Читаем без скачивания Разрозненные страницы - Рина Зеленая

Теперь в программах кроме нашего постоянного состава часто появлялись сменявшие друг друга гастролеры: В. Хенкин, И. Набатов, А. Райкин и другие.

С Аркадием Райкиным, чтобы не соврать, мне довелось играть только один раз, в миниатюре «Одну минуточку» Л. Ленча. Я – зубной врач в поликлинике, он – пациент в кресле. У Райкина не было ни одного слова: он сидел с открытым ртом. А врач в это время то подходила к больному с инструментом, то по телефону давала хозяйственные указания:

– Мало ли что он требует! Скажите доктору Граве, чтобы перевернул халат на другую сторону. Ах, так! Уже переворачивал…

Пациенту:

– Одну минуточку! Не закрывайте рот!

Это длилось долго. Наконец, выбрав в шкафчике щипцы, врач возвращалась к пациенту, собираясь рвать зуб. Готовясь к боли, больной судорожно поднимал колени. Доктор отводила руку со щипцами и другой рукой опускала ноги больного:

– Так у нас с вами ничего не выйдет!

Звонит телефон. Врач берет трубку:

– Да-да, понимаю, – говорит она. – Ну и что же? Это бывает. Скажите больному, что ему зубы делали для еды, а не для разговоров. Пусть позвонит в протезную к Орлову.

Пациенту:

– Не закрывайте!

И снова в трубку:

– Да, спасибо. Принесите мне, пожалуйста, стакан сулемы и две булочки…

Зрительный зал смеялся неудержимо – достаточно было только видеть глаза Райкина и внешность доктора в ботах с меховой оторочкой (видно, в поликлинике холодно), в телогрейке под халатом и в теплой шляпке.

Недавно в «Медицинской газете» было напечатано интервью с А. Райкиным «Пропишите, доктор, смех». Там спрашивали, помнит ли он, как сидел в зубоврачебном кресле, а доктор Рина Зеленая рвала ему зуб и как доктора вызвали на перевыборное собрание, а ему пришлось самому закончить операцию.

Аркадий Исаакович сыграл столько ролей и программ, что, вероятно, мог и забыть об этой миниатюре. Но меня всегда удивляет и радует, как долго наш зритель вспоминает и ценит те актерские удачи, которые ему понравились и дали возможность искренне, от души посмеяться, как эта маленькая сценка Л. Ленча.

Продолжая разговор с А. Райкиным, «Медицинская газета» пишет: «Ничто ведь так не снимает усталость, не изгоняет скуку, как радость и смех. Кто-то даже подсчитал, что трехминутный смех заменяет десятиминутную гимнастику». И Райкина спрашивают: «Аркадий Исаакович, значит, юмор можно сравнить с терапией. А сатиру?» Райкин отвечает: «Думаю, что не с хирургией. Хирургия более радикальна. Но сатира – это хорошее народное средство, оно помогает тем, кому уже ничего не помогает. Его боятся даже те, кто ничего не боится. Сатиру нужно прописывать, сделав на рецепте пометку «cito», ибо некоторые болезни и пороки необходимо лечить срочно».

К юмору режиссера нашего театра Д. Гутмана надо было привыкнуть. Никогда нельзя было понять, говорит он серьезно или валяет дурака. Он мог ни с того ни с сего во время репетиции подойти к вам и, глядя прямо в глаза, простодушно и очень серьезно задать вопрос, ответ на который ему совершенно необходимо получить сейчас же:

– Рина Васильевна, вот я что хочу спросить. Мне говорили надежные люди, будто бывают случаи, когда мужчина, женатый законным браком, понимаете ли, будто бы вот он… изменяет своей жене. Как вы думаете, это возможно?!

Он готов был включиться в любую игру с полоборота. Так, были у нас у всех свои дурацкие игры друг с другом, о которых не все знали. Хенкин, например, всегда неожиданно, тявкнув, как щенок, хватал актрис нашего театра за ноги на лестнице или в фойе. Его нельзя было умолить не делать этого. Даже если кто-нибудь из старых актрис падал в обморок, спустя какое-то время он опять повторял эту шутку. Когда он как-то особенно нежно объяснялся мне в любви, я попросила его дать мне обещание больше не пугать дам. Он обещал. Но я не верила, как он ни клялся. Тогда он дал мне расписку: «От сего числа больше Вы не будете пуганы мною ни разу». Подпись и дата.

С Л. Утесовым у нас была такая совсем уж бессмысленная игра. Я, встретившись с ним где угодно, как укротитель, гладила его голову и говорила, словно льву, который не слушается:

– Цезарь, успокойся! Ты молодец, Цезарь! – А он брал в рот чуть не всю мою руку, мусолил пальцы так, что рука становилась мокрая, и урчал, очень довольный. И только после всего этого мы здоровались. Он был добрый лев, благожелательный: не язвил, не поносил своих друзей, даже зная, как они злословят за его спиной.

