Читаем без скачивания Пребудь со мной - Элизабет Страут

— Тебе одной, — ответил Чарли и, повесив трубку, зашагал обратно в учительскую.

Он понятия не имел, заметила его Лиза или нет. Вероятно, заметила. Ах ты, дрянной, дрянной человек!

Брокмортонская теологическая семинария располагалась на холме, ее старые здания и огромные вязы господствовали над городом с величавым достоинством. Только новая библиотека выглядела здесь неуместной: построенная чуть в стороне, она была приземистой и угловатой, и вид ее опечалил Тайлера, заставив его почувствовать себя старше, чем он был на самом деле, так как он предпочел бы, чтобы это здание больше соответствовало старой архитектуре семинарии. Он понимал, что это модерн, и это ему не нравилось. Такую форму, по его мнению, могли бы сконструировать на этом месте вторгшиеся инопланетяне.

Однако знакомый запах Блейк-Холла[47] вызвал у него приступ глубокой ностальгии, совершенно Тайлера дезориентировав ощущением, что сам он вовсе не изменился: большие часы в конце коридора, портреты предыдущих президентов семинарии, не очень ясно вырисовывающиеся на стене… Эти люди, седовласые, с лицами полными достоинства, с румянцем на щеках, более ярким, чем это могло быть в реальности, бесстрастно взирали на него.

Дверь в кабинет Джорджа Этвуда была открыта. Тайлер, остановившись в дверях, увидел, что Джордж читает у окна. Глаза его, когда он посмотрел на Тайлера, оказались скрыты за стеклами очков в золотой оправе, отражавшими свет, но в голосе звучала искренняя, хотя и сдерживаемая, радость.

— Тайлер Кэски, какое неожиданное удовольствие! Что тебя сюда привело? Садись-садись.

— Я был тут поблизости по делам, — Тайлер равнодушно махнул рукой, — в Эддинге, и решил: заеду посмотрю, может, вы здесь.

Джордж Этвуд кивнул, его старые глаза вглядывались в Тайлера сквозь очки. Его отличала аура сухой и абсолютной чистоты, будто его сорочка и даже нижняя рубашка в конце дня оставались столь же чистыми, какими были, когда он впервые надел их на себя. Он пересел в кресло декана, на черной спинке которого был изображен герб семинарии, и скрестил длинные ноги.

Брокмортонская семинария была основана два века тому назад и отличалась от других семинарий тем, что обучала мужчин, а иногда и одну-двух женщин, которые прежде уже работали в других профессиональных областях. Например, какой-нибудь мясник или электрик, решивший в середине жизни стать священником, мог обучаться здесь, а затем получить назначение в один из небольших приходов, рассыпанных по всему северу Новой Англии.

Но Тайлер прибыл сюда прямо из университета и оказался самым младшим в своем классе. И поначалу самым одиноким. Приветливость, которая, казалось, была его природным даром с раннего детства и которая получила только один чувствительный удар во время его службы во флоте, покинула его в самом начале существования в семинарском кампусе. Старшие по возрасту слушатели семинарии чаще всего бывали неразговорчивы, стараясь, подобно жонглерам, справиться со множеством обуревавших их обязанностей — книги, дети, жены… А некоторые пытались соперничать с Тайлером, как бы считая, что он всего-навсего «выставляется». Джордж Этвуд, профессор системной теологии, взял юношу под свое крыло. Тайлер позднее говорил: «Он был мне как отец», не понимая, что порой вводил людей в заблуждение, — они считали, что он имеет в виду внешнее сходство: Джордж Этвуд хромал, хотя не так сильно, как отец Тайлера, и, так же как тот, носил очки в золотой оправе. Это сходство порой причиняло Тайлеру сердечную боль и вызывало что-то вроде ностальгии, когда он видел, как Джордж Этвуд идет, припадая на ногу, через затененную обильной листвой лужайку или хромает по проходу в церкви, направляясь к своему месту на скамье. Это Джордж венчал Лорэн и Тайлера, а позже возглавлял церемонию похорон Лорэн.

Теперь Джордж спросил:

— Ну как идут дела у Кэтрин?

— У нее все нормально, — ответил Тайлер, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — Думаю, все же есть небольшие неприятности. Трудно приспосабливается к детскому саду. На днях мне случилось поговорить с ее учительницей. Кэтрин довольно часто плачет, как я понял.

После минутного молчания Джордж заметил:

— Я полагаю, чего-то вроде этого можно было ожидать.

Тайлер кивнул.

— Ты с ней вместе читаешь молитвы?

— Конечно. Каждый вечер.

— И ты поминаешь в этих молитвах ее мать?

Джордж Этвуд внимательно рассматривал одну из обтянутых кожей пуговиц на своем кардигане. Когда Тайлер ему не ответил, он поднял голову.

