Читаем без скачивания Сто шесть ступенек в никуда - Барбара Вайн

Если бы тест существовал, если бы я рискнула его пройти и если бы он оказался отрицательным, как сложилась бы моя жизнь? Достигла бы я большего или меньшего и что бы делала не так? Может, нарожала бы детей и написала другие, лучшие книги? Хотя какой смысл об этом говорить? Тогда теста еще не было, а теперь родственников почти не осталось, а я сама балансирую у последней черты — через два или три года все окончательно выяснится, в ту или иную сторону.

Первые три книги я написала в доме Козетты. Самую первую печатала на старой пишущей машинке Дугласа на верхнем этаже дома в комнате без полноценного балкона, где меня не мог отвлекать шум над головой. Книга была написана быстро и плохо, грешила сенсационностью, изобиловала насилием и грубым сексом. Я не могу обижаться на Айвора Ситуэлла, который как-то, значительно позже, заметил: «Все еще штампуешь их, Элизабет?»

Но до этого было еще далеко. Я хотела стать учителем, собиралась писать диссертацию по Генри Джеймсу. Айвор все еще жил с Козеттой, делил с ней постель, оскорблял и пытался вытянуть деньги на поэтический журнал. В отношении журнала она проявила необыкновенное упрямство. Козетта отличалась упрямством и, как ни странно, деловой хваткой — вероятно, это качество перешло к ней от Дугласа. Как бы то ни было, она хотела увидеть цифры и поговорить с людьми, которые вместе с Айвором будут участвовать в этом предприятии, прежде чем, как она выражалась, «отдаться». Этих людей было двое. Одна из них женщина, теперь замужняя — по словам Айвора, его бывшая «возлюбленная», — автор либретто к мюзиклу, который шел в Америке, в круглом театре со сценой в центре. Второго, который имел какое-то отношение к сатирическому журналу «Прайвит ай», звали Уолтер Адмет, и именно в его доме снимала комнату женщина, очаровавшая Айвора, женщина по имени Крис или Кристина.

Сама не знаю почему, но я вдруг выбрала окольный путь. Заранее решила, что та красавица не может быть Белл, и вбила себе в голову, что «мою» Белл зовут Исабель, хотя описание Айвора в точности совпадало с ее внешностью, до мельчайших деталей и нюансов. Я вполне могла попросить Эльзу Львицу, с которой часто виделась и которая регулярно приходила в «Дом с лестницей», чтобы та узнала у семьи Тиннессе, живет ли еще Белл Сэнджер в их коттедже. Если уж на то пошло, я могла сама позвонить Фелисити Тиннессе. После того Рождества мы один или два раза сталкивались с ней на вечеринках у Эльзы. Наверное, я этого не сделала потому, что жаждала сильных чувств, хотела пережить шок узнавания. Мне так кажется, хотя точно сказать не могу. Несомненно одно — несмотря на мимолетность нашей встречи, я чувствовала, что уже неразрывно связана с Белл и ее жизнью.

Поэтому когда Козетта предложила пригласить на ужин в дом на Аркэнджел-плейс Уолтера Адмета и женщину, с которой он жил, я воспротивилась. Сначала Козетта сказала только мне, поскольку в комнате больше никого не было, кроме Тетушки, что могло считаться большой удачей — или так только казалось, хотя, как выяснилось, правильно, — поскольку Айвор, верный себе, немедленно ухватился бы за этот шанс, пытаясь что-нибудь вытянуть из Козетты для себя или для кого-то из знакомых. Потом я часто думала, что было бы, если бы Козетта не согласилась сначала позвонить Адмету и предложить встретиться у него, а потом, если он ей понравится, пригласить на ужин, если бы отвергла эту идею, что вполне могла бы сделать и часто делала под влиянием своих представлений о гостеприимстве. Неужели я отправилась бы одна на Глостер-плейс в поисках Белл? Вряд ли. Это непросто, потребовало бы безрассудства, которым я не обладаю и никогда не обладала. Я бы отступилась, забыла о Белл, а в жизни Козетти никогда не было бы ни счастья, ни трагедии, ни высокого окна с узким карнизом.

— Не думаю, что я на это способна, дорогая, — сказала Козетта. — Навязаться к кому-то в гости… — с сомнением прибавила она. — Как можно?

В ее устах это прозвучало так смешно — к ней в дом все приходили без приглашения, когда вздумается, — что не выдержала даже Тетушка. Она поймала мой взгляд, а затем осторожно, боясь обидеть, засмеялась своим старческим, дребезжащим смехом.

— Можно ему позвонить, — предложила я. — Представлюсь твоим секретарем.

— Нет, нет. — Козетта была в ужасе. — Тогда меня примут за человека, который держит секретаря. Мне кажется, он принадлежит к настоящей богеме.

