Читаем без скачивания Под личиной - Виталий Гладкий

– Я ни в чем не виноват, – угрюмо буркнул Андрей.

Он прекрасно понимал, что Февраль устраивает базар-вокзал – заводит своих дружков, чтобы потом, когда начнется избиение, ни у кого из них не дрогнуло сердце и чтобы все они месили от души.

А это значило, подумал Андрей, невольно содрогнувшись, что со школьного двора он уйдет калекой. Если вообще уйдет.

Февраль говорил еще что-то, его подручные распалялись все больше и больше, подступая все ближе и ближе, но юноша почти не слушал бандита, а лихорадочно шарил ногой, чтобы нащупать что-нибудь похожее – пусть отдаленно – на оружие.

И нащупал. Совсем близко, в полуметре. Это были обломки кирпичей из выкрошившейся стены.

Андрей молниеносно присел, схватил кирпич и с силой, помноженной на злость, запустил его в голову Февраля, стоявшего в двух метрах от него.

Бандит коротко охнул и упал, как подкошенный. Не останавливаясь ни на миг, Андрей обрушил каменный град на подручных Февраля, нагибаясь-разгибаясь словно заведенный.

Не ожидавшие такого оборота вощанские братки растерялись. Злобно матерясь, они попытались наброситься на Андрея, но, судя по их болезненной реакции, кирпичи попадали точно в цель, и спустя считанные секунды подручные Февраля бросились врассыпную, освобождая юноше дорогу.

Андрей не стал мешкать и рванул с такой скоростью, что ветер в ушах засвистел. Он мчался, не оглядываясь.

Уже сворачивая за угол школы, он услышал звуки выстрелов. Значит, бандиты и впрямь имели огнестрельное оружие и их намерения по отношению к нему были самыми что ни есть кровожадными…

Юноша бежал без остановки не менее двадцати минут. А может и больше. Потом он еще долго шел – без всякой цели, куда глаза глядят.

Остановился Андрей только возле дома, где жил Дрозд. Ноги сами принесли его сюда, несмотря на то, что Дрозда не было в городе.

Он подошел к подъезду, потоптался возле двери, глядя на темные окна квартиры приятеля (на этот раз Дрозд уехал внезапно и забрал ключи с собой), а затем направился в котельную, которая находилась неподалеку.

Андрей только сейчас сообразил, что на нем только легкий костюм и туфли на тонкой подошве – его теплая куртка так и осталась в школьном гардеробе. А мороз ближе к полуночи начал усиливаться.

В котельной юношу встретил кочегар, живой черноволосый мужичок, который все время дергался, как паяц, и шустро мотался между котлами, почти не приседая. Он отзывался на прозвище Сундук, но на самом деле его звали Суюндук. Отец кочегара был башкиром, а мать русской.

Впрочем, со своими родителями он практически не общался. Суюндук-Сундук с детства испытывал тягу к бродяжничеству и в конце концов навсегда уехал из родной деревни. С той поры минуло более тридцати лет.

– Йо-йо-йо! Кого я вижу! Здорово, Андрюха! Садись к столу, будем чай пить с карамельками. Хороший чай, индийский. По знакомству достал. Знаешь, какое сейчас барахло трудовому народу всучивают? Сено, а не чай. Пить противно. Поддельный. А мне, сам видишь, только лучший дают. Попробуй, попробуй, сразу убедишься. Какой аромат… Сила! Как там поживает Георгий Иванович? Что-то давно его не видел.

– С ним все в порядке, – ответил Андрей, прихлебывая чай. – Жив, здоров.

– Сурьезный человек, – на мгновение спрятав в морщинах улыбку, с уважением сказал Сундук; а затем продолжил назидательно: – Ты держись его, паря, не пропадешь.

С кочегаром юношу познакомил Дрозд. Наверное, от одиночества Георгий Иванович иногда просиживал за бутылкой вместе с Сундуком ночи напролет. Однажды Дрозд предупредил Андрея, что в случае внезапного отъезда из города он передаст ему весточку и ключи через Сундука.

Но сейчас Андрей не стал справляться насчет ключей от квартиры. Он понял, что Сундук в неведении, где теперь находится Дрозд. А раз так, то и ему незачем язык отвязывать…

Андрей пил чай, слушал безостановочный треп Сундука, и постепенно погружался в полудрему. За окнами котельной снова пошел снег, и сверкающие в лучах уличного фонаря крупные снежинки казались падающими звездами.

Звездами, которые не исполняют загаданных желаний.

