Читаем без скачивания Комплекс Ди - Дай Сы-Цзе

Наконец на фоне темного неба вырисовался силуэт судейской виллы. Я уж думала, что полоса бонсаи осталась позади, но с нового пригорка на нас, как банда дикарей в головных уборах из зеленых перьев, обрушились карликовые лиственницы. Я опустила стекло и вдохнула поглубже – в воздухе пахло смолой и ладаном.

И тут произошло что-то странное. Неожиданно нам перегородил дорогу полицейский. Он указал, где поставить фургон, и велел подождать. Шестой секретарь сначала растерялся, а потом впал в ярость. Вытащил из кармана свое удостоверение и стал размахивать им под носом у полицейского, пока тот не уступил и не разрешил ему – но только ему одному! – пройти дальше к дому пешком.

Мне эта заминка была на руку. Я осталась сидеть за рулем, как будто приехала раньше времени на свидание. И разглядывала через лобовое стекло стоявший по ту сторону покрытого кувшинками пруда дом, который должен был изменить мою судьбу, где я должна была лишиться девственности. Это было кирпичное здание смешанного, китайско-западного стиля, над входом увитый плющом навес, плети уходили вверх по стене и цеплялись за балкон второго этажа. Сквозь решетку были видны открытые настежь окна, освещенные красными фонарями в форме бочонков, как на празднике. За окнами мелькали, перемещаясь из комнаты в комнату, человеческие фигурки.

Секретарь все не возвращался. Тогда я медленно-медленно, до невозможности растягивая каждое движение, спустилась из кабины на землю. Полицейский смотрел на меня, не говоря ни слова. Я стала прохаживаться вокруг фургона. Под ногами хрустели сосновые шишки и сухие стручки дрока. Передо мной была рощица эвкалиптов, обожаю этот запах, особенно смешанный с ароматом дрока, напоминающим горький миндаль. Я снова посмотрела на окна с красными фонарями – в них продолжали сновать люди. Судя по всему, они были чем-то встревожены: переговаривались, размахивая руками, но голоса их, приглушенные густой листвой и расстоянием, доносились до меня еле-еле. Я впивалась глазами в эту картинку, как мы часто делаем, когда бессознательно ощущаем, что на нас надвигается что-то страшное, опасное, угрожающее. Мигрень прошла. Еще одна машина подъехала по аллее. Полицейский остановил ее тоже – я слышала, как заскрипели тормоза. Это была карета «скорой помощи», лучи мигалки полосами расчерчивали стволы деревьев. Наконец бегом примчался мой конвоир-секретарь. Судья Ди умер. Трех суток непрерывной игры в маджонг ему показалось мало, он собрал весь обслуживающий персонал, и они сыграли еще пять партий, а на шестой он вдруг обмяк и сполз с кресла, мертвый.

Ну, Мо, что ты на это скажешь? Невероятно! Ты рад? Я тоже. Я сейчас на работе – его надо бальзамировать сегодня. До утра, до прихода родственников и большого начальства, все должно быть закончено… Ладно, жду… Пока… Нет, постой, захвати мне что-нибудь поесть, я проголодалась как собака.

2. В два часа ночи

Мо толкнул дверь служебного входа, и в нос ему ударил запах разложения. С чем сравнить его: с конским навозом? С перегнившей лимонной мятой? С камфарой? С ладаном? Нет, то был резкий запах, обжигавший нос, как обжигает рот острый перец. Что же это? Мирра! Это Бальзамировщица жжет ароматические палочки, чтобы перебить запах формалина, от которого новичку может стать дурно.

– Ты одна? – спросил он. – Больше никого нет? И ты не боишься?

– Боюсь, конечно. Особенно когда задержишься допоздна, вот как сейчас, – ответила Бальзамировщица. Она была в рабочей одежде и заканчивала приготовления. Руки обтягивали длинные, по локоть, резиновые перчатки.

– Я забыл поздороваться. Добрый вечер!

– Разве еще вечер?

– Скоро уже утро.

Мо представлял себе бальзамировочный зал совсем иначе. Белым, голым, пустым. На самом деле ничего подобного – палата в психушке была куда мрачнее. Под потолком горели пять-шесть не слишком ярких ламп. Стены закрыты огромными полотняными шторами, кое-где сверкали какие-то хромированные детали, медные задвижки. Похоже на корабельную каюту, трюм или на подводную лодку. Это впечатление еще усиливалось от шума воды, льющейся в ванну, которая поблескивала в темном углу. Мо вдруг вспомнил свой сон: как будто он очутился в затопленном доме. Черепичная крыша облеплена белыми ракушками; на резных дверях и подоконниках кишат мелкие красные крабы, яркими огоньками расцвечивая весь дом.

