с опаской поглядывал на Хованского.

— Знаешь, что Драгутина забили палками? — не выдержал Буйницкий и ударил предателя кулаком в лицо. — Ты, гадина!

Тот отшатнулся и схватился за нос.

— За что бьешь? Драгутин коммунист, агент Москвы, — бубнил босяк, держась руками за нос, из которого потекла кровь.

— А чем тебе Москва помешала? Отберет у тебя поместье, дом, виллу на море? Дубина! Говори!

— Хальт! — остановил их Алексей. — Вышвырните этого дурака вон. Драгутин никогда не был коммунистом, как и Попов!

— Ошибаетесь, господин, Периша Булин говорил, что следил за тем и за другим еще до войны! — бойко загнусавил пьяница. — Драгутин держал кафану «Якорь», а когда вы, немцы, пришли, Драгутин скрылся и переехал на эту квартиру. Попов — майор, летчик, он живет возле Бледа, влез к усташам, мы читали его письма.

— Гут, это мы проверим, а сейчас ступай! Данке! Не суй нос не в свои дела. Зейне назе штекен не в свои дела, не то получишь по носу. Ферштайден? Понял?

— Ферштайден! Ни за какие деньги, господин! — Босяк радостно растирая правое плечо и руку, поглядывая укоризненно то на Буйницкого, то на Черемисова, которые хорошо усвоили приемы джиу-джитсу и полагали себя мастерами, но с таким жалким подонком не считали нужным использовать свой опыт.

2

Шел 1941 год. Приближалась Пасха.

Аркадий Попов приземлился со своим истребителем на склоне горы неподалеку от Бледа, небольшого курортного города, живописно расположенного на берегу озера. Склон горы, который «приютил» его самолет, сломал крыло и измял фюзеляж, и Аркадий, безнадежно вздыхая, прихрамывая, заковылял к видневшейся внизу церкви, окруженной нескольким, домами. О том, чтобы починить самолет, нечего было и думать.