Читаем без скачивания Король на краю света - Артур Филлипс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мария, королева-мать Шотландии, католическая претендентка на престол Англии, замыслившая убить свою кузину Елизавету, была схвачена, все доказательства ее козней ясно изложены в ее собственных письмах, расшифрованных рябым и очкастым Томом Фелиппесом и прочитанных сэром Фрэнсисом Уолсингемом. И когда начались аресты, Джефф в одиночку помешал нескольким сторонникам обреченной королевы вмешаться в происходящее. Несколько месяцев спустя Мария Стюарт рассталась с головой, и Джефф был там, в зале в замке Фотерингей, когда это случилось, он видел, как ее маленькая собачка лакала кровь и закричала, словно человеческое дитя, когда с эшафота подняли тело ее вероломной хозяйки.
Так много заговорщиков было поймано, так много католических северных семей распалось из-за злодеяний Марии, что следовало наградить причастных. Роб Бил посетил Джеффа в ночь после казни и сказал престранную вещь: «Я думаю, мы наконец-то в безопасности, Джефф». Беллок посмотрел на него с некоторым удивлением. Это было совсем не похоже на вечно обеспокоенного заместителя Уолсингема. То же самое можно было сказать о том, как он легкомысленно и весело обнял своего великана-подручного. Джефф счел это своего рода опьянением без участия выпивки (и, конечно, оно оказалось таким же ложным, как и оптимизм любого пьянчуги).
Но за тем столом в 1587 году, когда Мария умерла, а Елизавета была в безопасности, Джефф позволил себя убедить. Он взял деньги Била, принял полные любви послания от Уолсингема и ушел с секретной работы, нежно с нею попрощавшись.
В марте 1587 года Джеффри Беллок сменил поприще, подобное изменение было необычно для человека его класса и эпохи. Ему исполнилось тридцать четыре или тридцать пять, и Англия наконец-то оказалась в безопасности. Так все твердили. Потому он и стал актером, его приняли в другом сообществе, состоящем в основном из сирот и нищих третьих сыновей.
7
В начале 1588 года дом в Чипсайде предъявил миру тридцатую, тридцать первую, тридцать вторую и тридцать третью жертвы чумы за неделю, и поэтому театры закрылись. Джефф Беллок бежал из чумного Лондона вместе с труппой Слуг графа{37} и отправился в турне по внутренним дворам, ратушам и частным поместьям вплоть до Камберленда. Разрешение на передвижение по стране без риска оказаться арестованными за бродяжничество выдали через несколько дней, напомнив всем, и не в первый раз, насколько сильно их жизнь и средства к существованию зависели от покровителя. Без него, без театра, они становились бродягами и были обречены. Граф хотел, чтобы они могли путешествовать; они могли путешествовать; они путешествовали. И избавились от риска умереть от чумы.
Невидимая ливрея Уолсингема, несомненно, была самой странной из всех, но быть актером означало носить самые разные ливреи, становясь то лордом, то королем, то королевой. Когда Джефф изображал на сцене дряхлого и глупого короля Шотландии, он надевал кое-что из вещей, подаренных на прощание Билом — переданных, по его словам, самим Уолсингемом. Отставной шпион носил одежду главы шпионской сети, изображая дряхлого врага.
С утра труппа путешествовала, а днем играла в каком-нибудь дворе. По вечерам актеры были свободны, хотя, конечно, они не были богатыми людьми, поэтому вечера, как правило, походили друг на друга, и в этом смысле у гастролирующих актеров на протяжении веков ничего не менялось: бурные попойки, достойный сожаления секс, плохое жилье, и все под аккомпанемент нытья по поводу тусклого освещения, необузданной публики и политической возни, произрастающей из зависти и интриг по поводу распределения важных ролей.
А потом как-то раз, в том же году, после «Эдуарда III», где Джефф вновь сыграл задиристого короля Шотландии, которого сильно освистали, появился маленький Джек Карсон, добиравшийся от самого Уайтхолла. Он дождался возможности пригласить Джеффа выпить и сказал, что Роберту Билу нужно, чтобы Джефф-Великан отправился в Шотландию, и не в качестве актера. В тот год появился испанский флот, пытаясь захватить всю страну, убить королеву, поработить англичан, и поэтому Беллок оставил свой любимый театр, вернулся на службу к Уолсингему, чтобы сыграть новые роли в более грандиозных спектаклях. Испанцы распространились по всей Шотландии и искали помощи у Якова VI, который, несомненно, аж подпрыгивал от нетерпеливого желания отомстить за смерть матери. Яков наблюдал за действиями испанцев со злорадным интересом, однако не стал помогать им добраться до Лондона, удовлетворившись тем, что они должны были убить или ослабить его врагов, но не преуспеть настолько, чтобы помешать ему сделаться королем Англии. Джефф был неподалеку: помогал другим тайным агентам выслеживать испанцев, шныряющих туда-сюда через шотландскую границу, переодетых лудильщиками, моряками, цирюльниками и пастухами. Беллок решил никогда больше не верить сладкоречивым заверениям в том, что католическая угроза миновала, что никакие гадюки с севера ее не пестовали.
В 1589 году, после того как испанская Армада затонула или развеялась по ветру (немногие счастливчики стали мужьями ирландских женщин), Джефф вернулся на сцену — он изменился, стал нетерпимее к ученикам, которые забывали свои реплики, или к зрителям из «ямы»{38}, бросающим в актеров яблоки. Через несколько месяцев — на протяжении этого времени он, казалось, успокоился, и товарищи по сцене утверждали, что приручили медведя, — Беллока навестил после представления «Тамерлана» Кита Марло сам Роберт Бил. Он пригласил Джеффа-Великана выпить и поесть… и вновь до свидания, театр! Остаток 1589 и большую часть 1590 года Беллок провел в Ланкашире: докладывал Билу через агентов-помощников о католических надеждах, которые даже тогда теплились, словно угли великих пожаров 1586-го и 1588-го, этакие неугасимые чаяния свергнуть Елизавету с трона при помощи клинка и короновать того или иного католического дворянина, а то и Якова Шотландского, вместо нее.
Самой серьезной опасностью такой работы — среди множества прочих — было сделать ее чересчур хорошо. Джефф так блестяще сыграл роль католического слуги на службе у католического лорда, что в 1590 году его арестовали вместе почти со всеми обитателями поместья. Католическая ярость Беллока по отношению к английским солдатам, которые избивали его и надевали оковы, оказалась настолько убедительной, что его бросили в Тауэр, в узкую камеру с низким потолком,
