Читаем без скачивания Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Среди политической и военной элиты Северной области главным яблоком раздора стал персональный состав, а также узкопартийность нового правительства. Действительно, Чайковский, провозглашая сотрудничество всех «государственных политических партий» в борьбе с большевиками и немцами[300], на практике не учел важность правительственной коалиции и отдал почти все места в кабинете эсерам. Его мотивацией, вероятно, явилось то, что эсеры занимали ведущее положение в северном отделении Союза возрождения; видимо, более надежным ему казалось определить на ключевые посты в правительстве своих конфидентов – прежних сотрудников главы кабинета по кооперативным и земгоровским кругам; и наконец то, что он стремился опереться на авторитет Учредительного собрания, где преобладали победившие на выборах эсеры. В итоге, за исключением самого Чайковского, находившегося с 1917 г. в партии народных социалистов, и левого кадета Зубова, все министры оказались эсерами. Это тут же вызвало недовольство в местных либеральных кругах и особенно среди белых офицеров, многие из которых плохо разбирались в левых политических течениях и практически не видели различий между эсерами и большевиками.

Чайковский, недооценивший важность партийной коалиции, также не учел возможную критику состава кабинета со стороны региональной элиты[301]. Он рассчитывал, что правительство быстро распространит свою власть на соседние губернии Севера России, и поэтому не считал нужным раздавать влиятельные посты представителям архангельской общественности. Также, формируя правительство из членов Учредительного собрания, депутатами которого являлись все управляющие отделами, кроме Зубова[302], он полагал, что никто, кроме большевиков, не способен открыто выступить против авторитета конституанты. Однако, как уже в первые дни работы кабинета показал конфликт вокруг лидера архангельских кадетов Н.А. Старцева, претендовавшего на министерский портфель, провинциальную элиту мало заботили легалистские принципы. Зато она желала видеть среди членов Верховного управления местных представителей. Выпустив из своих рук руководство антибольшевистским переворотом, архангельские либеральные круги были недовольны составом правительства и уже в начале августа 1918 г. попытались повлиять на работу северного кабинета.

Николай Александрович Старцев, вероятно, лучше многих других подходил на роль делегата архангельской общественности в Верховном управлении. Уроженец Архангельска, он после окончания университета несколько лет занимал судебные должности в губернии, а потом занялся публицистикой и общественной деятельностью. К началу революции в свои сорок с небольшим лет Старцев находился на подъеме политической и общественной карьеры и по политическому опыту не уступал большинству членов Верховного управления. Он был одним из организаторов архангельского комитета кадетской партии, несколько лет работал издателем первой местной общественной газеты «Архангельск», являлся членом IV Государственной Думы, а после октября 1917 г. стал известен своей деятельностью на посту заместителя председателя Архангельской городской думы, защищая права городского самоуправления от нападок большевиков[303]. Он активно участвовал в подготовке августовского переворота в Архангельске, так что даже военный руководитель восстания капитан Г.Е. Чаплин рекомендовал Чайковскому включить Старцева в состав кабинета как видного представителя местных кругов, превосходно разбиравшегося в обстановке[304].

Однако кандидатура Старцева встретила резкое сопротивление со стороны Чайковского. Глава кабинета не счел возможным дать пост человеку, не связанному с Учредительным собранием или Союзом возрождения, ссылкой на авторитет которых Верховное управление обосновывало свое право на власть. Хотя Старцев в виде уступки Чаплину был введен в кабинет как министр без портфеля, уже 5 августа он получил пост губернского правительственного комиссара и выбыл из состава правительства[305]. Лишенный политического влияния и переведенный на административную должность, Старцев быстро превратился в непримиримого противника Верховного управления и стал участником военного заговора, целью которого было свержение эсеровского кабинета.

В конечном итоге среди членов правительства почти случайно оказался Алексей Алексеевич Иванов, эсер, кооператор, земский деятель и председатель Архангельского губернского совета крестьянских депутатов, избранный осенью 1917 г. в Учредительное собрание от Архангельской губернии. Однако, не входя в круги Союза возрождения, он был оставлен без портфеля и, как показывают протоколы заседаний правительства, влияния на работу кабинета не имел[306].

