Читаем без скачивания Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл - Михаил Казовский

4

Третьим ребёнком Ярослава Галицкого оказалась тоже девочка. По-славянски её назвали Верхуслава, а по святцам - Ирина. Первый же месяц жизни чуть не сделался для малютки последним: на дворе стоял промозглый ноябрь, кроху застудили, и она едва перенесла лихорадку. Но уже ближе к Рождеству совершенно поправилась, радуя родителей зверским аппетитом.

Радость приносили и старшие дети: Фрося лопотала вовсю, а Володя отличался прекрасной памятью, зная наизусть и народные песенки, и частушки, и не слишком мудреные молитвы. А с женой у владыки Галича хоть и происходили регулярные ссоры, но до крупных размолвок больше не доходило. Просто с каждым годом Ольга Юрьевна сдерживала себя всё меньше, от давнишней покорности ничего не осталось, и она была в доме полновластной хозяйкой, требовала, кричала, распускала руки по отношению к челяди. Все её боялись. Мужа ревновала, как прежде, он её ругал, а потом навещал одрину и доказывал делом, что не тратил сил с посторонними женщинами. Это на какое-то время примиряло супругов, но потом опять у княгини возникали новые подозрения, и она опять начинала донимать Осмомысла.

Тот спасался от семейных скандалов по-разному: уезжал на охоту, разбирал челобитные горожан, философствовал с отцом Александром или со своим наперсником Тимофеем. Давний вопрос о созыве боярского веча разрешил сурово: запретил устраивать сход, а зачинщику Феодору Вонифатьичу пригрозил острогом; оскорблённый вельможа удалился в свои владения, пробубнив в усы, что ещё с князем поквитается.

Близорукость правителя Галича, слава Богу, не усугублялась, но и так достигла приличной величины - и поэтому он, как правило, не ходил в походы, только направлял с Полками собственных воевод. Например, Избыгнев Ивачич отогнал от Ушицы половцев, взял под постоянный контроль Коломыю. А Гаврилко Василич попытался, по наущению Долгорукого, отобрать у Волыни Луцк, но кампания провалилась, и пришлось возвращаться несолоно хлебавши.

Тем не менее Долгорукий не успокоился и забрасывал зятя письмами: мол, должны навалиться на детей Изяславки и присвоить их земли. Осмомысл отвечал невнятно, неотчётливо представляя собственную выгоду. Переписка их длилась бы, наверное, долго, если бы не Юрий: он собрал немалое войско и уже в марте 1156 года выступил один. Ярослав был припёрт к стене: отсидеться у себя он уже не мог, а послать воеводу или тысяцкого во главе ополчения тоже не имел права - по тогдашним понятиям, это оскорбило бы киевского князя, главного среди остальных. И пришлось скрепя сердце собираться в поход.

Накануне отбытия посетил отца Александра в монастыре и покаялся на дорожку в грехах. А потом сказал:

- Страшно, отче: коль убьют меня в этих битвах, то получится, что и жил-то зря - не останусь ни у кого в памяти.

Духовник ему возразил:

- Сыне, ты печалишься зря: правишь по-христиански, понапрасну не губишь души людские, помогаешь сирым. Заложил несколько церквей. Но оно конечно: мог бы делать больше. И задумайся о сём. Коли не убьют, будет время приумножить свои старания.

- Ах, не знаю, не знаю, - грустно произнёс Ярослав. - Иногда руки опускаются от неясных мыслей. Для чего родился на свет Божий, в чём моё земное предназначение? Воевать, бороться с соседями? Это не по мне. Своего не отдам, но чужого тоже не трону. Продолжать учиться? Но в могилу не заберёшь ни богатств, ни знаний. Обучать других? Но когда другие не хотят просвещаться сами, вдалбливать им науки бессмысленно. Вот и получается, что брожу в потёмках.

Он сидел поникший: бледное лицо, тусклые глаза; с хрустом разминал холодные пальцы. Настоятель монастыря ласково ответил:

- Коли так рассуждать, выйдет, что вообще все живут напрасно. Но Господь не зря посылает нас в мир. Цель одна: возлюбить друг друга. Взявшись за руки, стойко переносить выпавшие трудности. Самому не пасть и спасти своих братьев и сестёр от падения, от невзгод, от нежданной смерти. Больше ничего. Нет иного смысла.

- Понимаю, да… И при сем иду на войну, чтобы убивать!

- Помоги кончить дело миром. Объясни Долгорукому тщетность его усилий.

- О, легко сказать!

- Что поделаешь, в жизни всё непросто. Надо уметь сражаться за свои убеждения.

