Читаем без скачивания Орлы и звёзды - Александр Антонов

– Ведьма, подсказал я.

Полковник улыбнулся, но от комментариев воздержался.

– Значит, Странник и Ведьма. Они уцелели в перестрелке, в которой погиб Седой. Они знали, кто их предал, выследили Войновского и ликвидировали его. По нашим сведениям, Войновский давно уже на подозрении у руководства эсеров, и с этой стороны накладок быть не должно. Теперь о вашем внедрении. Через несколько дней в Александринском театре дают пьесу Зинаиды Гиппиус «Зелёное кольцо» в постановке Мейерхольда. На спектакле ожидается муж Гиппиус Мережковский, Керенский, ну, и, думаю, кто-то из господ эсеров тоже пожалует. Вы пойдёте на спектакль, прихватив с собой трость Войновского. Дело в том, что в его агентурном деле прописано, что эта трость является неким отличительным знаком этого господина. Заметили, у неё ручка необычной формы? Ваше появление в театре с тростью Войновского вызовет к вам интерес со стороны тех, кто вам нужен…

– … А дальше по обстановке, – закончил за него я. Прекрасно! Отличная работа, Пётр Евгеньевич.

– Был рад оказаться полезным, – произнёс Львов, отвернувшись в сторону, чтобы я не мог видеть выражения его лица.

– Мне бы ещё описание личности этого Седого, – произнёс я, сделав вид, что не заметил демарша полковника. – Как-то не хочется засыпаться на мелочи.

Львов достал из кармана фотокарточку и молча протянул мне. Группа мужчин позировала стоя на фоне незнакомого мне пейзажа. Присмотревшись, я обнаружил на снимке знакомые лица.

– В центре Азеф, а рядом Савинков, – произнёс я, как бы рассуждая вслух.

Полковник тут же насторожился.

– Откуда вам это известно?

– Пётр Евгеньевич, у НАС эти лица присутствуют в каждой приличной энциклопедии, – снисходительным тоном пояснил я.

– Ну, конечно! – язвительно произнёс полковник. – Я мог бы и догадаться. Эти господа, верно, стали, то есть, я хотел сказать, станут значимыми людьми?

– В какой-то мере, – кивнул я. – Имя Азеф стало синонимом предательства, а Савинков погиб в статусе врага народа.

– Даже так? – изумился Львов. – Что же там у вас такое творилось…

– Скоро узнаете, – усмехнулся я. – Впрочем, с вашей помощью, я надеюсь, нам удастся кое-что исправить. Так кто здесь Седой?

– Слева от Азефа.

Нормальная женщина не станет долго существовать без зеркала, в котором она может увидеть себя в полный рост. Пришлось немного поработать «пилой», зато результат на всю фигуру. Треснувшее зеркало перекочевало в чулан, а его место заняло очень похожее, правда, не волшебное, зато целое. И вот теперь в нём отражается очень даже симпатичная дама в вечернем платье, срочно сшитом на заказ модным дамским портным, в меру приправленная украшениями (спасибо дедушке Юзеку) и с новой причёской. Мишка положенную долю комплементов уже отпустил и теперь сидит на диване и ноет, что нам пора выходить. А ведь этот тип во фраке и с «бабочкой» – никогда его прежде таким не видела – прав. Надо подъехать к театру – разумеется, мы возьмём извозчика – минимум за полчаса до начала спектакля, чтобы освоится, на других посмотреть и себя, красивую, показать. Потому не без сожаления отворачиваюсь от зеркала и коротко произношу:

– Я готова!

Возле театра я уже бывала. Не так давно, когда сто лет спустя мы гуляли с Мишкой по Невскому проспекту. Мы тогда свернули к памятнику Екатерине II, а потом дошли до театра. Мишка мне тогда все уши прожужжал и про Росси, и про то, что, хотя официальное название театра «Российский государственный театр драмы имени Пушкина» – о, боже, я это запомнила! – название «Александринка» приклеилось к нему ещё с тех незапамятных времён, в которых мы теперь и пребываем. А вот внутри здания я оказалась впервые. Это что-то! Наш Новосибирский театр оперы и балета выглядит на фоне этого великолепия бедным родственником. А на меня обращают внимание и это приятно. Билеты Мишка купил в ложу второго яруса. По его словам, отсюда и видно хорошо и к себе особого внимания мы привлекать не будем. Корзину с цветами, которую Мишка приволок с собой, он сдал в гардероб вместе с верхней одеждой и там же разжился театральным биноклем. Теперь высматривает кого-то в зале. Видимо, нашёл, тянет мне бинокль и тихонько говорит, сопровождая слова стрельбой глазами:

– Посмотри, в директорской ложе Гиппиус, Мережковский, Керенский, остальных я не знаю.