Нежелание членов Верховного управления дать влиятельные посты представителям местной политической элиты быстро настроило против них архангельскую общественность, особенно ее либеральное крыло, возмущенное засильем в кабинете приезжих социалистических министров. В региональной прессе стали появляться язвительные упреки в адрес правительства. Так, журнал «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера» называл архангельское правительство «самочинным учреждением». Конечно, оно «состояло из членов Учредительного собрания, – отмечал журнал, – но ведь этих людей выбирали в депутаты парламента, а не в архангельские министры, и выбирало их не местное население»[307]. По мнению региональных лидеров, управляющих отделами вовсе не интересовали местные проблемы. Члены правительства были озабочены исключительно борьбой за власть в стране, в то время как, по утверждению главы Общества изучения Русского Севера В.В. Шипчинского, «перед Русским Севером стоят и его собственные, присущие только ему задачи, требующие скорейшего разрешения»[308].

Политические разногласия отчасти усиливала личная враждебность к некоторым министрам Верховного управления, царившая в кругах региональной элиты. Многие местные политики, видимо, были готовы поддержать председательство Чайковского, имевшего всероссийскую известность и репутацию демократического лидера. Некоторую популярность в Архангельске вскоре смог приобрести и яркий публицист Гуковский, уже в конце 1918 г. неожиданно прибавивший к своим политическим регалиям пост архангельского городского головы, на который он был избран голосами социалистического блока городской думы. Но большинство молодых министров Верховного управления были встречены губернской политической элитой, прежде всего либеральными кругами, настороженно и даже враждебно.

Еще более, чем отчуждение провинциальной общественности, положение Верховного управления осложнило открытое противодействие со стороны капитана Чаплина и правых офицерских кругов. Для Чаплина, занявшего в начале августа 1918 г. пост командующего вооруженными силами Верховного управления[309], персональный состав правительства, и особенно его молодые министры с революционно-эсеровским и даже террористическим прошлым, казался главным препятствием на пути успешной организации белой власти на Севере. Несмотря на то что сам тридцатидвухлетний капитан флота только в условиях революции смог превратиться в сухопутного командующего и даже оказаться во главе целой нарождающейся белой армии, его презрение к эсеровским парвеню в Верховном управлении не знало границ. Правда, Чаплин, уступивший еще в июле формирование новой власти Чайковскому, не сомневался в искренности и патриотизме лично главы кабинета, хотя и признавал, что, проведя бóльшую часть жизни за границей, тот совершенно не разбирался в российской обстановке. Не подвергал он сомнению и профессионализм юриста Гуковского, который, по мнению Чаплина, был хорошо подготовлен к занимаемой им должности управляющего Отделом юстиции[310]. Но молодость, отсутствие политического опыта и радикальное прошлое Маслова, Дедусенко и Лихача, задававших тон в работе кабинета, были тем, с чем Чаплин не мог и не хотел мириться.

Чаплин полагал, что Верховное управление является не «деловым» кабинетом, а «партийным» социалистическим правительством. Он смотрел на все шаги и заявления новой власти как на результат политики радикальных социалистов, которая, по его мнению, ранее уже привела к катастрофическим последствиям: развалу армии, военным унижениям России и приходу большевиков к власти[311]. Чаплин, оправдывая впоследствии свой заговор против правительства, подчеркивал, что Верховное управление якобы «не столько стремилось к организации борьбы с большевизмом, сколько к лихорадочному закреплению “завоеваний революции” и проведению программы социалистов-революционеров». В его глазах, решения кабинета «нисколько не отличались по духу от декретов большевиков». Все попытки организовать антибольшевистскую борьбу на Севере были сведены на нет, по его мнению, деятельностью таких «типичных революционных подпольных деятелей, специалистов в области разрушения и разложения», как Лихач, Маслов и Дедусенко[312].