Для меня и моих сверстников связи и взаимоотношения актеров старшего поколения были не всегда понятны, как и их система жить, существовать. Была понятна их ожесточенная борьба за первое место на эстраде, а впоследствии – за получение почетных званий: на эстраде «заслуженных артистов» не было еще ни одного.

Илья Семенович Набатов с самым серьезным видом рассказывал мне, как он первый получил звание заслуженного на Украине:

«Я утром вставал и сразу шел в министерство. Садился в кабинете у начальства и говорил:

– Надо бы мне дать заслуженного.

– Ну, конечно, товарищ Набатов. Уже в ближайшее время будем думать об этом.

Я сидел очень долго. Потом уходил. На следующий день – опять то же самое. Я их там так довел, что когда они меня видели в окошко, уже начинали нервничать:

– Опять Набатов идет, сейчас будет доказывать. Надо поскорее оформлять его бумаги. – И постарались».

Он так забавно и смешно об этом рассказывал, что я каждый раз смеялась заново.

Илья Набатов – простая душа, человек, с которым не мог поссориться даже Николай Павлович Смирнов-Сокольский: колол его своими ядовитыми остротами, а тот добродушно терпел. Смирнов-Сокольский вообще раздавал направо и налево жестокие оплеухи, а ради красного словца, кажется, не пожалел бы никого. Человек остроумный и очень злой, он умел так сказать, что любому не поздоровится.

Темы и стиль выступлений на эстраде защищали Смирнова-Сокольского от нападок прессы. В своих выступлениях он бичевал, обличал, но все это всегда было сдобрено всевозможными анекдотами, шутками – всем, что могло насмешить и развлечь. Он сумел поставить себя на первое место даже в Министерстве культуры, просто подавляя работников министерства похвальными отзывами и собственным авторитетным мнением.

Публика сада «Эрмитаж» слушала его как необходимый элемент программы, и только иногда некоторые зрители говорили:

– Чего это он на нас кричит?

Когда Смирнов-Сокольский выезжал на гастроли, то брал с собой Ивана Байду. Это был очаровательный клоун на эстраде. Талантливый и пьющий. За ним нужен был глаз да глаз. Николай Павлович рассказывал мне всякие забавные истории о Байде. Я его спрашивала:

– Ну зачем же вы его берете в поездку? Ведь он всегда может подвести!

– Что вы! Кто же сможет его заменить? Люди везде смеются, а это ведь необходимо. Я сам слышал, как в Брянске один человек говорил другому: «Ты пойди посмотри обязательно. Там один читает что-то очень долго, я чего-то не понял, Байда называется. Но там у них есть Сокольский из Москвы – обхохочешься: и ногу за ухо закладывает, и стреляет в публику. Мы все животики надорвали». Так что мне без него никак нельзя. И очень метражный номер.

Была своя компания – В. Хенкин, Т. Церетели, Н. Сокольский, М. Гаркави, Г. Ярон, Г. Амурский, И. Набатов, Л. Русланова; были свои коалиции и подводные течения, свои счеты-расчеты, свои интересы и увлечения.

Хенкин, блиставший на всех сценах своим ярчайшим талантом, удивлял даже их умением жить, как ему нравилось. Он собирал картины (правда, Лидия Русланова, которая, в свою очередь, пользуясь консультациями крупных знатоков-специалистов, коллекционировала полотна русских мастеров, объясняла, что среди его картин девяносто процентов – подделки).

Конечно, все мы, так тесно, постоянно рядом работая, общаясь, словно рассматривали друг друга в лупу. И так и рассказывали, и рассказываем об этом. Но место каждого из актеров на ступенях театрального Олимпа, разумеется, оставалось и остается за ним.

Для нас они все были интересными, но круг наших интересов был уже другой – намного шире, ведь жизнь кругом нас шла совсем другая. И мы были уже совсем другими людьми.

Эстрада

Прежде чем человек полюбит музыку, танцы, пение или какой-либо иной вид искусства, он должен встретиться с ним, то есть увидеть и услышать. В то время, когда радиопередач, телевидения еще не существовало в необъятной России, люди могли ничего не знать о театре. Ну, о Большом и Малом еще слышали от кого-нибудь, но все остальное тонуло в неизвестности.

До революции это не имело никакого значения: кому было положено – знали и любили искусство, кому нет – и так проживут. Но пришло время, когда всем все стало надо: грянула революция. И если революционный взрыв и грохот Гражданской войны на какую-то минуту заглушили голоса муз, они тут же воспрянули с новой, небывалой силой. Теперь надо было приобщать к искусству тысячи, а может быть миллионы, новых людей. Как этого достичь? Как и чем взорвать стену, отделявшую народ от искусства?