Читаем без скачивания Журавлик по небу летит - Ирина Кисельгоф

– Ладно, – ответила она, и ее огромные глазенапы сверкнули красным.

Вообще-то я нормально отношусь к кошкам. И к сиамским тоже. Отношение к кошкам – это сигнал для женщин. Так говорит бабка. По ее теории, кошки – женщины, а любовь к ним – признак мужественности и женолюбия. Во мне полно практической мужественности и теоретического женолюбия. Жду не дождусь, когда теория станет привычной практикой. Главное, чтобы точили когти о мебель, а не об меня. И путались под ногами, когда мне самому приспичит, а не им.

– Лизка, пойдем на кровать. Надоело стоять. Я не памятник.

Лизка глянула на меня исподлобья. Я оскорбился и пошел отдыхать на место своей лежки, а она потащилась за мной. Фекла!

Она снова дышала рядом со мной и шуршала по гравию тапками. От нее несло молочными ирисками – ближе не бывает. А во мне колобродила манная каша. Почему я не могу ее поцеловать? Взять за шею и притянуть к себе? Что она мне сделает? И вообще… С Сашкой целовалась, со мной нет. Я ей что, детский чепчик? Я по разуму старше ее лет на десять… Брат по разуму! Старший! Верняк! Я заржал неожиданно для себя. Н-да… Крыша, крышечка моя, крышулька! Где ты? Ау! Папа тебя заждался.

– Слушай, Лизка, зачем ты меня просила маску с себя снять? – Я спросил ее об этом, чтобы разогнать свои дурацкие мысли, а она вдруг побледнела.

– Ты че? – удивился я.

– Ничего, – прошептала она.

Мне не понравился ее вид. Она тогда ревела и сейчас чуть не ревет.

– Кто-то достает? В школе, да? – спросил я. – Можно взять пацанов и реально завалить. Только скажи.

– Нет, – она отвернулась.

– Да не бойся ты. Если хочешь, никто не узнает.

– Нет! Не в этом дело.

– А в чем?

– Не твое дело! – грубо сказала она, встала и ушла.

Я остался сидеть как дурак. У Лизки были свои тайны, а мне захотелось их узнать. В чем там дело? Я закрыл глаза и увидел Сашкину физию. Она мне ухмыльнулась, я размахнулся и вломил кулаком в ее глаз. Сволочь!

– Шурец, че делаешь? Мм. Пошляемся?

Шурца было слишком много, и он путался под моими ногами. Я наточил когти и отправился драть их о Сашкину физию. Я был зол, и кто-то должен за это получить.

Мила

Пришел апрель, теплу не верь. Только была жара, все растаяло и успело высохнуть, как снова выпал снег. Днем жарит солнце, все течет, капает, хлюпает, зато утром и вечером приходит морозец и подмораживает мокрый асфальт. Мои ноги скользят в дорогущих белоснежных сапогах, а каблуки весело цокают. Я могу упасть, а им хоть бы что. Мне жарко в моем меховом полушубке с лисьим широким воротником, а вокруг меня молоденькие девушки в коротеньких, тоненьких плащиках. Они зябко ежатся, а мне жарко. Я одеваюсь, чтобы не замерзнуть, а они надевают разноцветные куртки и плащики, чтобы нравиться. Я смотрю на них, и меня гложет тихая тоска по прошедшему времени. Сейчас я все время вспоминаю молодость, будто щелкнул замок, и открылась дверь в моей памяти. Тогда морозы тоже были мне нипочем. На свидания – в короткой юбке и куртке, без шапки, и обязательно в осенних сапожках на каблуке, они были моднее зимних. Ноги стынут, сверху – черное полуночное небо, снизу – заснеженный бульвар, и мы то пропадаем, то появляемся в голубых кругах фонарного света. А вокруг искрят, сверкают снежинки, ложась на сугробы, деревья, мои волосы и его нелепую шерстяную шапочку. Так хорошо, как никогда не бывало!

Мне тогда приснился сон, что мы с Сергеем нашли совенка в сугробе.

– Возьми, – протянул он мне серый комочек.

Я взяла его в руки, чтобы согреть, а совенок изо всех своих сил долбанул клювом мне по ладони. Так сильно, что пошла кровь.

– К чему этот сон? – спросила я у будущей свекрови. – Я так испугалась. Это к добру?

– К скорому известию от родных, – ответила она.

На следующий день Сергей сделал мне предложение. Вот так я и получила известие человека, который стал мне родным. А принес его злющий птичий детеныш прямо из моего сна.

Я поежилась – морозы из моего прошлого ударили вместе с вечерним морозцем из настоящего. Скорее домой! Надо только перейти трамвайную линию, еще один квартал, и я уже дома, в тепле. Я остановилась у светофора, чтобы переждать поток машин, и увидела Сергея с девушкой в серой курточке, совсем тонкой, не по сезону. Он стоял напротив нее и что-то говорил, она молча слушала. Я сразу ее узнала, и мне стало жарко в моем меховом полушубке с лисьим воротником. Я смотрела, не отрываясь, на руки моего мужа. Каждый жест знаком до боли: восклицательный знак, запятая, тире… Он взял ее за руку – вопросительный знак, а для меня – двоеточие. Она равнодушно и вежливо сняла его руку – точка, а для меня – многоточие. Он остался стоять с бессильно опущенными руками, она пошла в булочную, а он смотрит ей в спину, не веря. На лице его надежда, разочарование, боль … Он замер на одной стороне улицы, на другой – я. И оба чувствуем одно и то же – крушение надежды, разочарование, боль. У меня ломит от боли горло, я держусь за него ладонью, и мне нечем дышать в моем жарком меховом полушубке с лисьим воротником.