Про Керенского я помню только то, что он убегал от большевиков в женской одежде. Фамилия Мережковский тоже о чём-то говорит, а вот про Гиппиус я узнала недавно от Мишки. Дни перед спектаклем были перенасыщены новой информацией. Мало того, что мы напару изучали светский этикет, так Мишка ещё раздобыл книжки Мережковского и Гиппиус и заставил меня, их прочитать. Теперь я понимаю, почему мы их не проходили в школе – такого издевательства над детьми даже наша педагогическая наука допустить не могла. Хотя тут я немножко кривлю душой. Кое-что вполне даже читаемо. Рассматриваю директорскую ложу в бинокль. Керенский мужчинка вполне даже себе ничего, как и бородач Мережковский. А эта худосочная блондинка, значит, и есть Гиппиус? Мишка говорит, что она тут слывёт за красавицу. Ну, не знаю, к тому же она, кажется, больна. Опускаю бинокль и слушаю бормотание Мишки, который изучает программку: «И почему я был так уверен, что в этой пьесе играет Савина?».

Начался спектакль. И чем дольше я смотрю на сцену, тем больше начинают одолевать меня смутные сомнения: чей-то развратом попахивает! Выходит, мы там ничего нового не придумали?

В антракте Мишка помчался вручать цветы. Поскольку мороженного у него нет, как и детей в директорской ложе, можно смело ему довериться и понаблюдать в бинокль, как он там управится.

Вблизи от входа в директорскую ложу ошиваются два каких-то бугаеподобных типа: толи шпики, толи боевики – по рожам, скорее, последнее. Косятся, но не препятствуют. Оставляю корзину возле двери, заговорщески подмигиваю ближнему бугаю и вваливаюсь в ложу. Начинаю молотить языком прямо с порога, пока недоумение присутствующих не переросло в неприятие.

– Господа, прошу прощения за то, что пришёл, не зван, но не смог отказать себе в удовольствии выразить почтение столь приятному обществу. Позвольте представиться: Жехорский Михаил Макарович!

Быстро окидываю взглядом ложу. Две женщины. Вторая, видимо, жена Керенского. Трое мужчин. Керенский и Мережковский на виду, а третий в тени, лица не разглядеть. Если те двое за дверью кого и охраняют, то только его. Похоже, я удачно зашёл. Трость в моих руках он разглядел отлично!

Мережковский, подождав, не добавлю ли я ещё чего, вежливо произносит:

– Сударь, от имени присутствующих я благодарю вас за визит и если у вас всё…

– Ещё одну минуточку, уважаемый Дмитрий Сергеевич, – припускаю в голос просительные нотки. – Позвольте обратиться к вашей очаровательной супруге?

Недоумевает, сомневается, но – вот что значит истинный интеллигент! – соглашается.

– От чего ж? Извольте!

Быстро выволакиваю из-за двери корзину с цветами и преподношу Гиппиус со словами:

– Позвольте, несравненная Зинаида Николаевна, преподнести сей скромный дар в знак глубочайшего восхищения вашим литературным талантом!

Будь ты хоть декаденткой, хоть символисткой, а против лести-то как устоять? Вот и «белая дьяволица» слегка порозовела щеками, принимая корзину, и хорошо поставленным голосом произнесла:

– Благодарю вас сударь, вы очень любезны!

Произношу с пылом:

– Ну что вы, Зинаида Николаевна, это все мы должны благодарить Отца, что живёте вы среди нас и озаряете нам путь вашим богоподобным талантом!

Совсем растрогалась «девушка» и в забытьи произнесла фразу, о которой, верно, тут же и пожалела:

– Сударь, нынче вечером мы будем отмечать премьеру в «Привале комедиантов», что на Марсовом поле, приходите и вы.

О таком я не мог и мечтать! Ай, да Жехорский! Чтобы не дать успеть Гиппиус отреагировать на уже потянувшиеся к ней недоумённые взгляды, я скороговоркой выпалил:

– Почту за честь! – и выкатился вон.

– В ресторан…

– Арт-кафе, – поправил я Ольгу.

– … Та же хрень, только в полосочку, – ты пойдёшь один. Я там, конечно, тоже буду, но пойду одна и раньше.

Когда Ведьма выходит на тропу войны, спорить с ней нечего: небезопасно, да и виднее ей.

Так что в «Привал комедиантов» я спустился, будучи полностью уверен в своей безопасности. Пустить меня пустили, но встретили не очень дружелюбно. Несколько вынужденных рукопожатий, столько же натянутых улыбок, мол, мог бы догадаться и не прийти. Я сделал вид, что ничего этого не замечаю, и мне всё нравится. Тогда на меня просто перестали обращать внимание. Это было мне на руку. Теперь тот, кто захочет ко мне подойти, сможет это сделать безо всяких помех. Ждать пришлось недолго. Когда мне на плечо легла чья-то ладонь, я повернулся нарочито неспешно. Передо мной стоял один из тех бугаёв, что пасли ложу в театре.