По дороге домой Осмомысл завернул в женский монастырь Варвары Великомученицы и зашёл в келью матери Манефы. Та не знала, где его усадить, чем попотчевать, как приветить. Он от угощения отказался, ибо очень спешил, только задал вопросы, как живут его подопечные - Настенька и Янка. Настоятельница ответила:

- Слава Богу, примерно. Иоанна не слишком усидчива, часто отвлекается, но зато хватает знания на лету и способна без подготовки рассказать заданный урок. С удовольствием трудится в саду. А Анастасия преуспела в пении да чтении. У нея сильный звонкий голос, мы ея просим запевать. Девочка живая, весёлая, даром что из половцев.

- Половчанка мать, а отец-то русский…

- Приходил намедни.

- Кто, родитель?

- Да, он самый, Микита Куздеич.

- Что ему было надобно? - Князь заволновался.

- Возжелал дочку поглядеть и спросить, не захочет ли она переехать к нему домой. У него жена померла, а детишек нет. Из родных только Настенька и осталася.

- Вот чего придумал! Раньше знать не знал, не считал своею, а теперь опомнился! Без моей на то воли Настеньку не трогать!

- Уж само собою, - согласилась игуменья. - Я ему то ж сказала. Но увидеться им дозволила - под моим приглядом. Не чужие они, грех не допустить… Так молодка прямо ему отказала: ты, конечно, мой родитель по крови, но по духу мой тятенька - Ярослав Володимерич, и его люблю, как отца родного!

Осмомысл опешил:

- Да неужто такие слова и произнесла?

- Совершенно точно.

- Вот душа-то святая!.. Значит, отказала Куздеичу?

- Без обиняков.

- А Микитка на это что? Осерчал небось?

- Нет, горючими слезами залился.

- Ба, ба, ба! Ну и чудеса!

- Да и то, признаться: был не слишком тверёз - может, от сего.

- Не исключено… Кликни-ка Настасью. Надо попрощаться накануне похода.

- Сей момент пошлю, не тревожься, княже… Галицкий правитель не видал свою подопечную более полугода и весьма удивился происшедшей в ней перемене. В келью заглянула не девочка, но уже девушка, прямо-таки невеста на выданье, - стройная, подросшая сразу на несколько вершков, и уже с недетским выражением в магнетически-чёрных глазах; вместе с тем оставалась настоящим ребёнком - непосредственным, простодушным. Посмотрев на владыку, вспыхнула, смутилась, опустила веки с длинными ресницами, преклонила колени и коснулась тёплыми, влажными губами тыльной стороны его длани - машинально поданной для поцелуя. Чёрное закрытое платье до пят, белый глухой платочек, схваченный узлом сзади шеи, очень шли ей. А нечаянный завиток, выбившийся из-под платка, придавал ученице монашеской школы невообразимую прелесть. Князь, опомнившись, отнял руку и проговорил в некотором смятении:

- Поднимайся, душенька… сядь на лавку… неча на коленке стоять…

- Я не смею, княже.

- Ну так смей, коли я велю.

Девушка присела на край и смиренно положила руки на платье, снова опустила глаза. Он спросил:

- Как вы тут живете?

- Славно, благолепно. Лучше и мечтать невозможно.

- Слышал, что в науках прилежна?

- В меру сил моих.

- Будто бы отец тебя навещал.

- Да, намедни.

- Будто бы сказала ему, что меня любишь больше, чем его?

Та совсем зарделась, от волнения облизала губы:

- Мне ли не любить тебя, княже? Ты такой добрый, великодушный. Лучше всех других, с кем мне доводилось встречаться. О простых печёшься. Столько сделал для меня и для Янки! Я твоя раба по гроб жизни.

Ярослав рассмеялся не слишком естественно:

- Ой, наговорила с три короба! Даже неудобно. Это ж долг мой христианский - быть отцом всему сущему в Галиче… Вот иду в поход на Волынь. Может, не вернусь. Ты хоть вспоминай меня иногда.

Настя подняла взволнованные глаза:

- Может, не ходить?

- Нет, никак нельзя. Наш великий князь Георгий Киевский, что приходится тестем мне, призывает под стяги. Попытаюсь убедить его кончить миром, но не знаю, сумею ли.

- Убеди, пожалуйста! - И она сложила руки молитвенно. - Ведь война - это богомерзкое дело. Бог велит любить, а не убивать.

- Если б все правители рассуждали по-твоему!.. Вдруг она воскликнула с жаром:

- Коли ты умрёшь, мне ведь тоже ни к чему жить!

- Милая, окстись! Что ты говоришь? - изумился он. У неё из глаз побежали слёзы:

- Да, поверь. Кто тогда за меня заступится, приголубит и обогреет? Ни от матушки Манефы (многие ей лета!), ни от Янки, ни от прочих сестёр-послушниц, ни тем более от Микиты Куздеича - нет ни от кого мне такой заботы и ласки. Только от Арепы да от тебя! Княже, княже! Не погибай!