Читаем без скачивания Половинный код. Тот, кто умрет - Салли Грин

Наконец язык у Несбита начинает заплетаться, и он засыпает прямо за столом. Габриэль говорит, что надо положить его в постель, хотя я лично не понимаю, чем для него плох кухонный пол. Но Габриэль вбил себе в голову, что, раз это наша последняя ночь вместе, то мы должны позаботиться о Несбите, и мы кладем его руки себе на плечи, Габриэль подхватывает чашу с дымом, и вместе мы волочем его вниз, в одну из спален, где сбрасываем на кровать. Габриэль кидает мне какие-то одеяла, и я устраиваюсь на полу. То же делает он сам.

И я засыпаю.

Сплю крепким легким сном, который длится, наверное, целых полчаса, а потом просыпаюсь от храпа. Эту могучую канонаду прерывистого звука исторгает, несомненно, австралийская носоглотка.

Вот ведь ублюдок!

Я встаю. На храп невозможно не обращать внимания, особенно когда знаешь, что его можно легко прекратить, просто придушив идиота, который его производит.

Ночной дым наполняет комнату зеленоватым светом и делает Несбита похожим на призрака. Он лежит на спине с широко разинутым ртом. Я перекатываю его на бок. Он ворчит, но не просыпается. Я стою рядом с ним и жду. Храп стих. Дыхание выровнялось.

Я возвращаюсь к своему одеялу и уже собираюсь лечь, как вдруг храп возобновляется с новой силой.

Ну что за кошмар такой!

Мне не было видения, в котором я убивал бы Несбита, но, думаю, такое легко может случиться, если я не уйду из этой комнаты немедленно. Я смотрю на Габриэля, но он, похоже, спит, так что я отливаю себе дыма в маленькую чашку и отправляюсь искать местечко потише. Следующая комната в том же коридоре оказывается спальней с большой уютной кроватью, но мной вдруг овладевает желание побывать там, куда я еще не заглядывал с тех пор, как мы снова оказались в бункере.

Это ванная. В ней сейчас очень холодно. Сама ванна грязная, вся в засохшей крови. Это кровь Меркури. Сюда я пришел, когда убил ее. Здесь я отмывался и здесь поцеловал Габриэля.

Я делаю шаг к раковине и заглядываю в зеркало над ней. Зелень ночного дыма придает мне совсем взрослый и какой-то ненастоящий вид. Я касаюсь своего лица, на ощупь нахожу маленький шрам на щеке – это от фоторамки, которой Джессика ударила меня в детстве. Мне было тогда три или четыре года, значит, ей было десять или одиннадцать. Она старшая из четверых маминых детей, или, как она всегда говорила, из троих с одной Черной половиной. Не помню случая, когда бы она была добра ко мне. Она ненавидит меня с рождения. В чем-то ее можно понять: в конце концов, ведь это мой отец убил ее отца. И все же Дебора и Арран никогда не винили меня в том, что сделал Маркус. Хотя наверняка и они часто думали обо мне, точнее, о моей Черной половине.

Я поднимаю волосы, чтобы видеть свои глаза. Они такие же, как были: черные, с пустыми треугольниками темноты, которые неспешно и уверенно вращаются внутри зрачков. И татуировка на шее та же: Ч 0.5.

Я провожу ладонью по щеке и чувствую щетину. Но часто бриться мне пока рано: мне ведь всего семнадцать. Глядя на мой подбородок с пробивающейся редкой щетиной, никто не даст мне больше семнадцати лет, а вот если заглянуть мне в глаза и в душу, то можно дать и все сто семнадцать. Это потому, что на мою долю выпало куда больше, чем достается обычно семнадцатилетним.

А еще я вижу в зеркале отца: я – вылитый он, только моложе. Не знаю, может, в этом и есть часть моей проблемы. В том, что всякий, кто на меня смотрит, сразу вспоминает его имя, его славу, тех, кого он убил и чьи сердца съел. Может быть, то же случилось и с Анна-Лизой. Она стала видеть во мне не меня, а только Маркуса и связанные с ним истории.

Отчасти я горжусь тем, что Маркус – мой отец. Горжусь тем, что так похож на него. И не только внешне. Во-первых, мы с ним оба хорошо деремся, во-вторых, рисуем, наш дар – превращаться в животных, а еще мы ценим одиночество. И все же я не точная копия Маркуса. Моя мать была Белой Ведьмой, и бабушка тоже. У меня…

– Привет.

В зеркале появляется Габриэль, он останавливается в проеме двери.

– Несбит и тебя разбудил?

Это вообще-то даже не вопрос, и Габриэль не отвечает, он продолжает стоять у двери, а я – опираться на край раковины.

– Ты в порядке? – спрашивает он. Вот это уже вопрос.

Я отвечаю своему отражению.

– Да, все отлично.

Он молчит.

Тогда я поднимаю глаза и спрашиваю у его отражения:

– Сколько тебе лет, Габриэль?

– Гм-м-м… девятнадцать.

Я поворачиваюсь к зеркалу спиной.

– Ты выглядишь старше – на вид тебе лет двадцать или двадцать один.

Он качает головой.