Это архаичное выражение стало объектом насмешек Айвора; остальные обитатели дома его просто не поняли. Но я привыкла к нему, поскольку часто слышала из уст Дугласа.

— Настоящий представитель богемы, — заметила я, — не обидится, если мы напросимся к нему в гости.

Только теперь Козетта поняла, куда я клоню:

— Ты хочешь сказать, что пойдешь со мной, Элизабет? — В ее тоне было нечто трогательное; такая любвеобильная и щедрая, она очень смущалась, боялась показаться навязчивой, была бесконечно благодарна, что я вызвалась потратить свое время и составить ей компанию. — Это так любезно с твоей стороны. — Ее лицо приняло такое выражение, как в те минуты, когда она замышляла очередное доброе дело, выражение озорства, почти детского предвкушения. — Мы можем принести ему хорошее вино. Например, мадеру… Давай возьмем с собой бутылку мадеры?

Я постаралась убедить Козетту, что было бы очень странно приносить в подарок вино человеку, отношения с которым у нее могут остаться исключительно деловыми и который в любом случае предложит ей лишь бокал лимонада, поскольку сама Козетта почти не пьет. На ее лице отразилось сомнение. На самом деле ей не пришлось ничего отдавать или брать, за исключением того лимонада, потому что журнал так и не появился на свет. Женщина, написавшая либретто, исчезла где-то в Южной Америке, а Айвор уехал с Фей. Разумеется, он собирался вернуться — как, впрочем, и Фей. Потому что Козетта была доброй и щедрой, никогда не сердилась и не дулась, всем все прощала, так что не очень проницательные люди считали ее легковерной. Думали, что она глуповата, и ее можно обмануть.

Айвор сказал ей, что собирается в Нортгемптон навестить заболевшую мать. Фей исчезла, не сказав ни слова. Думаю, они сняли комнату в Патни[37] у какого-то знакомого, который уехал в отпуск. Козетта катала Тетушку на машине и видела, как Айвор и Фей лежали в объятиях друг друга в Ричмонд-парке. И проявила ту грань своего характера, о существовании которой я не подозревала — если считать ее мстительностью; если же назвать это как-то по-другому, не злобой, не местью, а ужасом перед предательством, то Козетта всегда была такой.

Она пригласила знакомого из Голдерз-Грин — Джимми, верного мастера на все руки, который выполнял для нее разнообразную работу на Велграт-авеню и теперь приезжал на Аркэнджел-плейс — сменить замки и изготовить новые ключи. Телефонный номер остался прежним, вероятно, потому, что сама Козетта почти никогда не брала трубку. Я всегда думала, что если она и получала какую-то пользу от приживания в своем доме, эта польза заключалась в том, что всегда было кому ответить на звонок — обязанность, от которой Козетта старалась увильнуть. Мервин, которого я никогда не подозревала в особой неприязни к Айвору, с огромным удовольствием сообщил ему, когда тот позвонил, что Козетта «отдала распоряжение» его не пускать. Услышав об этом, Козетта пришла в ужас, но к тому времени Мервин и Гэри уже повеселились от души, рассказывая Айвору, что Козетта «все о нем знает», что у нее есть друг, «большая шишка в Скотланд-Ярде», и что в данный момент она «разговаривает со своим адвокатом». Айвор, вероятно, подумал, что помимо всего прочего раскрылся и обман по поводу происхождения и семьи, хотя на самом деле никто из нас не подозревал, что он не принадлежал к тем же Ситуэллам, что и сам покойный сэр Осберт, на похороны которого его якобы приглашали в прошлом году.

Но все это случилось уже после того, как мы с Козеттой отправились домой к Уолтеру Адмету, договорившись встретиться там с Айвором. Мы поехали на темно-синем «Вольво», большом, старом, пыльном, поглощавшем неимоверное количество бензина; мыть его должен был Гэри вместо арендной платы, но никогда этого не делал. Внутри автомобиль казался продолжением «Дома с лестницей», до отказа забитый вещами Козетты, с полными или наполовину полными пепельницами, бутылками и баллончиками из-под освежающих спреев, новыми романами в рваных суперобложках, туфлями для вождения и туфлями, которые надевались для выхода из машины, всякими свертками, которые требовалось куда-то отвезти, но которые никогда не попадали к месту назначения, бельем для прачечной, одеждой для химчистки и вещами, требовавшими починки. Я волновалась, и мое волнение передалось Козетте, которая приняла его за опасение, что ее обманут или уговорят выбросить деньги на ветер.

— Когда существует опасность, что благоразумие мне изменит, — серьезным тоном сказала она, — я думаю о Дугласе. Вспоминаю, как он упорно трудился, чтобы заработать все эти доставшиеся мне деньги, и это меня сдерживает. — Впервые за много месяцев она упомянула о покойном муже.