Читаем без скачивания Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Первое сентября будет всегда! Понимаешь, ты, сволочь? Всегда!
И еще он подумал, что та маленькая девочка Наденька, которой он смастерил вчера деревянную свистульку, и которая обрадуется чудесно пахнущему апельсину, который он добыл для нее, скоро подрастет, а к тому времени война обязательно закончится. И первого сентября сорок какого-то года она в белоснежном фартуке и с огромным белым бантом на голове, с новым кожаным портфелем в руке, пройдет по улицам Сталинграда и войдет в новую школу.
Думая так, он левой рукой распахнул окровавленную телогрейку, где к его начиненному болезнью животу были туго примотаны полевым проводом противотанковые гранаты. В чеки гранат был продет такой же прочный и гибкий провод и концы его накрепко обмотаны вокруг левого запястья. Радуясь тому, как расширились от страха зрачки белесых глаз, он еще раз повторил так понравившуюся ему мысль: – Да, теперь я умру хорошо! – и сказал с улыбкой этому глупому немецкому офицеру, одновременно выдергивая резким движением чеки всех гранат, сказал радостно и мстительно:
– Тебе привет от товарища Сталина!
Глава 19
Неужели все кончилось и теперь всегда будет эта удивительная тишина? Мне ничего не надо, только бы всегда была тишина, и я не хочу видеть людей, которые все время стреляют, мне хорошо одному. Когда ты один, можно врать себе сколько угодно и получать от этого удовольствие. Ты еще думаешь об удовольствии.
Краус попробовал пошевелиться, потом встал с трудом на четвереньки и заставил себя думать, заставил вспомнить, что с ним произошло. Он отошел, чтобы не участвовать в этом бессмысленном разговоре с пленным, думал о чем-то своем. Потом услышал металлический лязг, увидел гранаты на груди русского, потом… Да, потом ты испугался. Испугался за свою жизнь, нет, это просто инстинкт самосохранения. Пусть так. Потом он бросился в дверной проем и упал, и была яркая, ослепляющая вспышка, но не было звука. Все произошло в полной тишине. Потому что ты сразу оглох, Герберт, сказал себе лейтенант, проверь, слышишь ли ты теперь!
Звуки доносились слабо, голоса или что-то другое, нельзя было разобрать из-за звона в ушах, главное – слух был. Его качнуло, когда он встал, и он оперся плечом о стену и заглянул в проем. Первое, что он увидел, было тело Вайнера. Гауптман сидел у наполовину обрушившейся стены, как будто впечатанный в нее, и в вылезших из орбит глазах его застыло непомерное удивление. Грудная клетка его лопнула от мощного удара, и была распахнута, и Герберт увидел все, что было в ней – легкие, как два черных крыла и между ними, посередине – багрово-безжизненное сердце. Неправда, подумал Краус, неправда, что сердце у человека слева, оно находится прямо посередине. Потому что все в природе подчинено законам симметрии и равновесия. А в тебе нет равновесия, подумал лейтенант и упал.
Он чувствовал, как его несли куда-то, и слышал голос Гюнтера, едва слышал, и голова кружилась так, как будто она лежит на бешено вращающейся карусели, и он наблюдает за ней со стороны. Когда головокружение уменьшилось, и он стал слышать немного лучше, Краус окончательно убедился в том, что он жив и ему вдруг захотелось поговорить с кем-нибудь, все равно с кем. Он позвал Гюнтера и вместе с денщиком в комнату вошел доктор Швендке. Герберт не был близко знаком с ним, но беседовал несколько раз в госпитале, куда приходил проведать раненого Курта.
Краусу было трудно говорить, и он слушал, повернув голову правой стороной к говорившему, и иногда задавал короткие вопросы. Доктор Швендке сказал, что перепонка левого уха сильно повреждена и слух вряд ли восстановится, что нужна немедленная госпитализация, и он не понимает, почему лейтенант наотрез отказался ехать в госпиталь. Ему нужен покой и лечение, а здесь обеспечить этого невозможно, и его долг, как врача… Я должен быть здесь, сказал Герберт, здесь мне будет лучше. Объясните Гюнтеру, что нужно делать, и он сделает все как надо.
Он не вставал с постели весь день, потому что было сильное головокружение и все время тошнило. Вечером, когда стихли звуки канонады, пришел Хохенштауф, и был искренен в своих сочувствиях, это было видно. Он поставил на стол бутылку французского коньяка, и сказал, что разговаривал с доктором, и не понимает, почему лейтенант упорствует в своем нежелании пройти лечение в госпитале. Краус приказал Гюнтеру подать какую-нибудь закуску, и хотел встать, но Хохенштауф удержал его и помог приподняться повыше и сесть. Лейтенант ощутил, что ему неприятен этот визит, но он должен был задать вопрос, который мучил его с того самого момента, как он пришел в себя. Он должен был спросить этого самонадеянного аристократа, почему тот, зная, чем все это кончится, не позволил забросать русского гранатами? Почему, зная, чем все кончится, не пошел сам, а отправил агитировать храброго русского гауптмана Вайнера?
– Почему ты послал Вайнера? – спросил Краус, потому что подробности были лишними, они подразумевались сами собой. Хохенштауф помедлил, но смотрел прямо, не отводя глаз, вопреки ожиданиям.
– Был шанс, хотя и минимальный, и я должен был его использовать. Такова моя работа! Давай выпьем! Плюнь на запрет доктора, хороший глоток коньяка поможет тебе лучше всяких лекарств. Да, и развеет твои сомнения. Мы на войне, друг мой… ты сам все прекрасно знаешь.
– И