— Нет, — сказал Тайлер.

— Что же так?

— Не знаю. — Возникла жгучая боль под ключицей. — Думаю, дело в том, что у нас установилось что-то вроде рутины — с давних пор… Ну, не знаю.

— Это могло бы быть небесполезно.

— Да, — кивнул Тайлер. Прищурившись, он взглянул в окно и понял, что смотрит на угол церкви, где венчался с Лорэн. — Я тут как-то на днях подумал, — начал он, чувствуя, что ему необходимо переключить внимание с ужасающего — теперь он это увидел — открытия, что он не допускал Лорэн в молитвы ее дочери, — что святая Тереза была как раз того же возраста, что Кэтрин, когда умерла ее мать.

— Ради всего на свете, Тайлер, не говори мне, что ты все еще читаешь этих католических святых.

Тайлер взглянул на него с улыбкой:

— Время от времени.

— О, я понимаю. Тебя всегда влекли сильные душевные переживания. Но будь осторожен, не то вылетишь за это из прихода в мгновение ока.

Тайлер опять улыбнулся — на этот раз довольно криво:

— Я не намерен ниоткуда вылетать.

— Конечно. Надеюсь, что нет. — Джордж поставил ноги прямо, сжал колени в отглаженных серых брюках и повернулся в кресле боком. — Так что ты, в общем, справляешься, Тайлер?

Тайлер кивнул. Снова взглянул в окно.

— Впрочем, я теперь не могу читать по памяти, и это меня раздражает. Лишает меня радости, какую мне раньше давали проповеди. Ох, как же я это любил! Знать, что мои прихожане — со мной, что они пойдут домой и станут думать о том, что я сказал, что, знаете, это не просто абстрактные вещи, которые я…

Слишком поздно Тайлер вспомнил, что проповеди самого Джорджа Этвуда отличались неослабной скукой, читались так, словно каждое слово имело совершенно одинаковый вес, звучали до смерти монотонно. «Знал ли это Джордж о самом себе? — подумал он. — Что вообще знают люди о самих себе?» Тайлер наклонился в кресле вперед, оперся локтями о колени. (А что знают люди о своих детях? Когда он думал о Кэтрин, такой тихой и послушной дома, а потом представлял себе ее визжащей в детском саду или заявляющей «Я ненавижу Бога!» — в детской группе воскресной школы, такое несоответствие между его собственным знанием о своей дочери и тем, какой ее могли увидеть окружающие, страшило Тайлера, будто бы, когда Кэтрин покидала дом, она проваливалась сквозь лед в темную воду, где он едва мог ее разглядеть.)

Небо над церковью было очень серым. Тайлер потер лицо ладонями и откинулся на спинку кресла. Увидел, что Джордж внимательно наблюдает за ним.

— Ты скоро снова обретешь привычку к морской качке, — сказал он ему. Потом добавил задумчиво: — Ты всегда нуждался в аудитории, Тайлер. — Джордж поерзал в черном деканском кресле, чуть приподнялся, опираясь о подлокотники, и всем своим худым телом снова погрузился в его глубины. — Беда в том, — продолжил он и откашлялся, — что для человека, которому нужна аудитория, ее всегда оказывается недостаточно. Он может даже дойти до того, что невзлюбит своих слушателей. Видишь ли, Тайлер, это ловушка.

Тайлер медленно кивнул, пытаясь создать впечатление, что вдумывается в его слова, но на самом деле боль под ключицей расцветала все пышнее.

— Ну что ж, — Тайлер вздохнул и тут же выдохнул воздух, — грядет Казначейское воскресенье, и я хотел бы удачно поработать со сбором средств. Органистка хочет получить новый орган, и, если возникнут какие-нибудь разногласия в казначействе, мне бы лучше остаться в стороне.

— Оставь это Церковному совету.

— Я так и делаю.

— Раньше тебе хорошо удавался сбор пожертвований.

— Да. Думаю, с этим проблем не будет.

Двое мужчин погрузились в молчание; в конце коридора хлопнула дверь. Джордж сказал:

— Помнишь Плач Иеремии? «Благо человеку, когда он несет иго в юности своей».[48]

— Мой возраст юностью уже не назовешь, — ответил Тайлер.

Джордж просто поднял бледную, худую ладонь.

— Как малышка? — спросил он. — Все нормально?

— Она все еще у моей матери. Да, все прекрасно.

— «Вечером водворяется плач, а наутро радость»,[49] Тайлер, — произнес Джордж и, приподняв тощее бедро, извлек из заднего кармана белоснежный носовой платок. Высморкался он почти беззвучно. — Тяжелая утрата — это таинство. Ты заботишься о себе? Мне кажется, ты немного похудел.