Читаем без скачивания Зачарованные смертью - Светлана Алексиевич

Нас одели в одинаковые синие фуфайки и вывели на прогулку. Пытаюсь смотреть только на деревья, не замечать тех, кто рядом, только пейзаж. Но боковым зрением помимо своей воли фиксирую: к приемному покою подъехала „скорая помощь“, из нее вышел нормальной походкой нормальный мужчина лет за сорок, скорее по виду деревенский, чем городской, с авоськой, из нее торчит батон. К нему подскочили двое санитаров… Он бросает авоську и делает попытку бежать, но ему быстро заламывают руки, волокут к двери. Я до сих пор слышу, у меня в ушах стоит, как он кричит, оглядывается на нас и кричит:

— Помогите! Товарищи! Это злодейство!

Что это совершенно нормальный человек, могу и сейчас поклясться. Слово „злодейство“ придет на ум не каждому, что-то далекое, чистое, народное. Наверное, один из тех, кто приехал в столицу за правдой. Растоптанный батон валяется в траве и разбитая бутылка кефира…

А как я в Минске бежала ночью из больницы?

Утром повели на биотоки мозга. Лучше бы не заглядывать в этот день в мою черепную коробку! Из головы не выходит тот мужчина, как он кричал, оглядывался… Не верил… Растоптанный батон… Разлитая бутылка кефира…

Но впереди еще много дней, не одно испытание. Месяц молчит Минск, не отвечает на московский запрос и не присылает документов о моей „болезни“. Позвонят из института, где я работаю: она — сумасшедшая? Как может читать лекции по марксизму сумасшедшая?

Иногда я была уверена, что сошла с ума… Терялась, исчезала граница между нормальным и ненормальным, между реальностью и чудовищным ее подобием…

В одно из воскресений — день выборов в Верховный Совет СССР. После завтрака нас построили в колонну: впереди завотделением со списком, позади, по бокам — медсестры, санитарки, няни. Голосуют сумасшедшие! Шагаем строем… Девочка из соседней палаты заглядывает себе в трусики… Кому-то не хватило за завтраком каши, ругается матом… У моей соседки рука почему-то все время в заднем проходе (вчера и сегодня не работал душ, нет воды). Она гримасничает, что-то хочет сказать, не получается, мычит. Я не могу поймать ее остановившийся взгляд, ничей взгляд не могу поймать. Они все смотрят куда-то мимо… А у врачей серьезные, ответственные лица. Неужели они не понимают, в каком театре абсурда мы все участвуем? Может быть, мы все сумасшедшие?!

Избирательный участок в соседнем корпусе. Зашли. Нам выдали бюллетени. Кабин для голосования нет. Берем листки и тут же их сдаем, не читая. Остановиться нельзя, идем строем. Шагай в ногу! Только одна молодая женщина с красивым лицом не отдает листок, выскочила из шеренги… Нарушила движение строя… За ней гонятся, на убегает, запихивает листок в рот и жует, давится. Я ее знаю, она из соседней палаты, у нее мания преследования, все прячет, даже использованную бумагу из туалета приносит в палату и складывает в сумку. Чтобы не оставить никаких следов… Говорили, что на работала на телевидении. Мы спускаемся по одной лестнице, по другой поднимается новая группа… Те же остановившиеся глаза и застывший в них испуг… Изумление… Сплошная вереница, непрерывный поток… Остановиться нельзя… Шагай в ногу! Может быть, мы все сумасшедшие?! Страна сумасшедших… Гигантская палата номер шесть…

Через пятьдесят два дня я выйду оттуда совсем другим человеком… Из болезней у меня найдут только остеохондроз… Но там я насовсем рассталась со своим прошлым… Взрыв внутри меня… Жуткая боль… Я могла бы прожить другую жизнь… Прошлое умерло… Если вы пробовали умереть, уже нельзя вернуться…

И сейчас просыпаюсь утром: где я? Потом вспоминаю…»

История другой девочки, которая хотела,

чтобы ее кто-то любил, ну хотя бы мама

Инга С. - студентка пятого курса мединститута, 25 лет

Из рассказа близкой подруги.

«У меня было чувство, что даже в гробу лежала не она. Когда умер мой папа, мы еще год чувствовали, что он тоскует без нас. А тут я сразу поняла, что она ушла насовсем и не тоскует, не возвращается. Мы не нашли ее фотографий, ее документов, никаких ее вещей. Даже паспорта… Она все уничтожила, выбросила. Как будто ее никогда не было, она как бы случайно залетела в этот мир, открыла не ту дверь…

Мы с ней дружили с пятого класса, в музыкальную школу вместе ходили. Обычно пешком, тут нам рядом, она говорит, а я слушаю. И то, что она в ту минуту переживает, о чем задумывается, ко мне приходит намного позже. У меня затянулось детство, может, потому, что я часто болела, меня все жалели. Да, я во всем долго опаздывала. Удивительно! В восьмом классе в нее влюбился самый красивый в нашей школе мальчик. А за мной еще никто не ухаживал. Однажды на уроке она вытащила из своего портфеля банку варенья из лепестков роз с запиской: „Хотел принести тебе миллион роз…“. От смеха банка выпала у нее из рук, и на сидела вся в розовом варенье… Теперь это мальчик — мой муж. Удивительно! Он ее любит… До сих пор…

У нее был маленький брат, она его пеленала, катала в коляске, ей это очень нравилось.

— Ты знаешь, — говорила она, — я его так люблю! Когда смотрят на нас, то думают, что я его мама.

Она всегда себе что-то придумывала, какую-нибудь необычную роль.

У нее была бабушка, они очень дружили. Когда бабушка умерла, она долго плакала, тосковала. Прошло уже несколько недель, я позвала ее в кино, чтобы отвлечь.

— Бабуля — мой друг, — сказала она. — Как же я могу смеяться, развлекаться? Я хочу, чтобы она знала, как я ее люблю.

У нее были мать и отец, оба — конструкторы на большом заводе. Но о них она почти ничего не рассказывала. А я с тех пор помню только голос ее мамы, ее команды: „Инга, уроки! Инга, на музыку! Инга, у тебя — английский!“ После смерти бабушки их дом совершенно изменился, из него исчез запах вкусных обедов, праздничных пирожков, везде теперь валялись старые газеты, журналы, лежала пыль. Еда покупалась на ходу, на бегу в кулинарии, чтобы скорее — на стол. Инга говорила, что яичница — любимое мамино блюдо — ее личный враг. Бабушка умерла от рака, Инга и характером, и внешностью была очень на нее похожа, и у нее на всю жизнь остался страх, что она тоже умрет от рака. Помню, мы с ней много размышляли: как это — люди летают в космос, ходят по Луне, а на Земле быстро умирают, не могут победить болезни? Дети много говорят о смерти, просто взрослые об этом не знают, а себя маленькими они обычно уже не помнят.

Я никогда не задумывалась: какая я? Такая, как все, или нет? Помню только, что маленькая просыпалась и скорее бежала к зеркалу: что там? Конечно же, разочарование — тот же нос и те же губы. Но это в детстве. А она, мне кажется, всегда относилась к себе, как к картине или скульптуре собственной работы, где можно еще что-то добавить, закрасить или даже перерисовать, выдолбить, отсечь лишнее. Один наш спор. Тогда в газетах много писали о смертной казни. И у нас был разговор, что никто не имеет права на чью-то жизнь, у человека над человеком этой власти нет. Она с этим соглашалась, но разрешала себе власть над собой, над своей жизнью. Бунтовала: