Читаем без скачивания Скальпель, пожалуйста! - Валя Стиблова

— Вы думаете, обойдется без последствий?

— Надеюсь, — сказал я. — Но за ней потребуется уход. Чтоб позвоночник укрепился, нужно несколько месяцев на долечивание.

— Вот с этим будет трудновато, — сказал он. — Не знаю, кто бы мог за ней ухаживать.

— А мать у нее есть?

За все время нашего разговора он ни разу не взглянул мне в глаза. Не взглянул и теперь.

— Да есть, — небрежно бросил он. — Есть мать. Только они совсем не общаются. У моей бывшей супруги тоже новая семья. Живет она не здесь и не захочет возиться.

Не захочет возиться!.. Мне стало зябко от этих его слов.

— Хорошо, хоть у нее есть вы, — сказал я, желая узнать, как далеко он способен зайти в своих «трезвых» оценках. Но он на эту удочку не клюнул. Не стал мне многословно объяснять, почему сам не сможет позаботиться о дочери.

— Ну, медицина сейчас на таком уровне!.. А организм у Яны железный — залеживаться не привыкла, — с деланной бравадой улыбнулся он.

Я умышленно не сказал, что нам помощь родных и не требуется — переведем Яну на долечивание в реабилитационное отделение и выпишем, когда все заживет.

Эта девушка будет здоровой — а сколько мы здесь видели трагических исходов! Ужасный, например, был случай «каратэ», как мы его между собой называли. Однажды на работе двое молодых людей решили испробовать приемы из курса самообороны. Сослуживцы с интересом наблюдали. Особенно эффектен был удар по шее ребром ладони.

Один из молодых людей это продемонстрировал. Тот, кому он нанес удар, упал как сноп и уже не поднялся. Несколько недель лежал в неврологическом отделении, но без успеха. Похоже было, что у него тяжелое повреждение спинного мозга, от которого он уже не оправится. К нам его перевели потому, что повысилась температура и начались сильные боли. Предполагали, что в месте травмы образовался очаг нагноения.

Браться за эту операцию было рискованно, но больному угрожал сепсис.

Эпидуральный абсцесс мы и в самом деле обнаружили и могли бы его успешно удалить, если б, к несчастью, не было еще и воспаления паутинной оболочки. Она была утолщена и создавала около спинного мозга сеточку, напоминавшую слой ваты.

Сепсис усиливался, воспаление распространялось и на спинной мозг, его ничем нельзя было остановить. Молодой человек умер через неделю после операции. Вскрытие показало не только воспаление, но и кровоизлияние в спинной мозг.

После смерти больного ко мне пришла его мать, пожилая деревенская женщина. Она не плакала. С удивленным и каким-то испуганным выражением повторяла:

— Он же здоровый был. Ничем и не болел. Помогал нам косить. Приедет, бывало, дров наколет, все приладит…

Теперь уже не приедет и не приладит… В ту минуту я ненавидел дзюдо, бокс и все виды спорта, которые способны привести к подобным травмам. Мне никогда не забыть ту крестьянку — он был у нее единственный сын.

Молоденькому журналисту я бы вряд ли угодил. Он бы сказал: «Ну, это вы хватили! Ничто не бывает без риска. Не перестанем же мы путешествовать из-за того, что где-то упал самолет или сошел с рельсов поезд». Он прав. И все-таки я не хочу мириться с такой травмой и такой смертью, которых могло бы не быть.

У нас тут лежал мальчик, выбежавший за футбольным мячом на проезжую часть дороги. Его сбила «волга». Ударила в лоб. Мальчик отлетел к фонарному столбу и ударился второй раз — виском. Он выжил, но только раньше был первым учеником и очень хорошо играл на скрипке, а теперь посещает школу умственно отсталых. Недавно его видел. Он неуклюже составляет короткие фразы, одна рука не действует… Разве нельзя было этого избежать? Родители — достойные люди, оба хорошо работают. Почему же не объяснили ребенку, что нельзя играть прямо на улице?

Недавно умерший у нас больной был ночным сторожем. Пытался удержать плохо укрепленное кружало, падавшее с машины. Тут же были три молодых парня. Увидев, что кружало сдвигается с места, они кинулись врассыпную. Тяжесть цементного гиганта принял на себя старый человек — пенсионер, без размышлений бросившийся к машине.

Они с женой надеялись, что будут посвободней, когда он станет работать неполный день. Хотели поездить, оба были здоровы, полны энергии. Он сам рассказывал мне это за два дня до смерти. Был канун рождества. За окном лепил густой снег, хлопья бились в темноте о стекло, как неутомимые подёнки. Он грустно смотрел на них. Отнявшиеся ноги страшно отекли. Кожа на них мокла. У него был перерыв спинного мозга.

