Читаем без скачивания Без работы - Александр Александров

— Если бы не благотворители, я бы умер на улице. Представь, как бы я добывал себе пищу. Воспаление легких — это практически стопроцентная смерть для бомжа, — сообщил Арчибальд.

К удивлению Павла, бомж Геннадий смотрел на проявления сострадания к бездомным скептически.

— Волка сколько не корми, он все равно в лес смотрит. Чего бомжам помогать?

— Ведь не все стали бродягами добровольно. Ведь это трагедия — остаться без дома, — высказал мнение Павел. — Кто-то лишился квартиры в результате ужасного стечения обстоятельств. Или был обманут, как Арчибальд.

Старик неожиданно разгорячился и выпалил:

— Арчибальд твой — дурак. Лишился хаты за дюжину дохлых сосисок. Он всегда жил, как бродяга. Не работал. По помойкам шатался, спал где попало. Считал, что все ему обязаны помогать. Наказания без вины не бывает. Нечего волосы теперь на себе рвать.

— Но, положим, родился человек не самым умным, получил неправильное воспитание… По-вашему, такой человек не заслуживает сострадания?

— Значит, такая его судьба — страдать.

Павел почувствовал, как кровь прилила к лицу и застучала в висках.

— Значит, и вас можно сожрать вместе с вашим дерьмом и не подавиться! — крикнул он в неожиданной ярости на старика.

Бомж Геннадий скривил свою бороду набок, с презрением посмотрел на Павла и негромко сказал:

— Меня никто есть не будет. Я не сладкий. Надеюсь, ты меня правильно понял, паря.

— Просто не надо осуждать тех, кто стремится делать добро, — слегка успокоившись, произнес Павел. — Человеку нужно сеять добро.

— Никто их не судит, — ответил старик. — Может, они так хотят попасть в свой придуманный, несуществующий рай. Делают свое добро, значит, могут себе это позволить. Бывал я и на севере, и на юге, на западе, и на востоке; много в жизни разного повидал. И могу сказать: не делай добра, не получишь зла. За добро теперь, как за глупость, наказывать можно. Это и есть моя вера. Вот так. — Старик сделал добрый глоток из бутыли.

— Тяжело с вами общаться, — сказал Павел.

— Просто я тебе правду втолковываю, — ответил старик. — Эдакая, стало быть, правда.

— Неправда.

— Встречались мне такие, как ты, пустозвоны, любители метлой потрепать. Пройдет время, сам все узнаешь.

Крючков решил прекратить препирательства с бомжем Геннадием, не пытаясь более ничего тому доказать. Мир старика был неказист и жесток. Наверное, думал Павел, старику удавалось выжить лишь потому, что он рассчитывал только на свои силы и никому не доверял. После случая с дисками, Крючков определил — бомж Геннадий по своей сути являлся настоящим стервятником. Их анклав держится на взаимной выгоде. Может, старик и не отличается изощренным коварством, может, у него даже остались какие-то принципы. Но если возникнет возможность выгодно продать его — Павла, он его, несомненно, продаст.

Глава VII

Воспитанница детского дома с ангельской внешностью

В медицинской карточке Анны значилось, что она злобно-упрямый дебил. Таким было заключение авторитетной комиссии, состоящей из медиков и воспитателей интерната, где Аня провела свое детство. Пятилетняя девочка оказалась на попечительстве у государства после того, как ее окончательно спившаяся, безработная мама продала их квартиру и посчитала за благо отдать свою дочку воспитываться в интернат.

У Анюты не было маниакальной, как у Ломоносова, тяги к учебе. На школьных занятиях она не усердствовала, но и не отставала. В каких-то предметах даже смогла продемонстрировать кое-какие успехи. Самое главное зло заключалось в том, что она ненавидела интернат.

Когда Аня впервые совершила побег и стала разыскивать сохранившуюся в памяти улицу, ее остановил милиционер с добрым лицом. Aim доверчиво рассказала, что хочет обратно домой — к своей маме. Милиционер внимательно выслушал девочку, взял за ручку и вернул в унылый, холодный, полный сирот детский дом, за бетонный забор.

Через год Аня снова сбежала. На этот раз она бродяжничала около суток, стараясь не попадаться на глаза людям в погонах. В магазине украла буханку черного хлеба и съела. Была поздняя осень. Прячась от холода, девочка заночевала в незнакомом подъезде. Утром ее обнаружила женщина, которая отвела ее в отделение милиции. История возвращения повторилась. Только на этот раз в личной карточке девочки появилась красноречивая запись: «склонна к побегу». Так Аня попала на особый контроль.

