Читаем без скачивания Грек Зорба - Никос Казандзакис

Внезапно Зорба вздрогнул. Он прижался ухом к стенке штрека. При свете ацетиленовой горелки я различал его судорожно раскрытый рот.

- Что с тобой, Зорба? - воскликнул я.

В это мгновение содрогнулась над нашими головами вся кровля выработки.

- Бегите! - крикнул Зорба хриплым голосом. - Бегите!

Мы ринулись к выходу, но не успели добежать до первых укреплённых участков галереи, как над нами послышался более сильный треск. В это время Зорба поднял большое бревно, чтобы укрепить им осевшую кровлю. Если он успеет сделать это, те несколько секунд, возможно, спасут нас.

- Бегите! - вновь раздался голос Зорбы, на этот раз приглушённо, словно исходил из чрева земли. Мы все с малодушием, которое часто овладевает людьми в критические минуты, бросились наружу, забыв про Зорбу. Но уже через несколько секунд я взял себя в руки и кинулся к нему.

- Зорба, - звал я, - Зорба!

Мне казалось, что я кричал, однако крик так и не вырвался из моего сдавленного страхом горла. Меня охватил стыд. Я отступил назад и протянул руки.

Зорба успел установить толстую подпорку. Поскользнувшись в полумраке, влекомый инстинктом самосохранения, он рванулся к выходу и наткнулся на меня. Невольно мы бросились друг другу в объятия.

- Бежим! - прорычал он сдавленным голосом. - Бежим!

Мы бросились бежать и выскочили наружу.

Столпившиеся у входа побледневшие рабочие молча вслушивались.

В третий раз послышался шум, ещё более сильный, чем раньше, похожий на треск поваленного бурей дерева. И тут же раздался чудовищный гул; прогрохотав, словно раскат грома, он потряс гору, и кровля галереи обрушилась.

- Господи помилуй! - зашептали рабочие, крестясь.

- Вы что, бросили свои кайла в шахте? - гневно крикнул Зорба.

Рабочие смолкли.

- Почему вы их не захватили? - снова крикнул он сердито. Ничего себе, храбрецы, небось, наложили в штаны! Жаль инструмент!

- Подходящая минута, чтобы думать о кирках, Зорба, - сказал я возмущённо. - Радоваться надо, что никто не пострадал! Тебе, Зорба, надо свечку поставить, только благодаря тебе все живы.

- Мне что-то есть захотелось! - ответил Зорба. - Мне всегда хочется есть в такие минуты. Он взял свою сумку с едой, развязал её, положил на камни и достал хлеб, оливки, лук, варёный картофель и фляжку с вином.

- Давайте же закусим, ребята! - сказал он, с набитым ртом. Старый грек глотал жадно и торопливо, будто вдруг потерял много сил. Он молча ел, сгорбившись, потом, взяв фляжку, запрокинул голову и стал лить вино в пересохшую глотку.

Немного осмелев, рабочие раскрыли свои сумки. Скрестив ноги, они сели вокруг Зорбы, и, глядя на него, начали есть. Люди хотели бы припасть к его ногам, целовать ему руки, но, зная его причуды и резкость, никто не осмеливался начать первым.

Наконец Михелис, он был старше всех и носил густые поседевшие усы, решился и заговорил.

- Если бы тебя не было там, мастер Алексис, - сказал он, - наши дети в одночасье стали бы сиротами.

- Заткнись! - ответил Зорба с полным ртом и никто больше не осмелился сказать ни слова.

«Кто же создал этот лабиринт сомнений и в то же время высокомерия, этот сосуд, наполненный грехом, поле, засеянное тысячью уловок, эти ворота ада, чашу, переполненную коварством, яд, похожий на мёд, цепь, которая приковывает смертных к земле, - женщину?»

Я медленно переписывал эту буддистскую песнь, сидя на земле у горящей жаровни. С пристрастием нагромождал я один экзорцизм на другой, изгоняя из своего сознания некую фигуру под дождём, которая, покачивая бёдрами, вновь и вновь проносилась предо мной во влажном воздухе в течение всех этих зимних ночей. Не знаю, каким образом, но сразу после катастрофы на шахте, когда моя жизнь могла внезапно оборваться, вдова вновь заставила бурлить мою кровь; она вопила, наподобие дикого зверя, властная и полная укора.

- Иди, иди ко мне! - взывала она. - Жизнь - это как вспышка молнии. Иди скорее, иди же, пока ещё не слишком поздно!

Мне было хорошо известно, что это была Мара, дух Зла в обличье женщины с мощным задом. И я боролся. Я вновь обратился к рукописи «Будда» подобно тому, как дикари заострённым камнем выцарапывали или рисовали в своих пещерах красной и белой краской хищных изголодавшихся животных, рыскавших вокруг их жилищ. Дикари пытались таким путём остановить их там, на скалах, ибо были уверены, что иначе хищники набросятся на них.

