Читаем без скачивания Обычная женщина, обычный мужчина (сборник) - Мария Метлицкая

Светка рассмеялась:

– Моложе нашел, с косой до пояса. Глазки невинные. Но такое у меня чувство, Зой Иванна, что не так проста эта штучка, как кажется. Сердцем чую. А у него, дурака, совсем мозги заклинило – ничего вокруг себя не видит.

Светка тяжело вздохнула и закинула ногу на ногу.

– С общагой поможешь, Зой Иванна? – спросила Светка. – Может, в семейном, там потише?

– Какой потише! Ты что, Свет? Одиночки мужиков к себе водят, а в семейном – драки, пьянки, и дети малолетние орут по ночам. Я с комендантшей тетей Любой поговорю. Она сможет тебя пристроить, если захочет. Ты все-таки у нас не работница, а технолог. С образованием человек. Идет?

Светка кивнула:

– Спасибо тебе, Зой Иванна!

Надела халат, пошла, тяжело вздохнув, в цех.

Та тоже вздохнула и махнула рукой.

Под конец рабочего дня начальница вызвала Светку к себе. Радостная – договорилась. Комендантша сказала, что сдаст Светке комнату у себя в квартире. Квартирка была махонькой, с крохотной кухонькой, но двухкомнатная. Сын этой тети Любы служил где-то на Дальнем Востоке. Вечером, после смены, Светка поехала по новому адресу. Тетя Люба была женщиной суровой, без сантиментов. Встретила Светку неласково.

– Все в Москву претесь, женихов ловите. А сидела бы у себя на родине, в своей хате, да со своей мамкой! И замуж бы там по-людски вышла, и детенков нарожала. Где родишься – там и сгодишься, – гундосила она.

Светка сидела на табуретке в прихожей, опустив голову, и молчала. Начнешь перечить – пошлет к чертовой матери, иди тогда на вокзал. Тетка Люба, продолжая ворчать, прибиралась в «Светкиной» комнате. Бросила на диван подушку, одеяло и постельное белье. Показала, где умыться, и дала полотенце. Вскипятила чайник, насыпала сушек в плетенку и позвала Светку пить чай. Светка вышла после душа – отмытая и почти счастливая, накинулась на сушки и чай. Комендантша вздохнула, внимательно посмотрела на нее, достала белый хлеб и открытую банку сгущенки. Светка напилась чаю, раскраснелась и извинилась перед хозяйкой. Из последних сил застелила постель и рухнула как подкошенная.

Встала – как заново родилась. И сердце уже не так щемило – у нее появился пусть временный, но дом. И это уже счастье.

Вечером купила колбасы, сыру и торт «Прага».

– Будем пировать! – объявила она тетке Любе.

Та покачала головой:

– Так быстро в трубу вылетишь, девка. Обеды я как варила, так и буду варить. Привычка. А ты продукты покупай, идет?

Господи! Да, конечно, идет! Счастье какое – самой у плиты не стоять, а после работы поесть свежих щей или котлетку с пюре!

И зажили они с тетей Любой одним хозяйством. Когда у той подскакивало давление, хозяйничала Светка. В субботу драила квартиру: полы, плитку, унитаз. Хозяйка приговаривала, довольная: «Давно у меня не было такой чистоты, силы уже не те».

Ругаться они не ругались – так, бывало, поворчат друг на друга без злобы, от усталости. А в общем, были друг другом вполне довольны. На стене у тетки Любы висела большая фотография ее сына-лейтенанта. «Симпатичный парень, – вскользь подумала Светка. – На отца, наверное, похож. Точно не на мать-колоду».

А потом увидела в альбоме фотку молодой Любаши – и взяла свои слова обратно. Вот что время с людьми делает! И Светка с испугом посмотрела на себя в зеркало.

Оля пыталась вести хозяйство, но это получалось у нее крайне плохо – дома за нее все делала мама. Суп был жидкий и соленый, а мясо – жесткое, как подошва. Дементьев смеялся:

– Умница моя! Хозяюшка! Стараешься как!

Оля расстраивалась и начинала плакать. Дементьев брал ее на руки и нес в постель. Ему казалось, что там можно решить все вопросы. Но Олю этот аспект семейной жизни, похоже, не очень волновал. То есть, если честно, не волновал совсем. Ей хотелось, чтобы это все поскорее закончилось. А через три месяца она поняла, что залетела, и проплакала три дня – все глаза выплакала. Дементьев же радовался, как дитя. Истинный дурачок! Оля и Москвы-то толком не видела – в театры не походила, на выставки. Только продуктовый в соседнем доме и плита с кастрюлями. А теперь еще пеленки с распашонками прибавятся! И вот за всем этим она в Москву торопилась! Но не аборт же делать! Не приведи господи, потом и вовсе не родишь. И кому она будет нужна? Даже этот влюбленный дурачок Дементьев откажется от нее.

Мужа она так и не полюбила. А что такое любовь? Оля не знала и не понимала. Не всем же дано. А может, все впереди? Ну, в смысле любви? А может, вообще нет ее, этой любви. Все писатели и поэты выдумали, чтобы на хлеб себе зарабатывать. Вон, мама прожила без любви – и ничего, жива. Карьеру сделала. Человеком стала. А Дементьев этот все с поцелуями и нежностями лезет. Сю-сю и сю-сю. Честно говоря, утомляет, и это – мягко говоря. А про ребеночка услышал – чуть из штанов от счастья не выпрыгнул: «Теперь у нас будет полноценная семья». Как будто сейчас Оля неполноценная. Чушь собачья.

