Читаем без скачивания В тени Петра Великого - Андрей Богданов

Этот указ с подробной инструкцией, как надлежит говорить с турками о древней «исконной братской дружбе и любви» между царями и султанами, отражал сомнения и колебания московского правительства, уверявшего, что «его царскому величеству подлинно известно, как он, Мустафа, будучи у султанова величества еще первым пашой, всегда султаново величество наговаривал ко всякому добру и к поддержанию исконной дружбы с великим государем». Важно было, что переговоры поручались только русскому командованию: известить или не известить о них гетмана Самойловича было делом Ромодановского (пункт 14).

Итак, Ромодановский должен был всячески оправдываться за шедшие с 1673 г. военные действия, при этом заявляя, что Чигирин и вся Украина, «которая зовется Малой Россией», с древности принадлежала предкам Федора Алексеевича и лишь «на некоторое время от подданства… отлучилась», «а у турецких султанов никогда Малая Россия в подданстве не бывала». Так что если турки не откажутся от своих притязаний, «кроворазлитие» падет на их головы.[167]

Эта инструкция осталась бы только в летописи дипломатических казусов, если бы 11 июля, когда армия Ромодановского переправлялась через Днепр и уже вступила в бой, Федор Алексеевич не послал командующему собственный, именной указ, как бы в дополнение прежнего наказа, но без совета с патриархом и боярами. Изумительно, что документ, опубликованный в Собрании государственных грамот и договоров (т. IV, № 112, с. 365–366) и Полном собрании законов Российской империи (т. 2, № 729, с. 166–168), так и не привлек должного внимания историков.

Между тем свою главную мысль царь выразил определенно: «Буде никакими мерами до покоя приступить, кроме Чигирина, визирь не похочет, и вам бы (Г. г. Ромодановскому с его сыном и заместителем князем Михаилом. — Авт.) хотя то учинить, чтоб тот Чигирин, для учинения во обеих сторонах вечного мира, свести, и впредь на том месте… городов не строить» (для максимальной точности цитаты из указа не адаптированы). О военных действиях Федор Алексеевич вообще не говорит — благо Ромодановскому было дано время для переговоров с Кара-Мустафой под предлогом ожидания войск Черкасского. Другое дело, что разрушение Чигирина было крайней уступкой.

Добиваясь мира, Ромодановский путем переговоров должен был стараться, чтобы русско-турецкое соглашение «малороссийским жителям не ко утеснению было» и чтобы новая граница не привела к столкновению с Речью Посполитой. Требуя от командующего «почасту» извещать Посольский приказ о ходе переговоров, Федор Алексеевич на самом деле хотел от Ромодановского невозможного, например, советоваться о разрушении Чигирина с Самойловичем и «того смотреть и остерегаться накрепко, чтоб то Чигиринское сведение не противно было малороссийским жителям».

«А сее бы нашу великаго государя грамоту держали у себя тайно, — писал в конце Федор Алексеевич, — и никто б о сем нашем великаго государя указе, кроме вас, не ведал». Это было тем легче сделать, что Посольский приказ, через который шла переписка, почти все царствование Федора Алексеевича был лишен боярина-судьи и ведался дьяками. Конечно, приказ был подотчетен Боярской думе и она должна была в итоге получить доклад о секретных мероприятиях. Но, учитывая, что думные люди и ранее испытывали колебания в вопросе о продолжении войны, инициатива государя не должна была встретить серьезного сопротивления. Уж по крайней мере, никто не заступился за бедного Ромодановского!

Не утаить шила в мешке было и в армии: даже до Гордона дошел слух, что воевода получил в десятых числах июля царское предписание вывести Чигиринский гарнизон и взорвать крепость, если нельзя будет удержать ее.[168] Это было не совсем то, о чем писал царь в известной нам грамоте, но именно так указ Федора Алексеевича был реализован: русское командование предприняло все, чтобы турки сами взяли Чигирин и чтобы у казаков было меньше поводов для возмущения (именно они первыми бежали из крепости!).