Волкодав

Я ехал за город к одному весьма примечательному человеку. Никто не знал ни его фамилии, ни настоящего имени. Не было у него и никаких документов. Все называли его просто – Мазай.

Трудно сказать, как прилепилось к нему это прозвище. Как, когда и где. Возможно, оно происходило от жаргонного слова "маз", имеющего двоякое толкование: главарь воровской шайки и наставник, учитель. А может, в его основу легло слово "маза" – заступничество.

По крайней мере, он никак не походил на литературного героя, в половодье спасавшего зайцев. Но, как бы там ни было, а Мазай среди городского "дна" имел большой авторитет.

Мне довелось с ним познакомиться при весьма необычных обстоятельствах. Однажды осенью, возвращаясь из командировки, я увидел на обочине дороги толстяка, который, словно муравей, упрямо тащил на горбу чем-то под завязку набитый мешок.

Время от времени он падал, смешно дрыгая ногами, затем с трудом вставал, и снова продолжал свой нелегкий путь – точно как несчастный Сизиф, вкатывающий на гору тяжелый камень.

Наверное, я был тогда в чересчур благодушном настроении, потому что остановил машину и предложил свои услуги. Толстяк с радостью согласился (еще бы не согласиться!), а когда мы приехали к месту назначения, он вежливо попросил меня пройти в его "апартаменты", чтобы "тяпнуть по рюмашке", как он выразился.

Его предложение невольно вызвало у меня гомерический смех: оказалось, что толстяк был бомжем и квартировал в крематории!

Тут нужно объясниться.

У городских властей с крематорием вышла еще та история. Лет эдак десять назад (а может и больше) какойто умник предложил усопших не хоронить, а сжигать (чем мы хуже Европы!?). Пусть не всех, но тех, кто победней. Ведь расходы на погребение ныне подскочили до небес и впору использовать опыт индейцевдикарей из бассейна реки Амазонки.

Индейцы просто подвешивают своих мертвецов к веткам деревьев, чтобы всякие божьи твари быстро и бесплатно очистили скелет до благородной белизны.

Ну, а кости, как известно, можно хранить сколько угодно и где угодно – они безвредны и не занимают много места.

Предложение приняли демократическим большинством и сразу же приступили к строительству. Денег в стройку вбухали уйму. Половину из них, как это заведено, украли.

Но, несмотря на всякие козни и финансирование по остаточному принципу, спустя четыре года внушительное, даже где-то помпезное, здание крематория было готово принять первых, так сказать,

"посетителей".

И только когда задымила труба, сначала члены приемной комиссии, а потом и жители нового микрорайона, выросшего за это время неподалеку от крематория, схватились в отчаянии за головы: черный маслянистый дым, повинуясь розе ветров, тянуло на город – прямо в распахнутые окна высотных домов.

Виновных в таком безобразии, как всегда, не оказалось: бюро, спроектировавшее крематорий, упразднили, руководитель проекта эмигрировал в Израиль, а шустрого умника-депутата, предложившего идею постройки крематория, грохнула братва, с которой он не поделился прикарманенными деньгами, выделенными на строительство последнего пристанища бренных останков усопших.

Что касается самого крематория, то его просто-напросто законсервировали. Наверное, до дня Страшного суда, когда людям станет безразлично, куда дует ветер, и когда им будет не до забот о собственном здоровье.

Сначала здание охраняла вневедомственная охрана, потом деды-пенсионеры, а затем какая-то фирма приспособила его под склад.

Но видимо место, на котором построили крематорий, было заколдованным. В одну из ночей складские помещения запылали словно по команде – дружно и весело.

После пожара городское начальство постаралось забыть о существовании завороженного объекта. И мрачное здание крематория, почерневшее от копоти, начало постепенно разрушаться.

Правда, нечистая сила поработала и в этом направлении: за одну ночь (опять ночь!), спустя месяц после пожара, исчезли окна и двери, которые пощадил огонь. За ними через какое-то время последовали и все металлические предметы – вплоть до заслонок печей и болтов.

Так и стоял теперь крематорий: черный, одинокий, с пустыми глазницами – оконными проемами, проваленной крышей и достающей до неба трубой. Через нее ночью вылетали на охоту летучие мыши, облюбовавшие самые темные углы здания.

Асфальтированная дорога, ведущая к парадному входу в зал церемоний, потрескалась и взбугрилась от корней деревьев, выстроившихся в шеренги на обочинах, а двор, лишенный забора, зарос травой в пояс.

Запустение и уныние царило на этих грустных останках очередного окна, так и не прорубленного новыми демократами в вожделенную Европу.

Мазай облюбовал себе не порушенный огнем полуподвал.