Читаем без скачивания Александр Башлачёв: исследования творчества - Сергей Васильев

Поэтому кажущееся абсурдным сочетание «колокольчик Спасской башни Кремля» приобретает дополнительный оппозиционный смысл.

1859 годом датируется стихотворение A. A. Фета «Колокольчик», кажется, посвященное тому же поддужному инструменту:

Ночь тиха, как дух бесплотный,Теплый воздух онемел;Но как будто мимолетныйКолокольчик прозвенел.

Тот ли это, что мешаетВдалеке лесному снуИ, качаясь, набегаетНа ночную тишину?

Или этот, чуть заметныйВ цветнике моем и днем,Узкодонный, разноцветный,На тычинке под окном?

Поэт как будто не может отличить дорожного колокольчика от цветка колокольчика — и тот и другой характерно «звенит» в ночи — который из них в этот раз? Существование колокольчика-цветка как бы подчеркивает живое бытие дорожного колокольчика, «удостоверяя» его природную сущность.

Современная биология выделяет целое семейство колокольчиковых (Campanulaceae), включающее около 2300 видов растений[95]. Наиболее распространенным в средней полосе России является «колокольчик раскидистый» (Campanula patula) — дикорастущее травянистое растение, цветки которого по форме действительно похожи на маленький колокол. Кроме того, цветки обладают способностью позванивать на ветру; отсюда народное название этого растения — «балаболка».

Пятью годами раньше Фета А. К. Толстой опубликовал стихотворение о колокольчиках-цветах — стихотворение, тоже ставшее народной песней. Писалось оно в 1840-х годах и было не только собственно лирическим, но и политическим: «звон» цветков-колокольчиков связывался в нем с важнейшими событиями русской истории. В этом смысле наиболее показательной была ранняя редакция этого стихотворения:

Колокольчики мои,Цветики степные,Что звените вы в траве,Темно-голубые?

Старину ль зовете вы?Будущие ль годы?Новагорода ль вам жаль?Дикой ли свободы?..

Функция дорожного колокольчика, примененная к колокольчику-цветку, существенно видоизменялась. Тот своим характерным звоном должен был обозначать некоего индивидуального человека — седока или хозяина. Степные цветки никому не принадлежат — поэтому звонят, что называется, «обо всех» — и, конечно, о русской истории, движением которой определена жизнь и современная судьба этих «всех».

В последующих редакциях стихотворения было убрано это перечисление мотивов старины — тем «звона» колокольчиков. Зато появился мотив езды, бега, сопряженный с традиционным представлением о колокольчике под дугой:

Конь несет меня стрелойНа поле открытом,Он вас топчет под собой,Бьет своим копытом…[96]

Введенный мотив движения в данном случае еще более расширил исходную символику «колокольчика». Знак индивидуальности, звук отдельной «личности», колокольчик к тому же стал исполнять мелодию, сопряженную с исходной «оппозиционной» наполненностью этой личности относительно существующих порядков в стране, и при этом стал осознаваться, помимо всего прочего, живым, естественным, «природным» существом, кровно связанным с общерусскими задачами. Эта мифология «колокольчика» опять-таки преломляется в поэзии Башлачёва в очень причудливых образах:

Как ходил Ванюша бережком вдоль синей речки,Как водил Ванюша солнышко на золотой уздечке.

Душа гуляла,Душа летела,Душа гулялаВ рубашке белой,Да в чистом полеВсе прямо, прямо.И колокольчикБыл выше храма…

Какой именно «колокольчик»? цветок?.. Наверное, цветок — потому что символ принимает в данном случае «сборный» облик: и цветок, и «однозвучный» предмет, который «под дугой», и сердце, которое «звенит под рубашкою» — все это становится «выше храма», ибо только оно своей знаковой символикой способно противостоять неуютному и неустроенному быту людей, которые «строили замок, а выстроили сортир»…

И рядом — та же непременная «тройка», способная «унести» куда-то в иной быт, к иным знаковым комплексам и превращается в знак лирического желания:

Кони мечтают о быстрых санях —Надоела телега…

Звенели бубенцы. И кони в жарком мылеТачанку понесли навстречу целине…

Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все до тла.Но кой-как запрягли. И вон — пошла на рысях!..

Мы запряжем свинью в карету,А я усядусь ямщиком,И двадцать два квадратных метраОбъедем за ночь с ветерком…

Мечта о «быстрой езде» остается мечтой — и, соответственно, уходит и «колокольчик», оставшийся непонятным и неясным «звоном», который оказывается во вполне чуждом контексте то смерти, то «вязкой копоти»:

Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки?Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи!

Прозвенит стекло на сквозном ветру,Да прокиснет звон в вязкой копоти,Да подернется молодым ледком…

И звуковой образ «звона» странно сопрягается со зрительным образом «звезды»:

…ведь подать рукою —И погладишь в небе свою заново рожденную звезду,Ту, что рядом, ту, что выше,Чем на колокольне звонкой звон.Да где он? — Все темно…

Звезда! Я люблю колокольный звон…С земли по воде сквозь огонь в небеса звон…

Самое интересное, что все эти видимые фантасмагории насквозь литературны: при желании здесь можно выделить десятки характернейших поэтических мотивов. Собственно, это обстоятельство признавал сам Башлачёв. В интервью, данном газете «Рекламно-информационное обозрение», на вопрос: «Что такое рок?» — он ответил: «Рок — это слияние разных мифов, только поданных в современном изложении».