Читаем без скачивания Высшая ценность - Александр Лоскутов

Я выворачиваюсь и бью его по лицу с такой силой, что полицейский падает.

А потом я получаю ответный удар. И в свою очередь отлетаю назад…

Боль в ободранных костяшках пальцев. Шатающийся зуб. Кровь, капающая на тротуар из разбитого носа. Чьи-то руки, хватающие меня сзади… Это нечестно, нападать вот так, сзади. Но кто говорил, что этот мир честен?

Двое полицейских вталкивают меня в машину. Приковывают наручниками к какой-то скобе. Садятся по бокам. На лице того, что садится справа, я вижу многочисленные следы своих стараний: разбитые губы, длинная ссадина на скуле, заплывающий синевой глаз. Полицейский смотрит на меня, и по его глазам я вижу, что он меня ненавидит.

Я начинаю смеяться.

Человек… он еще не знает, что для ненависти уже не осталось времени.

Третий полицейский садится за руль. Коротко взвизгнув сиреной, машина срывается с места. Мы едем по улице, послушно притормаживая на светофорах, поворачивая и пропуская торопливо перебегающих дорогу пешеходов. Мимо мелькают дома. Богатые дома, высокие дома, красивые дома… Никому не нужный хлам.

Человек, ты не то строил. Ты должен был строить не дома, не эти бесполезные каменные коробки. Ты должен был строить свою судьбу. Было время, тебе внятно об этом сказали. Но ты не внял. И теперь ее выстроят за тебя.

Широкой серо-зеленой лентой открывается впереди река. Машина медленно вползает на набережную. Набирает скорость. Я ухитряюсь извернуться, бросить взгляд на часы и вижу, что секундная стрелка уже пошла на свой последний круг.

Мой тихий смех перерастает в почти гомерический громкий хохот.

Избитый мной полицейский коротко и резко тычет меня локтем под ребра, приказывает заткнуться. Я поворачиваюсь к нему и, давясь от хохота, начинаю считать. Вслух.

— И пять… И четыре…

Медленно-медленно ползет секундная стрелка… Полицейский снова тычет меня локтем. Теперь уже метит в лицо. Я отдергиваюсь и продолжаю считать:

— И три… И два… И один…

Мир вздрагивает, кричит в ужасе, бьется. Но мои соседи этого не слышат. Выпучив глаза, они смотрят на то, как один за другим бесследно исчезают идущие по тротуару люди, как начинают беспорядочно вилять и сталкиваться друг с другом машины, водителей которых коснулась невидимая рука Господа.

Сначала исчезает левый полицейский. Потом почти сразу же правый. Последним, продержавшись двумя-тремя секундами дольше, беззвучно истаивает в воздухе испуганно вытаращивший глаза водитель. Я остаюсь один в машине, мчащейся по дороге со скоростью шестьдесят километров в час.

Прямо на моих глазах выскочившую на дорогу женщину сбивает оставшийся без водителя грузовик. Отброшенное в сторону тело — а я знаю, что теперь это всего лишь тело, — исчезает, не успев коснуться земли. Только редкие капли алой крови долетают до грязной стены ближайшего дома.

Теперь недолго осталось.

Я знаю…

Машина, в которой я сижу, вылетает на встречную полосу и лоб в лоб сталкивается с каким-то джипом, за рулем которого я вижу ошалелое лицо безусого пацана. Мой разбушевавшийся дар успевает в подробностях показать жестокую и мучительную смерть, поджидающую бедолагу в ближайшем будущем. И тут же могучий удар швыряет меня вперед. Я снова разбиваю и без того окровавленное лицо и, кажется, ломаю парочку ребер. Но теперь уже все это не важно.

Все это больше не важно…

Завалившись набок, машина падает… падает… падает…

Мягкий толчок. Всплеск. Беззвучный рев сделавшей свое дело уходящей волны. Стоны миллионов до срока вырванных из тел душ. Разверзшиеся врата небытия. Чей-то скорбный лик в небесах.

Даже теперь, когда холодные воды реки захлестывают мой рот, я продолжаю смеяться. Перед глазами плывет белесая муть, расцвеченная красными прожилками крови.

Я захлебываюсь. И, даже набрав полные легкие воды, не перестаю хохотать.

Великое милосердное забвение мягко окутывает мою выходящую из тела душу. Но в самый последний момент мой дар, мое проклятье, моя горечь даруют последнее видение. И тогда я понимаю, что этот день — это всего лишь первый самый маленький шаг на пути ступившего сегодня на пути очищения человечества.

Я понимаю, но уже никому не смогу поведать…

Я умираю…

Содрогнувшись всем телом, я открыл глаза. Рывком сел и застыл, невидяще таращась в пустоту. Сердце колотилось как сумасшедшее. В ушах гулко пульсировала кровь. По спине медленно ползла капля пота. Сырая простыня липла к телу.

Скосил глаза на часы. Половина второго. Очевидно, на дворе глубокая ночь. Тогда почему так светло? Почему солнце смотрит прямо в окно, а через открытую форточку в мою пыльную, захламленную квартиру вливается шум просыпающегося города?..

Несколько долгих минут, ничего не понимая, я тупо пялился в окно и только потом вновь перевел взгляд на часы. Секундная стрелка не двигалась. Вечные, не требующие завода часы остановились.

Что бы ни принес мне этот разгорающийся день, начинался он с явно недоброго знака.

Я встал, подождал, пока уляжется противный звон в ушах, и потопал в ванную. Вода опять шла ржавая,. но сейчас мне было на это наплевать. Сунув голову под освежающе холодный поток, я старательно сгонял остатки замутившего сознание тумана, смывал засевший в памяти сон.

Сегодня он что-то был слишком уж яркий…

Закончив водные процедуры, я вернулся в комнату. Достал из давно уже не работающего холодильника, который я использовал вместо шкафа, стандартный армейский паек. Усиленно жуя и запивая привычно безвкусную массу водой из-под крана, уселся на кровать. Хрустящий пакетик из-под сухого пайка я, недолго думая, отправил в угол — в компанию точно таких же смятых бумажек, копившихся там месяцами.

Все еще пережевывая собравшуюся во рту клейкую массу, я отставил в сторону кружку и, потянувшись, достал из тумбочки пистолет. Выщелкнул обойму, полюбовавшись на холодно смотрящие на меня серебряные пули — маленькие кусочки смерти, пойманные в латунный плен гильз.

Пистолет был не мой… Вернее, конечно, мой, но только по идее у меня его быть не должно. Два пистолета в одни руки даже армия не выдает. Но ведь иногда тем, кто бродит по старому городу, случается и находить оружие. Чаще всего рядом с телами своих же товарищей.

Этот пистолет я взял у Темки Петухова, предварительно отрубив ему голову и засыпав в рот горсточку соли. В первый раз я тогда поднял оружие против своего коллеги. Потом было еще много таких случаев. Некоторые из них уже стерлись из памяти, но мутные невидящие глаза своего бывшего однокашника и его полуразложившиеся пальцы, тянущиеся к моему горлу, я не забуду никогда…