Он ушел, бессильно опустив руки, я осталась стоять, а потом побрела через улицу. И снова осталась стоять в тесном пространстве между двумя грохочущими трамваями. Я вышла на тротуар вместе с ней. Трамвай захлопнул двери и взвизгнул колесами, я вздрогнула и пришла в себя.

– Здравствуй, – сказала она и улыбнулась безмятежной улыбкой, безжалостной, как тупой нож.

– Я вас видела, – вместо приветствия ответила я.

Она уронила руку с пакетом, бессильно, как он. И побледнела. Я впервые видела ее такой, и мне стало ее жаль.

– Пойдем. – Я пошла чуть впереди, она послушно за мной. Ее куклы ожили. Что теперь делать с ними?

– У меня был парень, – сказала я. – Мы должны были пожениться. Он любил меня без памяти и носил на руках. Так любил, что, когда я уронила туфлю, он поднял ее и поцеловал. На глазах у всех. Его засмеяли, я тоже. – Я помолчала. – Я была жестокой, но я была права, потому что его не любила. Я смеялась над ним, зная, что никогда не окажусь на его месте. Разве в такое будущее верят? У меня не было ни мук совести, ни сожалений, и я бы не вспомнила о нем, если бы сегодня я не увидела… – я запнулась, – вас. Сейчас я вспомнила, и мне его жаль. Так жаль, что хочется плакать. – Я остановилась и развернулась к ней. – Выть хочется, понимаешь?

Она молча смотрела на меня, стоя под аркой нашего дома, а на чугунной решетке змеились драконы. На ее бледном лице лишь глаза. Поодаль остановилась машина; черные глаза на мгновение ожили, отразив свет противотуманных фар, и снова погасли.

– Понимаю, – сказала она.

– Откуда тебе знать? – крикнула я и пошла вперед, не дожидаясь ответа.

Я пришла домой, надеясь, что никого не будет. Все должны были оставить меня в покое. Мне не до них. Мне нужно подумать. Я лежала на новой кровати без единой мысли в голове. На стенах моей спальни вспыхивали, скользили, менялись красные, желтые, зеленые, синие огни рекламы дома напротив. У меня самый лучший дом в центре, со светомузыкой для настроения. Красный – ненависть, желтый – ревность, зеленый – отвращение, синий – надежда. Синего – цвета надежды – чуть больше. А надежда – цвета весеннего неба. Весной все начинается. Все будет хорошо.

– Он ей не нужен. Надо терпеть. И все будет хорошо.

Я поднялась с кровати и пошла искать мужа. Он смотрел в монитор, на заставке которого мчались с невиданной скоростью белые облака. Безумный белый поток рваного клочковатого снега из никуда в никуда.

– Что смотришь?

Я обняла его сзади, и он сжал мои ладони. Так крепко, что пальцам моим стало больно. И не обернулся, завороженный белой небесной рекой.

– Облака, – ответил он.

– И что в них такого?

– Облака ставят границы.

Я убрала руки, он не стал меня удерживать.

– Между кем? – изменившимся голосом спросила я.

– Между отдельными планами картины.

– Какой картины? – мой голос готов был сорваться на крик.

– Обычной, – вяло ответил он. – Живописной.

– Ты никогда не интересовался живописью.

– Где-то читал. Не помню. – Он повернулся ко мне. – Пойдем спать. Я устал.

– А ужин?

– Пойдем. Я ел на работе, – он тяжело поднялся и вышел, не взглянув на меня.

Я осталась смотреть на беззвучный белый поток небесного снега. Постояла, выключила монитор и отправилась к сыну. Он, как обычно, валялся на диване, слушая музыку.

– Ты ужинал?

– Да.

– Уроки сделал?

– Да.

– Хорошо. – Я оглянулась, будто что-то искала.

– Мам! – раздражился сын.

– Спокойной ночи. – Я еще раз оглянулась и пошла в спальню.

Боже, если бы ты знал! Как мне не хотелось туда идти!

Мой муж стоял у окна, контуры его силуэта попеременно светились уличной рекламой – ненавистью, ревностью, отвращением и надеждой. Всего понемногу, но цвета надежды меньше, чем остальных.

– Ты еще не разделся?

– Сейчас.

Я смотрела, как раздевается мой муж, со смешанным чувством любопытства и стыда. Словно тайно, исподтишка наблюдала за наготой постороннего, абсолютно чужого мне человека. И во мне вдруг проснулось желание. Сильное, как никогда. Но облака поставили границу, я уснула одна в постели с собственным мужем.