А тут токсикоз начался и все прочие прелести. От еды тошнит, от готовки тоже. От запаха стирального порошка выворачивает. Хочется лежать целый день и в стену смотреть. А тут еще муженек – и есть хочет, и, извините, всего остального. Пятки ей щекочет – веселится. Двинуть бы этой пяткой ему промеж ног!

Однажды так закричала «отстань!», что он опешил и три дня молчал. Дулся.

Счастливое было время. А потом опять – снова здорово. В общем, не жизнь, а каторга.

К родам мама приехала – помогать. Дементьев сопротивлялся, как мог. Но тещенька, мать ее, все равно явилась. Началась инспекция квартиры. Пошла по углам шарить. Здесь пыль, там паутина. Все претензии к нему, зятьку нерадивому.

Он ей:

– Пардон, мадам! Хозяйка здесь, так, между прочим, ваша дочь. А я, извините, деньги в дом приношу.

Мадам сказала:

– Ха! – Зычно, со вкусом. Всю свою душеньку вложила в это «ха». Типа что хозяйка – это и без тебя, дурака, понятно. А то, что деньги – это не просто «ха», а это целых два «ха-ха». Если не больше.

Короче, если жизнь и до того была не мед, то сейчас стала… Тошней не придумаешь.

Дементьев начал по вечерам после работы «зависать». То в кафешке с приятелями с работы – с пивком. То – у Борьки Шапиро на «флэту». Борькины родители свалили в Америчку – так нежно и слегка пренебрежительно называла страну неограниченных возможностей Борькина мама, тетя Хая. Борька, дурак, ехать отказался. Ему и здесь было неплохо: хата на Чистых прудах и дача в Удельной – спасибо деду Боруху, папаше тети Хаи, который честно и самозабвенно трудился всю свою нелегкую жизнь в «бытовке». Короче, был цеховиком. А тогда это были серьезные люди. «Честное слово» тогда еще было в почете, а Борькин дед – в авторитете. Дед Борух камстралил металлические остродефицитные пуговицы, чинил вязальные машинки «Северянка» и на раз разбирал и собирал лодочные моторы. Борька уважительно называл покойного деда «делаварь». Деда Борька не застал, знал только, что тот его рождения очень ждал. Зятя своего, Борькиного папашу, слегка презирал – тот был простым инженером. Из серии «чтоб ты жил на одну зарплату». Но любимой дочери, красавице Хае, уступил, вздохнув, что любовь, она, конечно, важнее. И с грустью и тяжелым вздохом вспомнил свою красавицу Раечку, мать его единственной, горячо обожаемой дочери, жизнь с которой была недолгой, но ох какой счастливой. А в Америчке тети-Хаины гены проснулись. Видно, она наконец поняла, что от любимого, но такого неловкого мужа, как и от природы, ждать милости придется долго. И тогда тетя Хая открыла в Бруклине русский ресторан – с борщами, блинами, икрой и цыганами. И бизнес не пошел – взлетел. Родители звали Борьку и по-плохому, и по-хорошему. Обещали райскую жизнь. Сулили любые блага и удовольствия: дом с видом на океан, машину на выбор – цена не имеет значения. Икру на завтрак и лобстеров на обед. Лас-Вегас, Атлантик-Сити. Играй в казино, купайся в океане, гоняй на машине. Встречайся с красивыми девушками. Самыми красивыми. Словом, живи в свое удовольствие. В полный рост, так сказать. А этот кретин съездил пару раз к маме и папе, послушал шальных цыган, попробовал лангустов и сказал, что дома лучше. Ему и вправду было особо ничего не нужно – джинсы, куртка, пара маек и свитеров. Лыжи зимой в Сокольниках, рыбалка летом на Ахтубе, хинкальная дяди Бесо и селедка с картошкой и квашеной капустой. Подружки у Борьки, конечно же, были. Как без них? Но это были какие-то худосочные, бледные и томные девицы, как правило, интеллектуалки или считающие себя таковыми, мало приспособленные к реальной жизни. Но их сближало одно – все они страстно и дружно хотели за Борьку замуж, но склонить его к этому делу было почти нереально. Особенно он утвердился в своей установке, посмотрев со стороны на семейную жизнь своего дружка Дементьева.

Пропадать у Борьки было почти счастьем – всегда было пожрать и выпить, спасибо тете Хае. Квартира в центре. Мозг никто не выносит. Жарили картошечку на огромной старой сковородке. Вспарывали банку балтийской килечки и разрезали на четыре части крепкую головку репчатого лука. Холодную водочку разливали в раритетные хрустальные стаканы девятнадцатого века, оставленные по неосторожности забывчивой тетей Хаей. Говорили о жизни. Дементьев восторгался Борькиным минимализмом и честно признавал, что он бы так не смог – давно бы грел задницу на Гавайях. Но, как известно, бодливой корове бог рога не дает. Борька сочувствовал Дементьеву сдержанно. Каждый человек – хозяин своей судьбы; но он искренне не понимал, что так долго и муторно можно расплачиваться за пару месяцев умиления и свежего секса. Иногда, когда было совсем тошно, Дементьев оставался у Борьки ночевать. Однажды, в минуту свирепой и отчаянной тоски, завис на три дня. Дверь в родной дом ему открыли спустя минут двадцать. Теща стояла на пороге, явно раздумывая: а стоит ли вообще его пускать? Дементьев отодвинул ее плечом и прошел в свою квартиру.