Читаем без скачивания Белый. История цвета - Мишель Пастуро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Родиться и умереть в белом
Среди категорий, с которыми авторы геральдических трактатов, энциклопедий, а позднее и руководств по иконологии сопоставляют цвета, нередко фигурируют возрасты жизни. Число и периодизацию этих возрастов разные авторы определяют по-разному, но на закате Средневековья и на заре Нового времени их чаще всего бывает семь (хотя в Античности было только три или четыре137). Таким образом, число возрастов жизни совпадает с числом пороков, добродетелей, металлов, планет и дней недели. С младенчеством ассоциируется белый цвет; с детством – синий; с отрочеством – розовый; с молодостью – зеленый; со зрелостью – красный; со старостью – черный; с глубокой старостью – белый. В этой семерке нет ни желтого, ни фиолетового – эти цвета считаются принижающими. А вот белый упоминается дважды: он символизирует первые годы жизни и последние, как если бы, пройдя старость (то есть перейдя рубеж восьмидесятилетия), человек опять становится малым ребенком. Между грудным младенцем и дряхлым стариком есть сходство: символом их возраста выступает один и тот же цвет – белый.
Действительно, на протяжении долгого времени младенцев одевали в белое, и только в белое. В иконографии мы находим множество изображений новорожденных, туго спеленатых с головы до ног тонкими полосками ткани всегда одного и того же цвета. Одни из них похожи на маленьких мумий, другие на продолговатые булочки, обсыпанные мукой. Обычай туго пеленать младенцев появился еще до Средних веков и не был забыт с наступлением Нового времени. Только в середине XVIII века некоторые врачи усомнились в его полезности. Раньше считалось, что тугое пеленание согревает и защищает младенца, что в таком виде проще присматривать за ним и переносить его с места на место, и вдобавок это напоминает ему тесное замкнутое пространство материнской утробы. Разматывают пеленки редко, так же редко происходит их смена и последующие гигиенические процедуры, то есть младенец мокнет в собственных выделениях. Но многие врачи утверждают, что это лучшее лекарство при порезах и надежная защита от эпидемий.
Детские пеленки делаются из шерстяной либо льняной ткани, как и чепчик, который прикрывает голову и предохраняет ее от ушибов и сквозняков. Как вся одежда, надеваемая на голое тело, пеленки и чепчик белого цвета, из ткани либо белой от природы, либо выбеленной. Единственный младенец, для которого делается исключение, это Младенец Христос, который на картинах и миниатюрах, посвященных Рождеству, чаще изображается нагим, чем спеленатым, – причем художники стараются придать Его коже розоватый оттенок, с золотистым крестовым нимбом. Вдобавок Его тело излучает сияние, и художники изображают это по-разному, но непременно с помощью золота, а не какого-либо другого цвета, даже белого. Святая Бригитта Шведская (1303–1373) в своих «Откровениях» объясняет, что сияние, исходящее от новорожденного Христа, несравнимо ярче сияния, исходящего от ламп и свечей, ибо оно «разливается в душах человеческих и несет свет в мир»138.
Но Христос – это, конечно, особый случай. Большинство новорожденных запеленаты в белое и лежат в комнатах, где зачастую доминируют белые ткани: простыни, перина, подушки, драпировки. Да и сама Дева-Мать одета в рубашку того же цвета, цвета чистоты и материнства. Этот белый пришел на смену зеленому, который Она носила раньше, как знак надежды, или, если конкретнее, надежды на счастливое материнство. На миниатюрах и картинах мы часто видим будущих матерей в платьях этого цвета. Хронисты рассказывают даже, что в 1238–1239 годах король Людовик Святой, в надежде зачать первенца, будущего наследника, несколько ночей подряд проводил со своей юной супругой, Маргаритой Прованской, в «зеленой комнате» королевского дворца на острове Сите. Мы не знаем в точности, что это была за «зеленая комната», но можем предположить, что ее стены были расписаны деревьями с зеленой листвой, кустами и травами – распространенный в то время мотив для оформления интерьеров светского назначения139.
Раннее детство продолжается до трех лет – возраста, когда ребенок уже умеет говорить и приобретает первые знания, – подобно Деве Марии, которая в этом возрасте была введена во храм, где началось ее обучение. Это также время начала игр и забав с братьями и сестрами. Но если ребенок вступает в новый период жизни, это не обязательно значит, что цвет его одежды изменится. На большинстве изображений мы видим детей в белых рубашках или длинных туниках, иногда украшенных вышивкой; ее носят все дети, вне зависимости от пола. Но с семи лет в одежде уже подчеркивается разница между мальчиками и девочками: на этом жизненном этапе у ребенка начинают проявляться сознательность и чувство ответственности. Некоторым детям преподают основы наук и морали, они усваивают хорошие манеры и светское обхождение, для других с ранних лет начинается работа в поле или в мастерской. Но все они ходят к мессе; а еще все они расстаются с белой одеждой, которую носили в детстве, и облачаются в другие, «взрослые» цвета: яркие и сочные, если они княжеского или дворянского рода, либо коричневые, сероватые, желтоватые, грязно-белые, если они дети ремесленников или крестьян. Не надо, впрочем, представлять себе средневекового простолюдина в бесцветных лохмотьях, как его любят показывать на экране или в комиксах: все ткани окрашены, только краситель нестойкий – без качественного протравливания он не впитывается в текстильные волокна.
Белый не только цвет рождения, но и цвет смерти, во всяком случае, один из ее цветов. Ведь траур не всегда был черным. На закате Средневековья и на заре Нового времени в Западной Европе смерть ассоциируется с несколькими цветами. Только во второй половине XVII или даже в начале XVIII века черный окончательно вытесняет остальные цвета в траурной атрибутике и погребальном ритуале у обеспеченных классов общества. У этого хроматического изобилия, которое может озадачить современного историка, есть несколько причин. Но главная состоит в том, что в древних социумах – а в некоторых неевропейских социумах еще и сегодня140 – смерть имеет две ипостаси: первая – это противоположность жизни, а вторая (не менее, если не более важная, чем первая) – противоположность рождению. Кто не примет в расчет эту двойственность смерти –
