Читаем без скачивания Каменный фундамент - Сергей Сартаков

И когда мы уселись в машину и, подсвечивая фарами, она покатилась по темной дороге, Алексей мне сказал:

— Конечно, ихняя пляска против моей куда же? Ерунда! Не в этом сила. Ты не подумай, что похвастаться хотел или ребят обидеть. Понимаешь, меня давно уже такая радость томила, аж на месте сидеть не мог. Ну, не там, так все равно просто на дорогу бы вышел и заплясал. И без музыки всякой… А тут гармонь…

Я недоверчиво помычал. Тогда Катюша, откинувшись со своего сиденья назад, подтвердила:

— Не веришь? Это с ним бывает. Вот нынче, когда выписался из госпиталя, пришел домой, про радость мою и рассказывать не стану. Налила ему в умывальник воды, он намылился, да и вздумал через кулак пузыри пускать. Хохочет, по избе бегает. Мыло угодило хорошее, пузыри большие, цветные получаются. Всю комнату забрызгал.

— Ведь вот говорит, — подмигнул мне Алексей, — а главного не сказала. Кто через кулак пузыри научил надувать? Я-то раньше и не умел. Случалось пускать, так через соломинку.

Но вот он встрепенулся и стал вглядываться в темень, в левую обочину дороги. Мы ехали густым лесом.

— Сюда, сюда! — закричал Алексой. — Сворачивай налево!

Шофер в недоумении затормозил машину.

— В чем дело, Алеша? Зачем налево? — спросил я. — Мы едем правильно, дорога идет прямо на Городище, осталось, по-моему, совсем недалеко.

— Вот на! — воскликнул Алексей. — Да я-то чего радовался, когда про Городище узнал? Надо мне за сынишкой заехать или нет? Как по-твоему?

— Вон что! За Васильком? Так, значит, он здесь?.. А ты дорогу найдешь?

— Вот, ясное море!

— Ну, тогда поехали.

И мы свернули на проселок, разбитый автомашинами и гусеницами танков. Иногда выбирался сухой, хороший участок, и тогда шофер прибавлял скорость, а потом дорога шла под уклон, и там земля была вся выворочена и поставлена на дыбы так, что приходилось пятиться и искать объезды.

Загнав машину на какое-то зыбкое моховище, шофер объявил, что дальше ехать нельзя и что здесь надо дожидаться рассвета.

— Ну и прекрасно, — согласился я, — переночуем здесь, только вот ни топора, ни спичек у нас нет, костра не разведешь.

— Каким ты был, таким и остался, — сокрушенно сказал Алексей. — Нет спичек и нет топора — и все кончено? Мало, что ли, валежника? На сотню костров хватит. Подите-ка потаскайте, а я вам огонь добуду и без спичек.

И пока мы носили валежник — а его было действительно много, — Алексей выкресал огонь. Нашел на дороге маленький камень с острыми гранями, вытеребил из телогрейки кусок ваты, слегка пропитал его бензином, затем достал свой охотничий нож и, ударяя обушком по камню, выбил на вату искру.

Когда костер разгорелся, мы все четверо улеглись возле него. Шофер, и вообще-то неразговорчивый, а тут еще измученный тяжелой дорогой, тотчас заснул. Дремала и Катюша. Алексей сидел как ни в чем не бывало, деловито подбрасывал сучья и ворошил толстые бревна.

— Давненько мы с тобой так не сидели у костра, — сказал он, оглядываясь на меня. — Спать не хочешь?

— И сам не пойму.

— Захочешь, так поймешь! — поучительно проговорил Алексей. — Ладно. Я вот что с тобой хочу поговорить, и ты посоветуй. Да. Вот пришел войне конец, и рано или поздно поедем по домам. Казалось бы, просто сел и поехал. И опять пошло все, как ничего и не бывало. Ну, а на самом деле не так. Давай разберем по порядку. Начнем издалека. Вот есть у нас старики: ей — отец с матерью, мне — тесть с тещей. Будем лучше звать: родители. Ну, сам знаешь, всю свою жизнь вековечную прожили они в тайге, о другой какой жизни и не помышляли. И не корысти ради жили, а просто там родились и росли. Если разобраться, корень глубокий пущен. И вот теперь переехали старики в город. Правду сказать, поплакали они. Ты пойми: не детишки ведь, а старики — и плакали. А почему? Я тебе так объясню: потяни старое дерево с корнем, как ни берегись, где-нибудь да оборвется, лопнет, и в ранке сок выступит. Вот и у них оборвался корешок один. И главный. Как тебе сказать, самостоятельность. Были они сами себе голова, а теперь к зятю в дом переехали. Ладно. Пусть даже не к зятю, к дочери. Не в этом сила. А поехали. Могли бы они до конца дней своих жить в тайге? Как там под конец получилось бы, не знаю, а я так скажу: могли. Не они первые, не они последние. Такова раньше бывала жизнь таежная. И вот они все-таки поехали. Почему?

Он поворочал бревешко в костре, подбросил новое. Искры так и взвились столбом кверху. Стало очень жарко, и мы немного отодвинулись.

— Почему? — повторил Алексей. — А вот почему: из уважения. Значит, Алеха мужик не последний, жить с ним можно. И опекать его по-стариковски можно. Также, скажем, как и свою доченьку. Мне это приятно все-таки. Не посчитаешь мягким старика Федора, отца ее, — суровый старик. А решился. И должен я ему ответить на это таким же уважением. Будь это дело в тайге, живи я с ним не в городе — все ясно, и думать нечего. Он в семье глава, и ему первое место. А город — не то, здесь жизнь иная. Он хотя и умный, слов нет, и опытный старик, а только весь ум и опыт у него особенные, таежные. Короче говоря, понимаю я, что в городской жизни я посильнее его буду, вроде и старшим в семье мне быть надо. И старика никак обидеть нельзя. И вот тебе первый вопрос, как тут поступить?

— Ну, Алеша, тут и думать нечего…

— А я знаю, — не дал он мне договорить, — знаю, что ты скажешь. Ты мне пока не отвечай. Ты слушай. Вот теперь она…

— Я-то чего! — засмеялась Катюша, будто и не дремала. — Я сама за себя сказать могу.

— Нет, Катенька, — мягко остановил Алексей, — ты одно про себя скажешь, а я про тебя скажу другое. То, чего тебе самой, может, и неловко сказать. Ну, ошибусь — поправляй. Вот она сержант. И я сержант. Речь сейчас не обо мне, а о ней. Катя — сержант, и не просто сержант, а медицинской службы; значит, чему-то она научилась. Дело тут не в звании вовсе, а в том, что выучилась она. И в том, что наука ей, я вижу, впрок идет.

— Ну, не так-то большую науку я одолела, — стараясь скрыть радостное смущение, заметила Катюша. — Это и всякий может.

— Ладно, — возразил Алексей, — значит, ты и так и этак, а хуже всякого не оказалась. А я знаю, наука ее уже за душу взяла, она теперь может хоть чему выучиться, даже доктором может быть.

— Леша, ну чего ты зря говоришь! — опять перебила его Катюша. — Доктору-то какое надо иметь образование!

— Не все сразу, Катенька, а была ты и неграмотной… — И продолжал, обращаясь ко мне: — И вот теперь, когда вовсе вернемся домой, непременно ей учиться надо. Не могу я это так оставить. На кого выучиться у нее хватит ума, посмотрим после. Не в этом сила. А останавливать человека, когда он вперед пошел, нельзя, не полагается.

Он замолчал, задумчиво вороша головешки.

Катюша лежала, опершись на локти и покусывая сорванную былинку. Пепел от костра редкими снежинками падал ей на голову.

— И в чем же заключается проблема? — осторожно спросил я и тут же с досадой подумал, что словечко вырвалось у меня казенное.

Алексей обычно придирался к таким оборотам речи, но на этот раз, видимо, не заметил.

— Вот ей-то бы и не вымолвить, — качнул он головой в сторону Катюши. — а я скажу. Так. как у нас с тобой принято, по душам, начистоту. — И тихо, но торжественно закончил: — О сынишке мы с ней думаем. Будет сын. Понимаешь, сколько лет ждали…

И сразу мне стала ясной непонятная прежде фраза из письма Алексея. Катя чуть-чуть отвернула лицо, так что стал виден ее строгий профиль. Не от пламени, конечно, играл румянец у нее на щеке. И, как далекая-далекая и нежная мечта, маленькой звездочкой отражался под ресницами, на зрачке, отблеск костра.

— Видишь, дело какое тонкое, — немного погодя начал опять Алексей, — больше я о нем и говорить не буду. Тут надо еще подумать и разобраться. Тогда только решить. Главное, ни тому, ни другому делу мешать нельзя. Вот тебе и второй вопрос. Тут я от тебя, пожалуй, сейчас и ответа ждать не стану. Тоже подумать надо. А вот теперь о себе еще поговорю…

— Леша, — вслух закончила какую-то свою мысль Катюша, — так ведь у нас теперь своя бабушка будет…

— Видишь, Катенька, бабушка бабушкой, а тебе тоже будет тогда не легко, вот о чем забота моя.

Катя опять задумалась. Повернулась на бок, вытянулась, сняла пилотку, подсунула ее вместе с ладонями под щеку и мягко, только движением губ, улыбнулась.

— Ну, говори, Лешенька, дальше.

— Да. Так вот. Скажу я снова: я сержант, три награды у меня, к четвертой представлен. А в звании в прежнем остаюсь. Почему это? И не думай, что досадно мне. Нет, все правильно. Я тебе просто объясню: делать, что мне ни дай, я могу хорошо, а распоряжаться, командовать — не умею. И не оттого, что грамоты у меня маловато, — это дело наживное, посади за парту, так тоже выучусь, — а как хочешь, склонности, чтобы командовать, нет. Да только ты и так не подумай, что засохнуть я на одном деле хочу, — как тяпал я, скажем, пять лет тому назад топором по бревнышку, так до конца жизни и тяпать. Нет. У меня всегда все мысли к тому направлены, чтобы новым делом заниматься, да потруднее. И потом, мне обязательно на ногах быть надо, долго усидеть не могу. Вдруг в тайгу или на реку захочется — подхватил ружьишко и пошел. И не то что добыча мне нужна, это дело десятое, а просто ходить тянет. Вперед бы да вперед!