Читаем без скачивания Мужей много не бывает - Адель Паркс

— Полностью? А что, он и раньше этим занимался?

— Он выступал перед публикой в облике Элвиса, еще когда был ребенком. Мать возила его по клубам, в которых собираются рабочие. Я видела фотографии. Можешь себе представить? И что это за мать такая, что одевает десятилетнего сына в голубой клеш и заставляет петь в зале, полном пьяных мужиков?

— Ему это не нравилось? — спрашивает Амели.

— Нравилось, и еще как!

— Если ему это нравилось, тогда с матери взятки гладки. Она ему ничего плохого не сделала.

Меня раздражает привычка Амели подходить ко всему с позиций разума.

— Но зато какое это зерно для будущего ростка мечты! Бесполезной и безвкусной мечты. Разве нельзя было направить его талант в другое русло?

— Возможно, она делала все, что могла.

— Да. — Я киваю. Возможно, насчет его матери я и пережимаю — но все же я в этом никогда ее не понимала. — Когда с деньгами у нас стало совсем туго, он уцепился за безумную идею снова петь по клубам. Неприятнее всего то, что он на самом деле очень хорош. Вечер за вечером мы проводили в убогих кабаках. Стиви, облачившись в свой маскарадный костюм, пел чужие песни. Меня ужасала мысль о том, что остаток жизни я проведу шатаясь по грязным притонам. — Я горестно вздыхаю.

— Теперь я лучше понимаю твою ненависть к двойникам Элвиса, — говорит Амели.

— Но и мои шансы начать приличную карьеру тоже оставляли желать лучшего. Я и понятия не имела, что собираюсь делать со своей жизнью, и поэтому медленно погружалась в депрессию. Я хотела уехать, но чувствовала себя будто в ловушке из-за того, что мы со Стиви были женаты. Прошло немного времени, и люди начали спрашивать нас, когда мы поженимся. Мы как-то все не могли подойти к тому, чтобы объявить, что мы уже состоим в браке. Другие, более проницательные люди начали спрашивать, почему мы еще вместе — ведь у нас теперь определенно разные планы на будущее. Мы были не в состоянии объясниться ни перед теми, ни перед другими. Наш пикантный секрет превратился в висящий над нами дамоклов меч.

Прошло еще немного времени, и мы начали ссориться. Затем быстро докатились до настоящих скандалов. Мы с пугающей скоростью пикировали с высот первой любви в отвратительное болото худшего из видов семейной жизни. Поэтому я ушла.

— Прямо так?

— Прямо так.

— А почему вы не развелись?

— После моего ухода мы больше ни разу не виделись.

— Вы больше не… — Амели настолько поражена, что не в силах закончить предложение. — Как ты могла быть такой беспечной? Такой безответственной? Многие люди женятся в молодом возрасте, совершают ошибки. Вопрос, с кем ты хочешь провести остаток жизни, очень непрост. Многие в первый раз отвечают на него неправильно. Но ты должна была оформить развод.

Я киваю. Я и так знаю — и всегда знала, — что должна была оформить развод, но ведь часто необходимые и разумные вещи так трудно сделать. Проще притвориться перед самой собой, что ничего неприятного вообще не произошло.

— И почему ты приняла предложение Филипа? Почему ты и тогда ни в чем не призналась? — спрашивает Амели.

Это, наверное, самый тяжелый вопрос из всех. Я собираюсь с духом.

— Филип сделал мне предложение спустя двадцать минут после того, как я узнала, что Бен погиб. Я даже не успела сказать ему об этом. Я была так напугана. Ты должна…

Я не заканчиваю предложение. Она должна понять. Она должна понять, что мне нужно было ощутить какую-то опору в жизни, а у меня не было ничего реального и определенного, кроме того, что я люблю Филипа, а он предложил мне выйти за него замуж. Мне хотелось чувствовать себя в безопасности — и поэтому я сказала «да».

Дело было не в банковских счетах и практических навыках, а в чем-то другом. В чем-то, что мне трудно описать словами. Может быть, это имело отношение к его квартире, а в особенности к ворсистым коврам кремового цвета — таких пушистых и роскошных ковров я не видела никогда в жизни. Или к фотографиям в серебряных рамках, которые показывали, что Филип знаком с большим количеством красивых людей, живущих красивой жизнью. Так, по крайней мере, казалось при взгляде на эти фотографии. На них даже старухи выглядели невозможно стильно — серебряная седина, черные брючные костюмы, шикарные бриллианты. Ни следа бигуди или растянутых чулок.

Я не решаюсь поднять глаза на Амели, поэтому не знаю, обиделась она или поняла.

— Значит, по-твоему, в этом виноват Бен?

— Нет! Амели, как ты могла так подумать?! — вскидываюсь я. Я заставляю себя посмотреть ей в глаза, чтобы она видела мою искренность. — Я любила Бена. Я бы никогда не стала использовать его гибель для оправдания моих жизненных трудностей. Но именно из-за того, что Бен был мне близким другом, я в тот момент оказалась не в состоянии ясно мыслить.

Амели, кажется, принимает такое объяснение. Она делает глубокий вдох и выпускает воздух через нос.

— А что, до свадьбы у тебя не было возможности сказать ему, что ты уже замужем?

— Я пыталась. Ты никогда не попадала в ситуацию, когда тебя с кем-то знакомят, а ты тут же забываешь, как зовут нового знакомого? Ты встречаешься с ним снова и снова и каждый раз бормочешь что-то нечленораздельное, лишь бы не признаваться, что ты не помнишь его имени. И момент, когда ты еще можешь спросить, уже упущен.

— Я понимаю, о чем ты говоришь.

— Вот. Со мной было примерно то же самое, только в миллион раз труднее и страшнее. Как я могла сказать: «Кстати, Филип, я не говорила тебе, что уже замужем?» Я хотела что-то сделать, правда хотела. Но по мере того как наши планы насчет свадьбы обретали форму, возможностей для признания становилось все меньше… — Я замолкаю. Я положилась на авось, и этому нет другого объяснения, кроме того, что я трусиха. Жалкая трусиха, решившая, что все как-нибудь само образуется.

Мы с Филипом не стали откладывать свадьбу, но короткий срок, отпущенный на приготовления, не помешал нам организовать ее на высшем уровне. На это большое действо было приглашено больше двух сотен гостей. Я намеревалась пустить пыль в глаза. Смерть Бена оставила во мне чувство уязвимости и страха. Я не просто испугалась того, что если я не вцеплюсь в жизнь мертвой хваткой, то в следующий раз автобус найдет меня — хотя, конечно, было и это. Но больше всего меня пугала мысль о том, что если я умру завтра, то не оставлю после себя ничего, никакого следа.

Бен был относительно преуспевающим драматургом. Его пьесы регулярно играли местные репертуарные театры. Их благожелательно принимали критики. Его вещь даже хотели поставить в одном из театров Уэст-Энда. Смерть застигла Бена на вершине финансового и драматургического успеха, но вся его жизнь прошла на вершине другого успеха — эмоционального. Его любила Амели — ясной, яркой и ровной любовью, которая всегда приводила меня в изумление. Он был любящим и любимым отцом, никогда не терявшим эмоциональную связь со своими детьми, и чутким и понимающим спутником жизни. Для всех, кто его знал, его смерть стала сокрушительным ударом, но одновременно она стала манифестацией того, какой значимой и нужной была его жизнь.