Кто-то может сказать, что это была грубая работа, как будто от Ромодановского, в его состоянии, можно было требовать утонченности — если он вообще не впал в апатию, предоставив действовать В. В. Голицыну и таким деятелям, как полковник Карандеев. Я же прошу обратить внимание на то, что князья Ромодановские выполнили свой долг перед государем до конца. Никто из современников не заподозрил в чигиринской трагедии замысла московского правительства: даже поляки, даже Юрий Хмельницкий, для которых такие сведения или хотя бы намеки были бы на вес золота!

Цена мира

Последствия падения Чигирина и так были велики. Не говоря о невинно убиенных Ржевском с товарищами, царь Федор грустил о г. Каневе, взятом турками и татарами под водительством Ю. Хмельницкого, о перешедших на сторону неприятеля Черкассах, Корсуне, Жаботине и вообще значительной части Правобережья. Правда, гетманский сын Семен Самойлович вновь привел к покорности Канев, Корсунь, Черкассы и др. — но не к добру, ибо по приказу отца выжег города, местечки, села и деревни на западной стороне Днепра, «чтоб впредь неприятельским людям пристанища не было».[169]

Не лучше обстояли дела на востоке, где падение Чигирина было воспринято как признак слабости «Белого царя». Государь упорно, но не слишком результативно требовал от воевод усмирять казаков в их перманентной войне с кочевниками (атаманы-молодцы действительно временами перегибали палку, добираясь до самых туркмен и персов). Бои казаков с калмыками, вытекающие из взаимных обид, велись столь самозабвенно, что последние нападали даже на «умиротворителей»-стрельцов.[170] С весны 1678 г. усилились столкновения казаков с калмыками на Яике, в Красноярском, Тобольском и Кузнецком уездах, с киргизами в Красноярском и Томском уездах, с татарами и башкирами в районах Уфы, Кунгура и Тюмени.[171]

Напрасно государь с января до июня 1678 г. призывал послужить на Украине калмыков тайши Аюки, ногайцев и едисанских татар: те откликнулись в крайне незначительном числе, дожидаясь исхода кампании.[172] Любопытны, но малоэффективны были попытки Федора Алексеевича применить ученое понятие милосердия к окраинным народам (как, впрочем, и урезонить своих воевод). В Охотске Юрий Крыжановский и приказный Петр Ярыжкин с трудом отбились от тунгусов. Несмотря на то что повстанцы убили сообщников дани, царь после основательного расследования злоупотреблений администрации велел новому воеводе «жить… с великим опасением, и к иноземцам держать ласку и привет, и тайным и всяким обычаем проведывать в них шатости», действуя исключительно мирно. Русских же участников конфликта воевода Бибиков должен был «бить кнутом на козле и в проводку без всякой поноровки, и сослать в Даурские остроги в пешую службу, и животы их взять в нашу, великого государя, казну».

Бибиков, отличавшийся общими для всех воевод пороками, от такой милосердной политики пострадал — был убит аборигенами со всем отрядом русских людей. Оставшиеся в живых товарищи его были царским указом казнены за «тунгусам обиды и налоги великие». Эта история не остановила Федора Алексеевича, и после донесений о волнениях тунгусов от енисейского воеводы государь указал расспросить переселенных казаками инородцев: «по своей ли они воле в то зимовье пошли или их взяли казаки поневоле, и для чего, и какой тесноты им те казаки не чинили ль? И где они хотят жить?.. И где они жить захотят, и им тут жить и велеть, а ясак платить равный прежнему». На этот раз, правда, помимо казаков казнить было велено и двух тунгусов-убийц.[173]

Памятуя о восстании башкир при Алексее Михайловиче, царь Федор 17 апреля 1678 г. подтвердил запрещение русским вступаться в их земли в Уфимском уезде.[174] В благодарность за трогательную заботу об инородцах государь получил сообщение, что башкиры подбивают татар воевать против русских. 15 декабря 1678 г. они «говорили, что твой, великого государя, город Чигирин турецкие и крымские люди взяли и твоих государевых людей побили, а они дескать потому и будут воевать, что у них одна родня и душа: турецкие и крымские там станут биться, а они, башкиры и татары — станут здесь биться и воевать».[175]