— Жена совсем и жизни-то не видела, — говорил он. — До недавнего времени обслуживала моих стариков; они под конец совсем не ходили. Я работал на фабрике, обучал молодежь, времени ни на что не хватало… Вот, думали, хоть теперь поживем…

— Придет это, — утешал я его. — Ноги постепенно разработаются, потерпите.

Он не поверил. Ничего не ответил мне и часто заморгал, чтобы скрыть слезы. На вид он был много моложе своих лет: лицо почти без морщин, кудрявые седеющие волосы еще густые.

— Не поправлюсь я, знаю, но не хочется умирать. Трудно смириться, что не будет уже ничего, что задумал. И жене будет трудно смириться. Мы с ней прожили душа в душу. Как раз на праздники постигнет ее это горе…

Разубеждать больного не имело смысла. Он чувствовал, что смерть близка, — так иногда бывает у впечатлительных людей. Скончался он в сочельник. Жена сидела возле мужа несколько часов, когда его сознание уже затягивало милосердной пеленой. До последнего не выпускала его руки. Как и в обычный день, я пришел тогда навестить своих больных — и все праздники стояло у меня перед глазами неподвижное лицо той женщины. Ее глаза, бессмысленно глядевшие в пространство.

Лежала у нас в клинике школьница Ганичка — ей тогда не исполнилось и четырнадцати. Ее стукнуло по голове большим твердым мячом. Произошло это в спортивном зале. Когда ее привезли к нам, у нее была парализована одна сторона тела. Аномальный сосуд дал кровоизлияние в мозг. Вскоре после операции она смогла ходить, казалось, все шло хорошо. Но неожиданно начались новые мозговые явления, от которых она и скончалась. Несколько дней мы держали ее на искусственном дыхании.

Вспоминаю эту красивую девочку в разных видах. Сначала — с двумя черными косичками, связанными лентой. Уже парализованная, она улыбалась мне. Лицо как у фарфоровой куклы — молочной белизны, — и черные полосочки бровей над синими глазищами. «Красавицей вырастет!» — думал я. Потом — в марлевом колпачке: голову перед операцией обрили. И наконец — с дыхательным аппаратом. Исхудалое тельце под белой простыней. Такая беззащитная и жалкая — хоть плачь. Теперь мы знали: ей уже не вырасти и ложь все то, что говорим мы в утешение ее родителям — они все время приходили к нам, когда их не пускали к ней…

Вечером того дня, когда оперировали студентку Яну, мы с Иткой пошли на концерт «Пражской весны». В фойе встретили Кртека и Зиту. На нем была безупречная черная тройка, Зита, в длинной бархатной юбке, держала его под руку. С тех пор как у него умерла дочь, я никогда не видел его таким веселым и элегантным. Выходит, все-таки я не ошибся, перехватив сегодня тот многозначительный взгляд!

При виде нас они немного смутились. Мы предложили после концерта зайти куда-нибудь в кафе. Там они нам сообщили, что хотят быть вместе — но в клинике еще никто не знает, — и попросили быть у них свидетелями.

Зита вдруг взглянула на меня с какой-то неуверенной, виноватой улыбкой — и я еще раз искренне и горячо заверил, как рад их счастью. Каким наивным ей, наверно, должен был казаться тот обет, который принесла она когда-то! Вдвоем они были счастливы. Кртек всегда говорил отрывисто, насмешливо — теперь у него в голосе звучало умиление влюбленного. Итка не отводила изумленных глаз от его головы. Вечно нечесаная седая шевелюра была приглажена щеткой и напомажена.

Пили вино и понемногу привыкали к сенсационной новости. Кртек будет уже не один. Я думал об этом с удовольствием. И все-таки стало немного жаль, что вместе с Зитой уходит безвозвратно в прошлое то давнее романтическое воспоминанье, не отделимое от моей молодости в клинике.

5

Еще об одной травме я вспоминаю. Несчастный случай с благополучным завершением. Произошло это много лет назад. В нашей семье по сей день хранится о нем память: цирковой фургон.

Дети тогда были еще маленькие. По воскресеньям мы их брали на природу. Нам было безразлично, куда ехать. Еще теперь встают в моем воображении прогретые солнцем вырубки в брдийских лесах, запах хвои. Итка с добела выгоревшими волосами, дети, забавными зверятами крутящиеся возле нас.

А потом тетка нам отписала участок. Кусок заброшенной земли, где рос только одичавший кустарник, две-три елочки и березы, огромный, законом охраняемый дуб и всевозможные лесные и полевые цветы. Тетка все собиралась построить там дачу, но так и не собралась.