– Нет, мне всего пару месяцев назад исполнилось девятнадцать. Ты пропустил классную вечеринку.

И мне вдруг становится обидно оттого, что была какая-то вечеринка с Греторекс и всеми новенькими, а меня не позвали, но я понимаю, что он шутит. С другой стороны, два месяца назад я был еще занят Анна-Лизой, а где бывал и чем занимался в это время Габриэль, я понятия не имею.

– Жалко, что я не знал. Я бы это как-нибудь отметил. Твой день рождения, в смысле.

– Вряд ли. – Он прислоняется к косяку, явно не собираясь возвращаться в спальню, и говорит: – Да и вообще какая разница? Я не очень-то люблю праздновать свой день рождения.

Тут я начинаю злиться. Может, он и не любит свой день рождения, зато он любит меня, и ему наверняка обидно, что я до сих пор даже не спросил его об этом ни разу.

А еще я, наверное, мог бы сделать ему подарок. Он ведь купил мне нож, только потому, что хотел подарить мне что-нибудь. И его подарок оказался такой же, как сам Габриэль, – красивый и необходимый. Правда, совсем не похоже было на Габриэля то, как он волновался, пока я разворачивал подаренный им сверток. Я тоже так хочу: подарить ему что-нибудь, и чтобы было видно, какой особенный этот подарок и как он для меня важен.

Я говорю:

– Но ведь я и теперь могу сделать тебе подарок.

– Да? – недоверчиво переспрашивает он.

– Нож или… не знаю… книгу какую-нибудь или… что-нибудь.

– Это было бы очень мило, – говорит он и добавляет: – Только быть милым – не твоя сильная сторона.

– Да… прости.

– Что, ты просишь прощения? – он трясет головой, как будто не верит своим ушам. – А ведь это уже во второй раз.

Я знаю, что задолжал ему не одно «прости». Однажды он сказал мне, что ценит мою честность, и с тех пор, как я в прошлый раз попросил у него прощения, я очень стараюсь, но у меня все равно не получается делиться с ним и сотой долей того, что происходит у меня в голове. А еще мне хочется, чтобы он вошел в ванную, но он продолжает стоять на пороге. И не войдет, я знаю, а все из-за того, что произошло здесь в прошлый раз, когда мы были вдвоем и я поцеловал его.

Я много думаю о нем, о том поцелуе, вспоминаю, как это было приятно. И еще я думаю о том, что снова все испортил.

Я не жалею, что поцеловал его тогда. Мне этого хотелось, и поцелуй был приятным, просто каждый раз, когда я вспоминаю тот случай, я жалею, что не поцеловал его лучше и что бросил так скоро, а больше всего мне жаль, что я тогда ушел и оставил его одного. Но ведь тогда у меня была Анна-Лиза, и я только что убил Меркури, и вообще бесился, и… да, главное, тогда у меня была Анна-Лиза.

И все равно мне хотелось поцеловать его тогда, и я поцеловал, и мне было приятно, и хочется сделать это снова.

Но он по-прежнему стоит на пороге, не подходит, и все из-за того, что я тогда напортачил. Но поцелуй-то был настоящий, с ним я не напортачил. Не знаю, позволит ли он мне попробовать еще раз, но я все же попытаюсь. Попытаюсь ничего не испортить.

Но, черт возьми, до чего же далеко от раковины до двери. И так страшно оплошать снова.

И так хочется коснуться его, прижаться губами к его губам.

Я поворачиваюсь к зеркалу и смотрю на себя. Вид у меня жуткий, но в голове только одна мысль – как я хочу его поцеловать. Поэтому я поворачиваюсь к зеркалу спиной и делаю к Габриэлю шаг, еще один, еще, и с каждым шагом неловкость покидает меня, я становлюсь увереннее и вот наконец останавливаюсь прямо перед ним.

Я поднимаю левую руку и кончиками пальцев провожу по шраму, который пересекает его бровь.

– Мне всегда хотелось попросить у тебя прощения за это. За твой глаз. За то, что я избил тебя тогда.

Он не двигается. Кажется, даже не дышит.

– Я ведь мог выбить тебе глаз, – говорю я и глажу его шрам. Он светлый и широкий, хотя в длину всего сантиметра два.

А потом – о, черт, как же это трудно, по-моему, я даже начинаю дрожать, – я скольжу пальцами левой руки вниз, по его виску, скуле, щеке, спускаюсь к шее, трогаю волосы, которые лежат на его плече. Я придвигаю свой рот к самому его рту и, касаясь его губами, шепчу:

– Прости меня. – И продолжаю гладить его губы своими. Я чувствую, как он дышит мне в рот, как смешивается наше дыхание через его и мои приоткрытые губы. И я шепчу: – Прости меня за шрам. – Его губы так приятно касаются моих, что я просто не могу не поцеловать их, но нежно, очень нежно. Он не отвечает, и тогда я открываю глаза и вижу, что его веки опущены. Я шепчу: – Прости меня за то, что побил тебя. – И пока я шепчу это, мои губы снова касаются его губ, так что мне опять приходится его поцеловать. Потом я целую его опущенные веки, а он все не смотрит на меня и не отвечает. Он не отшатнулся от меня, но и ближе тоже не придвинулся.