И хотя Мо ступал по черным и белым плиткам похожего на огромную шахматную доску пола, он не удивился бы, если б услышал хруст крабьих панцирей под ногами. Сам воздух вокруг казался глубоководно-синим. Он подошел к Бальзамировшице и спросил:

– Куда положить еду? Ночь, все закрыто, я нашел только одну лавочку на Южном мосту. Купил тебе бутерброд с пряной ветчиной и вареные в чае яйца.

– Обожаю яйца в чае. И умираю – хочу есть. Помоги мне их почистить, я в перчатках – не могу.

Яичную скорлупу разбили при варке, чтобы чай впитался внутрь. Мо отколупнул ее всю по кусочкам, чищеное яйцо, все в чешуйчатых разводах кофейного цвета, походило на сосновую шишку.

– Желток вынимаю – говорят, он вредный, в нем холестерин.

– Ладно.

Бальзамировщица запрокинула голову, и Мо вложил в ее широко раскрытый рот кусок яйца. Он видел, как исчез в розовом зеве белок, подхваченный языком, и показался вновь, перемолотый зубами.

– Еще, – попросила она.

Оба яйца были проглочены молниеносно. Во время этой невинной кормежки Мо ненароком прикоснулся к алчному, горячему языку своей подруги детства. Глядя на давно знакомое лицо, он заметил, что кожа на лбу уже не такая гладкая и как будто набухшая, в уголках глаз собрались мелкие морщинки, а подбородок дрябловат.

– Ну, пошли, – сказала Бальзамировщица. – Простишься с судьей Ди – он же твой приятель, а потом выйдешь и подождешь, пока я закончу.

Мо пошел за ней на середину зала, где на кровати под лампочкой с шелковым абажуром лежал матово-белый пластиковый чехол. Этот мягкий свет напоминал освещение витрин на какой-нибудь археологической выставке. Бальзамировщица потянула замочек молнии, он пополз вниз с металлическим скрежетом, от которого барабанные перепонки Мо готовы были лопнуть, – так трещит кокосовый орех под щипцами. Показалась голова судьи, потом одетый в черную рубашку торс.

– Чтоб тебе, заело! – фыркнула Бальзамировщица. – Иди-ка, ты мне поможешь.

– Ты думаешь?

– Что значит – я думаю? Давай тяни!

Но, несмотря на все усилия, то слаженные, то вразброд, Бальзамировщицы (она даже сняла перчатки) и ее ассистента-любителя, застежка не сдвинулась ни на миллиметр, два зубчика никак не желали сцепляться. Мо слышал собственное дыхание и еще какой-то непонятный булькающий звук. Иногда он задевал рубашку судьи – мягкий, тонкий, приятный на ощупь шелк. Наклонившись так низко, он различал сквозь аромат мирры запах табака, затхлости, винного перегара – ни дать ни взять парижский клошар. Верно, этот раб маджонга не мылся все три дня, а то и целую неделю.

– Постой, – сказала Бальзамировщица. – Я принесу ножницы и разрежу этот проклятый чехол.

Она отошла, а усердный Мо осторожно потянул блестящий металлический замочек сначала вверх – упрямые зубчики легко сомкнулись, – а потом потихоньку, миллиметр за миллиметром, стал продвигать его вниз. Молния поддавалась, еще немного – и все, но на последнем миллиметре замочек намертво застрял на том же самом месте! Мо продолжал нервно возиться с застежкой, но вдруг, когда до полной победы оставалось совсем чуть-чуть, он почувствовал на себе чей-то взгляд. А поняв, чей именно, мгновенно покрылся холодным потом, словно на спине у него растаяла и растеклась весенними ручейками большущая льдина. Это смотрел судья Ди! Веки его не совсем открылись, но Мо с ужасом видел, что они приподнялись, а стеклянистые глаза, бессмысленно повращавшись в разные стороны, остановились на нем. Взгляд был тусклый, затуманенный, словно судья возвращался в этот мир откуда-то издалека. Страх сковал Мо, он застыл в той позе, в какой был: нагнувшись над самым лицом судьи, но душа его рванулась из тела вон. Что это: видение? Сон? Или явь? Мертвый воскрес! Может, врач, констатировавший смерть, ошибся? Или это очередное чудо коммунизма? Эти вопросы вихрем проносились у него в голове и не находили ответа. Тем временем меж приоткрытых век судьи зажегся блеск – он завидел ЕЕ. Бальзамировщица возвращалась с ножницами в руках. Она наклонила абажур и, в свою очередь, застыла, как пораженная молнией. Ножницы выпали у нее из рук и со звоном упали на каменный пол. Судья рывком приподнялся и обхватил ее. Она закричала. Но он, не выпуская ее, высвобождался из чехла и прижимался к ней всем телом. Она стала вырываться, закричала еще громче. «Это ты – бальзамировщица?» – проговорил он. Она ответила: «Да», не переставая отбиваться. Он покрывал ее слюнявыми поцелуями, шептал: «Не бойся, все девушки когда-нибудь становятся женщинами!»