С того дня, когда я мог погибнуть, вдова частенько проплывала в раскалённой атмосфере моего одиночества и давала мне знак, сладострастно покачивая бёдрами. Днём я ещё был силён, мозг мой бодрствовал, и мне удавалось изгнать её из своего сознания. Я писал, в какой форме Искуситель представал перед Буддой, как он переодевался женщиной, как он прижимался упругой грудью к коленям аскета, наконец, как Будда, чувствуя опасность, призывал к бдительности всё своё существо и обращал злой дух в бегство. Мне это тоже удавалось сделать.

С каждой написанной фразой я чувствовал всё большее облегчение, набирался смелости, мне казалось, что зло отступает, изгоняемое всемогущим экзорсизмом. В течение дня я боролся изо всех сил, ночью же моё сознание складывало оружие, раскрывались потайные двери, и вдова беспрепятственно входила.

Утром я просыпался изнурённый, побеждённый, чтобы вновь начать борьбу. Иногда я поднимал голову, это бывало к концу дня; дневной свет убегал, словно его преследовали, меня внезапно окутывал мрак. Дни становились всё короче. Приближался Новый год, а я продолжал упорно бороться и говорил себе: «Я не один, великая сила - свет - тоже сражается, то отступая, то побеждая, она не теряет надежду. Я борюсь и надеюсь вместе с ней!»

Мне казалось (и это придавало мне смелости), что ведя борьбу с соблазном, я тоже своеобразно подчиняюсь великому земному ритму. «Именно это пышное тело, - думал я, - было выбрано коварным случаем, чтобы постепенно лишить меня свободы, к которой я так стремился в последнее время». Вот так мучительно я силился превратить своё неистовое желание тела вдовы в страницы рукописи «Будда».

10

- О чем ты думаешь? Ты будто не в своей тарелке, хозяин, - как-то вечером накануне Нового года сказал мне Зорба, подозревая о демоне, с которым мне приходилось бороться.

Я сделал вид, что не расслышал. Но старый грек не оставлял поле битвы так легко.

- Ты молод, хозяин, - сказал он.

Вдруг тон его переменился, стал горьким и раздражённым:

- Ты молод, здоров, хорошо, с аппетитом ешь и пьёшь, дышишь морским воздухом, который подкрепляет, накапливаешь силы, но что ты с ними делаешь? Спишь в одиночестве. И это печально! Послушай-ка, отправляйся туда сегодня же вечером, не теряй времени, всё просто в этом мире, хозяин. Сколько раз тебе повторять! Не усложняй ты всё на свете! Передо мной была раскрытая рукопись «Будды», которую я листал. Слова Зорбы открывали верный путь, дух Мары, коварный посредник, также призывал к этому.

Решив противостоять, я молча слушал, медленно перелистывая рукопись и насвистывая, стараясь скрыть своё волнение. Но Зорба, видя, что я продолжаю отмалчиваться, взорвался:

- Сегодня вечером, в эту новогоднюю ночь, старина, поторопись же, сходи к ней до того, как она уйдёт в церковь. В этот вечер родился Христос, хозяин, сотвори же чудо и ты, ты тоже!

Я с раздражением встал.

- Хватит, Зорба. Каждый идёт своим путём. Человек, знай это, похож на дерево. Ссорился ли ты когда-нибудь с инжирным деревом из-за того, что оно не родит вишен? Ну, так замолчи же! Уже скоро полночь, пойдём-ка мы тоже в церковь посмотреть на Рождество Христово.

Зорба глубоко надвинул свою большую зимнюю шапку.

- Хорошо, - сказал он огорчённо, - идём! Но я очень хочу тебе сказать, что Господь Бог был бы гораздо больше доволен, если бы ты, как архангел Гавриил, сходил сегодня вечером к вдове. Если бы Господь Бог следовал тем же путём, что и ты, хозяин, он бы никогда не навестил деву Марию, и Христос никогда бы не родился. Если бы ты меня спросил, по какому пути идёт Господь Бог, я бы тебе ответил: по тому, который ведёт к деве Марии, а Мария нынче - это вдова.

Зорба замолчал, напрасно ожидая ответа, затем с силой толкнул дверь, и мы вышли; кончиком своей палки он нетерпеливо бил по гравию.

- Да-да, - упрямо повторил он, - дева Мария - это вдова!

- Идём же, - сказал я, - и не кричи!

Мы шли в зимней ночи хорошим шагом, небо было необычайно чистое, звёзды, большие и низкие, сверкали, наподобие огненных шаров, подвешенных в воздухе. Мы шли берегом, и казалось, что ночь ревела, словно большой чёрный зверь, вытянувшийся вдоль бушующего моря.

«Начиная с этого вечера, - говорил я себе, - свет, который зима загнала в тупик, начинает понемногу брать верх. Он как бы родился в эту ночь вместе со святым младенцем».

Все жители деревни столпились в тёплом, наполненном благовонием, церковном улье. Впереди были мужчины, сзади, со скрещенными на груди руками, женщины. Отец Стефан, высокий, ожесточённый постом, длившимся сорок дней, в тяжёлом золочёном облачении мелькал то здесь, то там, помахивая кадилом; он пел во весь голос, торопясь увидеть рождение Христа и поскорее уйти к себе, чтобы наброситься на жирный суп, колбасу и копчёное мясо.