Третий раз Анюта покинула ненавистные стены с одной из приютских подружек. Их нашли только через неделю. Все это время беглянки прожили в избушке в глухой деревушке у пьющей старухи — бабки подружки. Там Аня впервые узнала, что такое самогон.

В интернате с рецидивисткой решили бороться привычными методами — прибегнув к обыкновенному в таких случаях медикаментозному устранению данной проблемы. Но, чтобы направить сиротку в больницу и несколько месяцев колоть ей убойные дозы аминазина, нужно было поставить достойный диагноз. К слову, в составе авторитетной комиссии не было эдаких извращенных, бесстыжих злодеев-садистов, ставящих целью превратить ребенка в жалкого, ни на что не пригодного имбецила. Медики и воспитатели рассматривали находящуюся в их руках личность, прогнозируя ее социальную адаптацию в будущей самостоятельной жизни. Иногда всплывали такие вопросы: потребуется ли выпускнице приюта жилплощадь, отдельная комната в общежитии или Аня имеет свой дом.

На экзамене, учрежденном комиссией, девочка объяснила, что если до бесконечности кипятить воду, то без заварки она не превращается в чай, прочла наизусть несколько стихотворений и решила пару выуженных из школьной программы задач. Однако система работала безотказно. Диагноз был очевиден. Анюте прописали профилактическое лечение в больнице, где ее продержали два месяца. Еще бы немного такого лечения и диагноз комиссии, установившей умственную патологию у воспитанницы интерната, оказался бы верен.

Через год на праздничное мероприятие из другого детского дома приехали мальчики. Один из них, самый подтянутый и серьезный, заметил Анюту и, улучив момент, подошел к ней, произнес на ухо несколько слов. Аня прошептала ему: «Я согласна».

В тот вечер Дима ждал Аню в условленном месте. Они решили бежать туда, где их никогда не найдут. Аня влюбилась в Диму с первого взгляда. Тот быстро уговорил ее ехать в Москву и поселиться на трех вокзалах. В то время детдомовские бежали туда целыми толпами. Их тянула свободная от навязываемых обязательств, тупой дисциплины и власти церберов-воспитателей, вольная, какая-то запредельная по своей романтичности жизнь. Главное, на трех вокзалах можно было делать все, что угодно. То, что было опасным, относилось к разряду благородного риска. Нужно понять — многие из этих отчаянных беспризорных детей уже в своем возрасте думали, что им нечего терять.

Летом Дима и Аня жили под платформой железнодорожной станции Серп и Молот вместе с другими такими же сбежавшими из приютов детьми. Дима казался не по возрасту развит. Он имел задатки настоящего лидера. Группа подростков под его предводительством стала совершать партизанские вылазки. Мальчики куда-то уходили, а Аня оставалась с маленьким Антохой и его сестрой Машей, которых выгнала из квартиры-притона озверевшая от нескончаемых возлияний родня. Однажды мальчики принесли под платформу сумки с продуктами. Там были царские деликатесы. С самогоном Аня уже познакомилась. Теперь она узнала, что такое шампанское и красная икра. Один уже находившийся в сильном подпитии мальчик со смехом сказал: «Здорово Димка у мандмазели сумочку вырвал. Но если бы я не толкнул ее, она бы догнала и отобрала».

Дима помрачнел, поднялся со своего места, подошел к товарищу и со всего маху ударил его кулаком в глаз.

— Еще раз кому-нибудь скажешь, я тебя по стенке размажу, — сказал Дима ударенному пареньку, который от боли и страха заплакал. Аня сообразила, на какие шиши мальчишки купили продукты, но предпочла промолчать.

Вскоре жить под платформой стало немыслимо. Одна за другой прокатились облавы. Сильно похолодало. Дима и Aim перебрались жить в грязный барак.

Это было по-настоящему адское место. В бараке шла вечная, до восстания чертей, пьянка. Средь гор никем не выносимого мусора бегали здоровенные крысы. Синие от покрывающих все тело наколок, обритые налысо люди резались в карты. Иногда они подрезали друг друга. Кровь раненых впитывалась в деревянный настил и оставалась там бурыми пятнами, ее никто не вытирал.

В первый же вечер один из таких страшных людей подступил к Ане и, взявшись за молнию своих грязных брюк, сглотнув слюну, прошептал:

— Хороша босявка. Будешь моя.

Девочка забилась в угол. От сильного испуга она даже не могла закричать. Внезапно педофил рухнул вместе с обломками табурета, которым Дима ударил его по затылку.